– Фу, какая гадость.
– Да чего же гадкого? Между прочим, местные говорят, что трепангов здесь примерно столько же, сколько людей, которых убили на войне.
– Ну, раз местные говорят… – сказала я после небольшой паузы и замолчала.
Во время войны на Сайпане и правда погибло очень много людей. Несколько десятков тысяч японских солдат. Японская армия понесла здесь огромные потери.
Было в этом месте что-то необычное. И даже не потому, что те, кто здесь погиб, были солдатами. Вовсе не поэтому. Было что-то еще кроме этого.
Например, если пойти на обычное кладбище, то там тоже чувствуется присутствие мертвых. Множество людей, ушедших из жизни самыми разными способами. Но здесь это присутствие ощущалось иначе. Все, кто умер здесь, – умерли почти одновременно и почти одинаково. И это было так страшно и так странно… Посреди этой зелени, под этим голубым небом, на тихом берегу у самой воды. Все звуки вдруг исчезли, кроме беззвучного шепота множества духов, неслышно несущегося над водой.
Безголосые.
– Так, значит, это трепанги… – задумчиво сказала я.
– Что, расхотелось купаться? – Сасэко засмеялась.
– Вот еще. Я прямо сейчас пойду в воду, – ответила я и встала с песка.
– Давай – давай, – Сасэко ободряюще кивнула.
Я выпила немного пива и задремала на полотенце.
Мне хотелось загореть, поэтому я намазалась маслом.
Сасэко была здесь своей. Прогуливающиеся по пляжу люди радостно с ней здоровались: соседи, друзья из караоке, постоянные посетители их сэндвич-бара и так далее и тому подобное. Местные любили Сасэко. Она сидела на песке, приветливо улыбаясь, и время от времени махала очередному знакомцу рукой.
Некоторые молодые люди пытались с ней заигрывать. Не думаю, чтобы это могло иметь какое-то отношение ко мне и моей лоснящейся от масла попке – все как один заговаривали именно с Сасэко, и, даже не зная толком английского, я прекрасно понимала, о чем идет разговор.
– Привет, что поделываешь? Не заскучала?
– Может, выпьешь со мной?
– Давай сегодня вместе поужинаем.
– Ты совсем одна? Не хочешь немного прокатиться?
Бедный, бедный Кодзуми. Теперь понятно, отчего он так переживает. Но Сасэко за словом в карман не лезла, ловко отказываясь от этих незатейливых предложений. Чувствовалась рука мастера – все эти прихваты она знала уже наизусть и давно к ним привыкла.
– И имени своего даже не скажешь?
– Сасэко.
– А что оно значит?
– Love. It means love. – сказала она на это.
«Так вот в чем дело…» – подумала я, слушая этот разговор. Моя спина активно впитывала солнечные лучи. Голоса становились все глуше и глуше. Наконец я заснула.
Где-то в кратком промежутке между шумом набежавшей волны и принесенными ветром обрывками музыки из кафе мне приснился красочный сон.
Лето.
Стрекот цикад. Я дома. Мне совсем мало лет. Я, свернувшись клубком, лежу на татами. Меня сморил послеобеденный сон. Перед моими глазами проходят папины босые ноги. Темная кожа. Короткие ногти. Сестричка смотрит телевизор. На окнах висят бамбуковые циновки. В саду все зеленым – зелено. С пола я вижу спину сестры, вижу две ее смешные косички. Потом слышу голос отца: «Мама, кажется, Сакуми заснула. Надо ее чем-нибудь накрыть, а то она простудится». Мама кричит с кухни: «Ничего не слышу! У меня тут масло скворчит». Из кухни наплывает волна вкусных запахов. Если приподнять немного голову, через раскрытую дверь видно мамину спину. Она держит в руках длинные палочки… Но вот приходит откуда-то папа и накрывает меня летним одеялом. Сестра поворачивается от телевизора и произносит: «Саку вовсе не спит». Потом смеется. Видна дырка от зуба.
Они «питают» меня. Мои родные, любимые. Теперь я знаю, что имела в виду Сасэко. Я помню это чувство всем своим существом. И даже если я потеряю все, что у меня есть, – это чувство навсегда останется со мной. И в этом почти все мы одинаковы. Мы храним образ наших родителей не в памяти, но в сердце. Пока мы сами не станем родителями, мы редко возвращаемся к этим образам, но они живут в нас и никуда не исчезают. До самой смерти. Они с нами, даже если семьи уже нет, и родители давно лежат в могиле, и сами мы постарели и доживаем последние дни…
– Эй! Переворачивайся, а то обгоришь! – сказала Сасэко, пихая меня в бок. Я открыла глаза. Вокруг – белый песок. Я лежу на полотенце. По моим щекам текут слезы.
– Угу, – буркнула я и легла на спину.
– Ближе к вечеру самое сильное солнце, – Сасэко улыбнулась, словно скрывая боль.
«Надо же, она ведь весь день со мной возится, чтобы мне не было скучно. Вот ведь вытащила меня на пляж…» – вдруг подумала я. Сасэко с самого утра вела себя так, что я даже не сразу поняла, что она делает все это для меня. Мне-то казалось, что все происходит спонтанно – как говорится, без напряга и самым естественным образом.
Ну что она за человек! И что это за странный остров!
– О! Наши мужчины возвращаются, – обернувшись в сторону сэндвич-бара, Сасэко помахала рукой.
И правда, машина Кодзуми уже стояла в гараже. Загоревший за день Рюичиро заносил в дом вещи.
Солнце начало садиться, отчего все вокруг сделалось оранжевым. Океан неспешно готовился к ночи. На берегу и в городе тут и там начали загораться огни.
Кодзуми и Рюичиро, посмеиваясь, подошли к нам.
Сасэко поднялась с песка.
Мне было так приятно смотреть на нее. Знать, что она счастлива здесь, на этом острове.
Я тоже встала.
По дороге в отель мы рассказывали друг другу о том, что произошло за день. Потом все вместе поужинали.
Вот она – жизнь, делающая Сасэко счастливой.
13. 0091
Ночь выдалась безветренной. Было жарко и влажно, и мы, абсолютно голые, валялись на кровати, изнемогая от духоты. Посреди ночи вдруг зазвонил телефон. И так как на острове у нас не было никаких знакомых, кроме эксцентричной супружеской пары из сэндвич-бара, то особых сомнений по поводу того, кто звонит нам в столь поздний час, не возникло. Рюичиро, лежащий с краю, дотянулся до телефона и снял трубку.
– Алло, – сказал он.
Я вдруг почувствовала, что звонит кто-то другой. Кто-то далекий, но в то же время очень близкий. Рюичиро сказал:
– Секунду. Я сейчас передам ей трубку.
Все ясно. Это Эйко.
Трубка оказалась у меня в руках.
– Привет.
– Все очень плохо. Просто туши свет, – на том конце провода сказала Эйко, отделенная от меня сотнями ри. Услышав ее голос – лучшее доказательство того, что она жива, – я вздохнула с облегчением.
– Давай, рассказывай. Я даже звонить боялась – вдруг попаду на твою маму, а она начнет выпытывать, что я знаю, чего не знаю… Короче, я тут вся испереживалась. Как ты? Что там опять стряслось?!
Эйко хихикнула. Потом в трубке снова раздался ее тихий голос:
– Я так понимаю, что общую картину ты себе уже представляешь. Меня тут немножко порезали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102