Хозяин принес все необходимое, и мы с шумом принялись за дело – жарили, переворачивали, снова жарили и ели.
– Слушай, а почему ты с самого начала с мамой не поговорил? – спросила я как бы, между прочим. – Сказал бы, что неважно себя чувствуешь, что хочешь отдохнуть. Она бы не стала тебя в школу насильно гнать…
– Да я пока дома – вроде все нормально, а как пройду полдороги до школы, так чувствую, что сил никаких нет. И так мне неохота в эту школу идти, просто ужас! – сказал брат.
А что еще он мог сказать?
После еды мы оба притихли. Сквозь закрытую дверь в заведение проникали уличные звуки. Вечернее солнце косо падало через небольшое окошко на старую плиту. «Наверное, все-таки уже послевоенная», – подумала я.
– Кажется, мама очень переживает.
– По какому поводу?
– Что я так изменился…
– Глупости. Ты же школьник, ты просто растешь, – сказала я, хотя на самом-то деле знала, что он прав. Причем мама переживает за него именно потому, что он еще очень маленький. – Вот вырастешь, заведешь себе подружку, начнешь пить, курить, сексом заниматься. Жизнь пойдет такая, что с мамой об этом особо не поговоришь. И если ты уже сейчас начал беспокоиться по этому поводу, то что же дальше будет? Реши для себя, что ты хочешь, и так и живи. Понял?
Я взглянула ему в лицо и в который раз за последние дни убедилась, что с братом что-то не так. Как будто в нем что-то разладилось. Еще совсем недавно он был обычным жизнерадостным мальчишкой. А теперь угрюмо сидел напротив меня в косых лучах солнца. Широко посаженные глаза, длинные ресницы – это от отца, маленький рот – от мамы.
Но угрюмость – ладно, дело совсем не в ней. Просто в его лице появилось что-то старческое, совершенно не соответствующее его настоящему возрасту. Неизбывная усталость.
– Знаешь, Саку, ты очень крутая, – вдруг сказал брат.
– Это еще почему?
– Потому.
– Да ну?
Вместо ответа он сказал:
– Э – эх, попадет мне от мамы сегодня!
– Лучше пусть она ругается, чем плачет. Так что давай, собирайся и дуй домой.
Мы с братом распрощались у дверей старого заведения.
Я отправилась на работу.
В неярком свете заходящего солнца торговая улица приобрела какой-то новый облик – как будто из отдельных кусочков вдруг сложилась целая картинка.
Улица стала похожа на восточный базар.
На холодном вечернем небе поблескивали первые золотые звездочки.
Справа и слева вдоль улицы хлопали на ветру красно – белые рекламные флаги с надписями вроде «продаем дешево».
В течение следующих десяти минут – всю дорогу до автобусной остановки – я думала о детях. О том, как их рожают и воспитывают. Я думала о маме, у которой от двух мужей осталось двое детей с огромной разницей в возрасте, и о том, что мама в последнее время очень волнуется за брата.
Она сильно изменилась.
Но когда? И как? Этого я не помнила. Не могла вспомнить.
Думаю о маме, обрывки воспоминаний мелькают перед глазами:
мамины розовые соски,
белый воротничок расстегнут,
и видна золотая цепочка,
вижу маму со спины – она стоит у зеркала
и выщипывает брови.
Все. Больше ничего.
Взгляд не мужчины и не женщины – взгляд ребенка, восхищенно взирающего на мать снизу вверх.
Я иду по золотым, сияющим улицам своего города, и мне трудно сказать, что я чувствую. Любовь? Досаду? Сострадание? А может быть, это протест?
Но я знаю одно: то, что я сейчас ощущаю, – совершенно замечательное чувство.
Оно сродни ностальгии… И вечернее освещение к нему удивительно подходит.
Когда поздно ночью я вернулась домой после работы, на столе меня ждала записка от мамы.
Дорогая Сакуми! Спасибо, что сходила с Ёшио в ресторан окономи-яки. После ресторана он сразу же вернулся домой. Завтра меня вызывают (в школу, разумеется), поэтому ложусь спать, тебя не дождавшись. Спокойной ночи.
Спасибо и спокойной ночи – это каждый может написать, но вот скобки – это уже индивидуальный стиль. Мамин стиль.
Уже после того, как мама ушла, внизу зазвонил телефон. Я проснулась, но решила не вставать – пусть ответят те, кто уже на ногах. Однако телефон продолжал надрываться, а никто не подходил. «А кому подходить – то?» – сообразила я. Джюнко на работе, Микико в университете, Ёшио в школе, а мама только что ушла. Кроме меня дома никого нет.
Пришлось вставать и бежать по лестнице вниз, к телефону.
– Алло? – услышала я в трубке незнакомый женский голос. – Алло, Юкико дома?
Юкико – так зовут мою маму.
– Она только что ушла. Извините, а с кем я говорю? Что ей передать?
– Мы с Юкико почти не знакомы… Откровенно говоря, она меня даже в лицо не знает. Ох, извините, забыла представиться: моя фамилия Сасаки. Я просто слышала от общих знакомых, что ее мальчик… ну, в общем, что у него проблемы в школе. А у меня как раз есть один знакомый, прекрасный врач, и я бы могла дать Юкико его номер… Собственно, я поэтому и позвонила…
– Я понимаю. Хорошо. Я ей передам, – перебила я, потому что мне надоело слушать эту тягомотину.
Женщина на том конце провода почувствовала мое недовольство и со словами «заранее спасибо» повесила трубку.
«Ну и ну, – подумала я. – Каких только людей нет на белом свете».
Я вовсе не думаю, что живу правильной жизнью.
У меня и память барахлит после того, как я головой стукнулась, и в семье все сикось-накось, и других проблем хоть отбавляй. Сплошные волнения.
Довольно часто я задумываюсь над так называемым «смыслом жизни». Зачем я живу? Причем у меня нет ни малейшего желания разговаривать об этом с кем бы то ни было. Но странное дело, как бы я ни старалась хранить свои мысли в секрете, в конце концов, все равно пробалтываюсь. Почему-то всегда кажется, что главное выговориться, а понимают тебя или нет – не принципиально. Но на самом деле в этом-то и заключается главная ошибка. Ты проговариваешь впустую самое важное, и оно теряет всякий смысл. Одна за другой твои сокровенные мысли обесцениваются и, обесценившись, исчезают. Остаются только контуры, пустые клетки… Не понимаю, почему люди успокаиваются, лишь растеряв все свои мысли?
Была у меня одна подружка, которая жила еще неправильней, чем я. Не знаю, что с ней сейчас, кажется, она уехала за границу, и там ее след затерялся. Она была человеком сильным и веселым. Выжить могла в любых условиях. Так что, наверное, с ней и теперь все в полном порядке – живет себе где-нибудь, и все ее любят, как любили мы.
У этой моей подружки была одна странность. Ее глаза всегда сияли, если не сказать – сверкали, почти как лазерные лучи.
И еще у нее были две мамы.
От этого ли или просто в силу своего слишком уж необычного характера она, будучи девочкой веселой и приветливой, плохо уживалась в системе обязательного школьного образования и периодически оказывалась на грани нервного срыва. Кажется, она прошла через все, начиная с ритуальных очищений и заканчивая социальными консультациями и психоанализом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102