А может быть, в последнее время мои экстрасенсорные способности улучшились благодаря общению с Ёшио… Кстати, вполне вероятно.
Или это из-за Сасэко, которая утешает здешних духов своими песнями?
Или из-за того, что я наполовину мертва?
Может быть, я продолжаю умирать, сама того не замечая?
Последняя мысль была особенно неприятной. Ведь если вдуматься, то вся наша жизнь – это движение к смерти. С каждой секундой мы приближаемся к собственному концу. Но при этом каждую секунду в нас рождаются новые клетки. Одна за другой, одна за другой. И все дрожит и излучает свет и постоянно изменяется. Может быть, я по какой-то странной причине выскочила из этого замкнутого круга и теперь двигаюсь непонятно где и непонятно куда?
Разумеется, я не надеюсь на вечную молодость. Но мне жаль, жаль эхи клетки, которые рождаются, уже провидя свою смерть. Ведь они не могут не знать об этом. Они знают все.
Над пляжем распускался прекрасный закат. Шум волн сделался тише, приглушеннее – он словно растворялся в наступающих сумерках. Бесшумно подрагивающие от ласковых прикосновений ветерка пальмы постепенно окрасились в оранжевый цвет.
– Какой красивый закат, – умиротворенно сказала Сасэко и принялась напевать себе под нос песенку, которая доносилась сюда со стороны пляжного бара. Слушая эту песню, я вспомнила те мелодии, которые слушала по радио, когда была маленькой девочкой. Такие знакомые, милые, мягкие… Почему-то мне показалось, что я наконец-то поняла, кто я и где мое место в этой жизни.
Небо повисло над нами гигантским куполом. Под небом – океан.
Вот так бы и сидеть, глядя на закат, и просто вилять хвостом, как восторженный пес, и чтобы обязательно где-нибудь рядом была парочка влюбленных… Что может быть лучше?
Благословенное время.
Как жаль, что оно уходит так быстро.
Я следила за солнечным диском, пока он окончательно не исчез в океане.
Сасэко продолжала напевать себе под нос ту самую песенку. Мелодичные звуки причудливо переплетались в воздухе, и, казалось, их можно было даже увидеть. Они источали необычайно приятный аромат. Это была самая прекрасная песня в мире. Это был самый прекрасный голос: хриплый, сладкий, сильный, но тоже время трепещущий.
Так я в первый раз услышала пение Сасэко.
11. Смерть и сера
Ночные огни Сайпана сверкали как россыпь алмазов. Домов было немного, но сияние казалось бескрайним. Чистый воздух насквозь пропитался океанской влагой.
Ночные улицы с караоке – барами, со странными сувенирными лавками, с мигающими неоновыми вывесками, написанными на ломаном японском, – мы прогулялись по городу, поужинали в ресторане, где подавали блюда кухни Чаморро, и снова пошли бродить по этому удивительному городку, похожему на декорации к вестерну. Во время прогулки я вновь внезапно испытала чувство внутреннего освобождения, я поняла – начинается новая жизнь.
Когда путешествуешь, время течет как-то по-другому: медленно и величаво. Мне становится все равно, что будет с моей памятью. Какая разница, как оно там все происходило?! Самое важное – это быть здесь и сейчас, дышать этим свежим соленым ветром. Впитывать запах, которого не было никогда и нигде – ни в моем детстве, ни в Кочи, ни в аромате духов моей мамы… Запах, в котором странным образом заключены все запахи мира. Запах мимолетного настоящего – оно только что было и прошло и больше не повторится. Я вдыхаю этот запах, и ощущение мимолетности передается всему моему существу и сохраняется в нем навечно в виде сладкого и томительного воспоминания.
Чем мучаться оттого, что не можешь восстановить призрачную последовательность событий, не лучше ли отдаться целиком и полностью этому восхитительному, необъятному ощущению? Благо здешняя обстановка к этому располагает.
Атмосфера городка напомнила мне фотографии Гинзы начала тридцатых годов, на которые я наткнулась в каком-то еженедельнике. Пейзаж на этих фотографиях был таким… великодушным, что ли, по отношению к людям. Я смотрела на старые снимки и думала: как было бы здорово пройтись по этой улице. Какая прекрасная панорама: огромное небо, и у людей такие светлые лица.
В Токио я бесилась от своей беспомощности, от того, что память то и дело меня подводила. Временами я буквально на стенку из-за этого лезла, была на грани нервного расстройства. Но теперь все казалось таким нереальным и далеким…
– Я сразу таким родился, – сказал Кодзуми, показывая на свои белые волосы. – Мне очень повезло с семьей.
Вчетвером мы сидели в баре прямо на берегу океана. От закусок уже перешли к выпивке – у каждого на счету было несколько коктейлей, но вечер еще только начинался. Не пила одна Сасэко – она должна была в конце дня отвезти нас на машине в отель.
Бар, в котором мы сидели, пользовался немалой популярностью. Среди посетителей были и местные, и туристы. Пили в основном пиво и коктейли. На столах горели свечи, сбоку на маленькой сцене играла джаз – команда. Играли они, прямо скажем, не ахти, но, кажется, все посетители были довольны.
Перед нами лежал умиротворенный океан, поделенный надвое тонкой лунной дорожкой. Белый песок сбегал к самой воде, повторяя очертаниями небольшой залив. На берегу этого залива и располагался бар. Вечер откровений – Кодзуми продолжал рассказ о своей семье. Это было так на него непохоже, обычно он ограничивается короткими репликами…
Сасэко тихо сидела рядом с мужем. Я подумала, что, наверное, она слышала этот рассказ раз сто, не меньше. Однако никакого раздражения по этому поводу она не высказывала. Впрочем, судя по всему, особого восхищения она тоже не испытывала. Просто сидела, подперев щеки руками. В вечерних сумерках она выглядела невероятно красивой. Светлая и мягкая, как богиня милосердия Каннон. Это было такое потрясающее зрелище, что я почувствовала, что сейчас растаю.
Глаза Сасэко таинственно светились, отражая пламя свечи, горевшей на нашем столе. Я никогда ни у кого не видела таких глаз. Хотя нет… Один раз я все-таки видела что-то похожее. С таким же ярким блеском в глазах смотрела на своих только что родившихся котят моя кошка. Вся перепачканная в крови, усталая, гордая за себя и за своих детенышей – олицетворение материнского подвига… Позже этот блеск совершенно исчез из ее глаз.
– Слушай, ты мне раньше никогда о своей семье не рассказывал, – произнес Рюичиро, глядя на Кодзуми. – Я ведь ничего толком о тебе не знаю. Почему-то мне всегда казалось, что ты родился на Сайпане, – он улыбнулся.
– Нет. Я родился в Японии. В маленькой рыбацкой деревушке в префектуре Сидзуока. Мои родители были дальними родственниками. По крайней мере, у них были какие-то общие предки. Мои братья и сестры были совершенно обычными детьми. Только я родился не таким, как все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Или это из-за Сасэко, которая утешает здешних духов своими песнями?
Или из-за того, что я наполовину мертва?
Может быть, я продолжаю умирать, сама того не замечая?
Последняя мысль была особенно неприятной. Ведь если вдуматься, то вся наша жизнь – это движение к смерти. С каждой секундой мы приближаемся к собственному концу. Но при этом каждую секунду в нас рождаются новые клетки. Одна за другой, одна за другой. И все дрожит и излучает свет и постоянно изменяется. Может быть, я по какой-то странной причине выскочила из этого замкнутого круга и теперь двигаюсь непонятно где и непонятно куда?
Разумеется, я не надеюсь на вечную молодость. Но мне жаль, жаль эхи клетки, которые рождаются, уже провидя свою смерть. Ведь они не могут не знать об этом. Они знают все.
Над пляжем распускался прекрасный закат. Шум волн сделался тише, приглушеннее – он словно растворялся в наступающих сумерках. Бесшумно подрагивающие от ласковых прикосновений ветерка пальмы постепенно окрасились в оранжевый цвет.
– Какой красивый закат, – умиротворенно сказала Сасэко и принялась напевать себе под нос песенку, которая доносилась сюда со стороны пляжного бара. Слушая эту песню, я вспомнила те мелодии, которые слушала по радио, когда была маленькой девочкой. Такие знакомые, милые, мягкие… Почему-то мне показалось, что я наконец-то поняла, кто я и где мое место в этой жизни.
Небо повисло над нами гигантским куполом. Под небом – океан.
Вот так бы и сидеть, глядя на закат, и просто вилять хвостом, как восторженный пес, и чтобы обязательно где-нибудь рядом была парочка влюбленных… Что может быть лучше?
Благословенное время.
Как жаль, что оно уходит так быстро.
Я следила за солнечным диском, пока он окончательно не исчез в океане.
Сасэко продолжала напевать себе под нос ту самую песенку. Мелодичные звуки причудливо переплетались в воздухе, и, казалось, их можно было даже увидеть. Они источали необычайно приятный аромат. Это была самая прекрасная песня в мире. Это был самый прекрасный голос: хриплый, сладкий, сильный, но тоже время трепещущий.
Так я в первый раз услышала пение Сасэко.
11. Смерть и сера
Ночные огни Сайпана сверкали как россыпь алмазов. Домов было немного, но сияние казалось бескрайним. Чистый воздух насквозь пропитался океанской влагой.
Ночные улицы с караоке – барами, со странными сувенирными лавками, с мигающими неоновыми вывесками, написанными на ломаном японском, – мы прогулялись по городу, поужинали в ресторане, где подавали блюда кухни Чаморро, и снова пошли бродить по этому удивительному городку, похожему на декорации к вестерну. Во время прогулки я вновь внезапно испытала чувство внутреннего освобождения, я поняла – начинается новая жизнь.
Когда путешествуешь, время течет как-то по-другому: медленно и величаво. Мне становится все равно, что будет с моей памятью. Какая разница, как оно там все происходило?! Самое важное – это быть здесь и сейчас, дышать этим свежим соленым ветром. Впитывать запах, которого не было никогда и нигде – ни в моем детстве, ни в Кочи, ни в аромате духов моей мамы… Запах, в котором странным образом заключены все запахи мира. Запах мимолетного настоящего – оно только что было и прошло и больше не повторится. Я вдыхаю этот запах, и ощущение мимолетности передается всему моему существу и сохраняется в нем навечно в виде сладкого и томительного воспоминания.
Чем мучаться оттого, что не можешь восстановить призрачную последовательность событий, не лучше ли отдаться целиком и полностью этому восхитительному, необъятному ощущению? Благо здешняя обстановка к этому располагает.
Атмосфера городка напомнила мне фотографии Гинзы начала тридцатых годов, на которые я наткнулась в каком-то еженедельнике. Пейзаж на этих фотографиях был таким… великодушным, что ли, по отношению к людям. Я смотрела на старые снимки и думала: как было бы здорово пройтись по этой улице. Какая прекрасная панорама: огромное небо, и у людей такие светлые лица.
В Токио я бесилась от своей беспомощности, от того, что память то и дело меня подводила. Временами я буквально на стенку из-за этого лезла, была на грани нервного расстройства. Но теперь все казалось таким нереальным и далеким…
– Я сразу таким родился, – сказал Кодзуми, показывая на свои белые волосы. – Мне очень повезло с семьей.
Вчетвером мы сидели в баре прямо на берегу океана. От закусок уже перешли к выпивке – у каждого на счету было несколько коктейлей, но вечер еще только начинался. Не пила одна Сасэко – она должна была в конце дня отвезти нас на машине в отель.
Бар, в котором мы сидели, пользовался немалой популярностью. Среди посетителей были и местные, и туристы. Пили в основном пиво и коктейли. На столах горели свечи, сбоку на маленькой сцене играла джаз – команда. Играли они, прямо скажем, не ахти, но, кажется, все посетители были довольны.
Перед нами лежал умиротворенный океан, поделенный надвое тонкой лунной дорожкой. Белый песок сбегал к самой воде, повторяя очертаниями небольшой залив. На берегу этого залива и располагался бар. Вечер откровений – Кодзуми продолжал рассказ о своей семье. Это было так на него непохоже, обычно он ограничивается короткими репликами…
Сасэко тихо сидела рядом с мужем. Я подумала, что, наверное, она слышала этот рассказ раз сто, не меньше. Однако никакого раздражения по этому поводу она не высказывала. Впрочем, судя по всему, особого восхищения она тоже не испытывала. Просто сидела, подперев щеки руками. В вечерних сумерках она выглядела невероятно красивой. Светлая и мягкая, как богиня милосердия Каннон. Это было такое потрясающее зрелище, что я почувствовала, что сейчас растаю.
Глаза Сасэко таинственно светились, отражая пламя свечи, горевшей на нашем столе. Я никогда ни у кого не видела таких глаз. Хотя нет… Один раз я все-таки видела что-то похожее. С таким же ярким блеском в глазах смотрела на своих только что родившихся котят моя кошка. Вся перепачканная в крови, усталая, гордая за себя и за своих детенышей – олицетворение материнского подвига… Позже этот блеск совершенно исчез из ее глаз.
– Слушай, ты мне раньше никогда о своей семье не рассказывал, – произнес Рюичиро, глядя на Кодзуми. – Я ведь ничего толком о тебе не знаю. Почему-то мне всегда казалось, что ты родился на Сайпане, – он улыбнулся.
– Нет. Я родился в Японии. В маленькой рыбацкой деревушке в префектуре Сидзуока. Мои родители были дальними родственниками. По крайней мере, у них были какие-то общие предки. Мои братья и сестры были совершенно обычными детьми. Только я родился не таким, как все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102