Покуда она не вернулась с такос, Серж покуривал да отхлебывал кофе. Оказалось, он не так голоден, как думал, хотя такос, приготовленные новой кухаркой и ничуть не уступавшие тем, что стряпала прежняя, вроде бы должны были раззадорить его аппетит. С крошечных ломтиков свинины счищены малейшие капельки жира, лук тщательно пропущен через терку, мясо окроплено чилантро. А что касается пряного соуса — вкуснее он вообще никогда ничего не ел. И все же не настолько он был голоден, чтобы насладиться всем этим сполна.
Расправляясь с первым такос, он поймал взгляд мистера Розалеса, и маленький человечек сейчас же заспешил к его столу.
— Еще немного кофе? — спросил он.
— Нет, все и так замечательно. Я как раз вспомнил о Мариане. Ума не приложу, куда она запропастилась? Новая работа?
— Нет, что вы, — засмеялся тот. — Просто дела мои пошли в гору, так что теперь у меня две официантки. А ее я послал в продовольственный: вышло все молоко на сегодня. Скоро она вернется.
— Как ее английский? Продвигается?
— Вы будете удивлены. Очень уж она у нас смышленая. Уже болтает похлеще меня.
— Ваш английский превосходен, мистер Розалес.
— Благодарю вас. А как ваш испанский, сеньор? Что-то мне не доводилось слышать, чтобы вы на нем говорили. Пока не узнал вашего имени, принимал вас за англоамериканца. Может, вы и впрямь англо-американец, да только наполовину? Или чистокровный испанец?
— А вот и она, — сказал Серж, испытывая искреннее облегчение оттого, что Мариана прервала их разговор. В руках она держала две огромные сумки. Ногой прикрыв за собой дверь и по-прежнему не замечая Сержа, она двинулась вперед. Он потянулся и завладел одной из сумок.
— Сеньор Дуран! — воскликнула она, черные глаза заблестели. — Как здорово видеть вас!
— Как здорово слушать твой прекрасный английский, — улыбнулся Серж и, помогая ей донести до кухни молоко, кивнул мистеру Розалесу.
Вернувшись за стол, он принялся энергично уплетать за обе щеки. Мариана надела передник и подошла к нему со свежей порцией кофе.
— Еще парочку такос, Мариана, — сказал он, с одобрением отмечая про себя, что она набрала несколько фунтов и плавно и неуклонно шла к своей женственности.
— Вы голоден сегодня, сеньор Дуран? Нам вас не хватало.
— Я голоден сегодня, Мариана, — ответил он. — И мне вас не хватало тоже.
Она улыбнулась и возвратилась на кухню. Как я мог забыть эту чистую и белозубую улыбку? — с удивлением размышлял он. Это просто поразительно — суметь забыть ее. То же тонкое, изящное лицо, широкий лоб; та же верхняя губа, чуть длиннее, чем надо бы; черные, полные жизни глаза с тяжелыми ресницами. Все тот же лик мадонны. Он знал, несмотря на то, что так долго внушал ему мир, в нем жив еще крохотный фитилек желания, и вот теперь он, этот фитилек, разгорается докрасна в пламя. И гасить огонь Серж не станет спешить: жар его так приятен…
Когда Мариана принесла вторую тарелку с такос, он коснулся ее пальцев.
— Хочу послушать, как ты говоришь по-английски, — сказал он.
— Что вы желаете меня сказать, сеньор? — засмеялась она застенчиво.
— Для начала перестань называть меня сеньором. Ты же знаешь мое имя, верно?
— Я его знаю.
— Тогда назови.
— Серхио.
— Серж.
— Это слово мне не произнести. Конец очень грубый и трудный. А Серхио — мягкое и легкое произносить. Пробуйте сам!
— Сер-хее-оу.
— Ой, как смешно звучит. Ты не можешь сказать Серхио? — Она засмеялась. — Серхио. Два звука. Не больше.
— Ясное дело, — улыбнулся он. — Серхио — так звала меня мама.
— Ясное? — опять засмеялась она. — Я знала, ты сможешь сказать. Но зачем не говорите никогда по-испански?
— Забыл. — На лице его еще играла улыбка, и он подумал: ну как тут не скалиться! Этот ребенок восхитителен… — Голубка, — сказал он.
— Что это — «голубка»?
— Уна палома.
— Но ведь такое мое имя. Мариана Палома.
— Оно идет тебе. Ты маленькая голубка.
— Не очень я маленькая. Просто ты большой.
— А в твоей стране такие большие есть?
— Много нет, — сказала она.
— Сколько тебе, Мариана? Девятнадцать?
— Точено.
— Скажи: точно.
— Точено.
— Точно.
— Точ-ч-ч-но.
Оба рассмеялись, и Серж сказал:
— Хочешь, я научу тебя говорить правильно? «Точно» и «да» — эти слова говорить легко.
— Я хочу научить все английские слова, — ответила она, и Серж ощутил стыд: глаза ее были невинны, она не поняла. Потом он подумал: ради всего святого, если ему вдруг мало Паулы (а это почти невероятно) — что ж, на ней свет клином не сошелся, девчонок на его век хватит. Но если он вскружит голову глупенькому ребенку, что это доказывает? Неужели был он одинок так долго, что единственной целью его жизни сделалась забота о собственных удовольствиях?
И все же он сказал:
— Ты ведь не работаешь по воскресеньям, верно?
— Воскресенье — нет.
— Может, сходим куда-нибудь? Пообедаем? Или пойдем в театр? Хоть раз видела настоящее представление? С музыкой?
— Ты хочешь, я пошла с тобой? De veras?
— Лишь бы мистер Розалес тебя отпустил.
— Он отпускает меня куда угодно вместе с тобой. Он думает, ты человек хороший. Ты не шутишь?
— Не шучу. Так куда мы отправимся?
— На озеро. Мы можем отправляться на озеро? После обеда? Я возьму с собой еда. Я никогда не видела озеро в эта страна.
— О'кей, значит, пикник, — засмеялся он. — Когда люди берут с собой еду и отправляются на озеро, мы называем это пикник.
— Еще одно трудное слово, — сказала она.
Настала суббота. Серж уже несколько раз подумывал о том, чтобы позвонить мистеру Розалесу и отменить их загородную прогулку. Он никогда не переоценивал своих нравственных качеств. И совершенно отчетливо понимал, что всегда относился к таким людям, которые предпочитают жить без особых забот, «помаленьку», поступать, как полегче да поприятнее, и уж коли по своему желанию он может выбирать между какой-нибудь женщиной, книгой или кино, да еще по меньшей мере единожды в месяц имеет возможность напиться от души, — он считал, что жизнь складывается как нельзя лучше и что он сам себе хозяин. Но теперь кое-что изменилось: предметом его вожделения стала девчонка… Дело не в том, что он внезапно сделался Дон Кихотом, размышлял Серж. Просто в попытке овладеть этим младенцем (ничего не видавшим, не познавшим и не успевшим в своей короткой, но непростой жизни, младенцем, которому он, Серж, когда сидит в своем приобретенном всего год назад «корвете», сидит, накинув на плечи яркую спортивную куртку, подаренную ему, как и многие другие дорогие вещи, Паулой, — этому младенцу сам он должен казаться кем-то заветным и особенным), — в этой его попытке не было ничего, кроме излишней, бессмысленной и варварской жестокости. Я становлюсь дегенератом, подумал он. Через три года мне стукнет тридцать. В кого я умудрюсь превратиться к тому времени, можно лишь догадываться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120