Сейчас он чувствовал себя значительно уверенней. И надеялся, что Вики не уснет, не дождавшись его. Он ей столько всего должен порассказать…
— Здесь ты много чему научишься, Гус, — сказал Кильвинский. — Один день тут идет за десять в белом районе. Дело не только в высокой преступности, но и в интенсивности. Через год можешь считать себя ветераном. Существует своя специфика, тысячи разных мелочей. Взять хотя бы то, что телефоном-автоматом пользоваться не стоит. Желобки на всех автоматах не вернут тебе ни гроша. А раз в несколько дней какой-нибудь чертенок шустро обойдет их и выпотрошит с помощью куска проволоки те три доллара мелочью, что там скопились. Ну и все такое. Взять хоть велосипеды. Они или все разом украдены, или все разом лишились своих частей, так что не вздумай никого из пацанов выспрашивать о его велике, иначе всю ночь напролет просидишь за сочинением велорепортажей. Такой, скажем, пустяк, как новогодний вечер, означает в этих краях сражение при Мидуэе. Похоже, здесь у каждого есть по пушке. Новый год вместо радости вселит в тебя ужас, когда поймешь, сколько из них вооружено до зубов, и представишь себе, какая тут заварится каша, если в один кошмарный день вся эта борьба за гражданские права выльется в вооруженное восстание. Зато время здесь бежит быстро: эти люди не дают нам скучать, а для меня, к примеру, это важно. Мне остался чуток до пенсии, так что время для меня — вещь серьезная.
— Я не жалею, что попал сюда, — сказал Гус.
— Всякое, напарник, тут случается. Не одни только мелочи да пустяки. Вся эта история с гражданскими правами, «черные мусульмане» и так далее — это лишь начало. Власти теряют свое влияние, негры ведут себя как на фронте, но и они — всего лишь крохотный отряд на передовой. В ближайшие пять лет тебя ждет адская работенка, парень, — или я ничего в своем деле не смыслю.
Едва объехав валявшееся в центре улицы автомобильное колесо, Кильвинский тут же наскочил на лежавшее сбоку другое, замеченное только тогда, когда они на нем застряли. Синий фургончик вел изнуряющую страдальческую борьбу, а мощный хор смеха прервался потоком брани.
— Ни хрена себе! Полегче, Кильвинский! Не какой-то там вшивый скот везешь, — крикнула Элис.
— Это великий миф, — сказал Кильвинский Гусу, не обращая внимания на голоса за спиной, — миф о том, что, чего бы там в будущем ни произошло, гражданская власть не будет подорвана. Интересно, могла бы парочка центурионов посиживать, как мы с тобой, сухим и жарким вечерком, болтая о христианском мифе, который грозил их одолеть. Держу пари, они были бы напуганы, но в новом мифе хватало своих запретов, он был напичкан ими, так что одну власть попросту сменила другая. До сей поры цивилизация не подвергалась реальной опасности. Но сегодня запреты отмирают, или же их убивают — во имя Свободы, и мы, полицейские, не в силах их спасти. Стоит только однажды людям, глядя на смерть одного из запретов, зевнуть со скуки, как остальные запреты начнут отмирать, словно от эпидемии. Первыми умирают обычно те из них, что борются с пороком, ведь так или иначе в целом люди все ему подвержены. Затем, пока торжествует Свобода, мелкие заурядные преступления и уголовщина выходят из-под контроля. Ну а еще чуть позже освобожденный народ вынужден наводить порядок и создавать собственную армию: ему уже не нужно объяснять, что свобода ужасна и отвратительна и что выдержать ее возможно лишь в малых дозах.
Кильвинский застенчиво засмеялся, потом сунул в рот мундштук с измятой сигаретой. Несколько секунд он жевал его в полной тишине.
— Я ведь предупреждал тебя, что мы, старые хранители порядка, страшные болтуны, ты не забыл об этом, Гус?
6. Трудяга
— Подбрось-ка меня к телефону, к такому, чтоб не был глух и нем. Нужно кое-что сообщить в участок, — сказал Уайти Дункан.
Рой вздохнул и, подъехав к Адаме, свернул направо, в сторону Хупер, где надеялся найти служебный телефон.
— Поезжай на угол Хупер и Двадцать третьей, — сказал Дункан. — Тамошняя будка — одна из немногих, что еще не сломаны в этом вшивом районе. Ничего здесь не работает. Люди не работают, телефоны не работают, ничего не работает.
Кое-кто из полицейских тоже не работает, подумал Рой и подивился тому, как начальству удалось определить его в пару с Дунканом на пять ночей подряд. Допустим, в августе из-за отпусков не хватает машин, только это слабое оправдание, думал Рой, и одаривать новобранца таким вот напарником — никудышная затея. После второго дежурства с Уайти он даже вкрадчиво намекнул сержанту Коффину, что предпочел бы поработать с кем-нибудь более энергичным и молодым, однако Коффин резко его оборвал, будто бы новичок не имеет и права просить о машине или напарнике. То, что ему навязали Дункана на целых пять дней, Рой воспринял как наказание за нежелание вовремя прикусить язык.
— Я скоро вернусь, мальчуган, — сказал Уайти, оставляя фуражку в дежурной машине, и побрел к телефонной будке, отстегнул кольцо с ключами на поясе и открыл ее. Будка находилась за телефонным столбом и в поле зрения Роя не попадала. Он видел лишь прядь седых волос, круглое синее брюшко и сверкающий черный башмак — вот и все, что торчало из-за вертикали столба.
Рою рассказывали, что почти двадцать лет Уайти был обычным полисменом и расхаживал на своих двоих по Центральному району. Он так и не смог свыкнуться с работой на патрульной машине и, вероятно, поэтому всякий вечер не меньше полудюжины раз названивал своему приятелю Сэму Такеру, сидевшему в участке на телефоне.
Спустя несколько минут Уайти с важным видом двинулся обратно к машине. Усевшись, прикурил уже третью за вечер сигарету.
— Больно тебе нравится звонить из этой будки, — сказал Рой с деланной улыбкой, пытаясь скрыть раздражение, навеянное скукотищей от работы с таким бесполезным партнером, как Уайти, — и это в то самое время, когда он не желает попусту изнашивать свой новенький мундир, а жаждет выучиться.
— Нужно было звякнуть. Пусть в участке знают, где мы находимся.
— Уайти, они знают об этом по твоему радио. В наши дни у полицейских есть радио в машине.
— Не привык я к нему, — сказал Уайти. — Лучше звякнуть из телефонной будки. К тому же я люблю поболтать со своим старым дружком Сэмом Такером. Хороший он человек, старина Сэмми.
— А с чего это ты звонишь всегда из одной будки?
— Привычка, паренек. Когда постареешь, как Уайти, тоже начнешь так поступать.
Это уж точно, подумал Рой. Если только им не помешает какой-нибудь срочный вызов, всякий вечер ровно в десять, пока он сам не состарится, они все так же будут ужинать в одном из трех ресторанчиков, где Уайти к бесплатной закуске подают сальные грязные ложки. Потом — пятнадцать минут в участке, которые уйдут на то, чтобы Уайти благополучно испражнился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
— Здесь ты много чему научишься, Гус, — сказал Кильвинский. — Один день тут идет за десять в белом районе. Дело не только в высокой преступности, но и в интенсивности. Через год можешь считать себя ветераном. Существует своя специфика, тысячи разных мелочей. Взять хотя бы то, что телефоном-автоматом пользоваться не стоит. Желобки на всех автоматах не вернут тебе ни гроша. А раз в несколько дней какой-нибудь чертенок шустро обойдет их и выпотрошит с помощью куска проволоки те три доллара мелочью, что там скопились. Ну и все такое. Взять хоть велосипеды. Они или все разом украдены, или все разом лишились своих частей, так что не вздумай никого из пацанов выспрашивать о его велике, иначе всю ночь напролет просидишь за сочинением велорепортажей. Такой, скажем, пустяк, как новогодний вечер, означает в этих краях сражение при Мидуэе. Похоже, здесь у каждого есть по пушке. Новый год вместо радости вселит в тебя ужас, когда поймешь, сколько из них вооружено до зубов, и представишь себе, какая тут заварится каша, если в один кошмарный день вся эта борьба за гражданские права выльется в вооруженное восстание. Зато время здесь бежит быстро: эти люди не дают нам скучать, а для меня, к примеру, это важно. Мне остался чуток до пенсии, так что время для меня — вещь серьезная.
— Я не жалею, что попал сюда, — сказал Гус.
— Всякое, напарник, тут случается. Не одни только мелочи да пустяки. Вся эта история с гражданскими правами, «черные мусульмане» и так далее — это лишь начало. Власти теряют свое влияние, негры ведут себя как на фронте, но и они — всего лишь крохотный отряд на передовой. В ближайшие пять лет тебя ждет адская работенка, парень, — или я ничего в своем деле не смыслю.
Едва объехав валявшееся в центре улицы автомобильное колесо, Кильвинский тут же наскочил на лежавшее сбоку другое, замеченное только тогда, когда они на нем застряли. Синий фургончик вел изнуряющую страдальческую борьбу, а мощный хор смеха прервался потоком брани.
— Ни хрена себе! Полегче, Кильвинский! Не какой-то там вшивый скот везешь, — крикнула Элис.
— Это великий миф, — сказал Кильвинский Гусу, не обращая внимания на голоса за спиной, — миф о том, что, чего бы там в будущем ни произошло, гражданская власть не будет подорвана. Интересно, могла бы парочка центурионов посиживать, как мы с тобой, сухим и жарким вечерком, болтая о христианском мифе, который грозил их одолеть. Держу пари, они были бы напуганы, но в новом мифе хватало своих запретов, он был напичкан ими, так что одну власть попросту сменила другая. До сей поры цивилизация не подвергалась реальной опасности. Но сегодня запреты отмирают, или же их убивают — во имя Свободы, и мы, полицейские, не в силах их спасти. Стоит только однажды людям, глядя на смерть одного из запретов, зевнуть со скуки, как остальные запреты начнут отмирать, словно от эпидемии. Первыми умирают обычно те из них, что борются с пороком, ведь так или иначе в целом люди все ему подвержены. Затем, пока торжествует Свобода, мелкие заурядные преступления и уголовщина выходят из-под контроля. Ну а еще чуть позже освобожденный народ вынужден наводить порядок и создавать собственную армию: ему уже не нужно объяснять, что свобода ужасна и отвратительна и что выдержать ее возможно лишь в малых дозах.
Кильвинский застенчиво засмеялся, потом сунул в рот мундштук с измятой сигаретой. Несколько секунд он жевал его в полной тишине.
— Я ведь предупреждал тебя, что мы, старые хранители порядка, страшные болтуны, ты не забыл об этом, Гус?
6. Трудяга
— Подбрось-ка меня к телефону, к такому, чтоб не был глух и нем. Нужно кое-что сообщить в участок, — сказал Уайти Дункан.
Рой вздохнул и, подъехав к Адаме, свернул направо, в сторону Хупер, где надеялся найти служебный телефон.
— Поезжай на угол Хупер и Двадцать третьей, — сказал Дункан. — Тамошняя будка — одна из немногих, что еще не сломаны в этом вшивом районе. Ничего здесь не работает. Люди не работают, телефоны не работают, ничего не работает.
Кое-кто из полицейских тоже не работает, подумал Рой и подивился тому, как начальству удалось определить его в пару с Дунканом на пять ночей подряд. Допустим, в августе из-за отпусков не хватает машин, только это слабое оправдание, думал Рой, и одаривать новобранца таким вот напарником — никудышная затея. После второго дежурства с Уайти он даже вкрадчиво намекнул сержанту Коффину, что предпочел бы поработать с кем-нибудь более энергичным и молодым, однако Коффин резко его оборвал, будто бы новичок не имеет и права просить о машине или напарнике. То, что ему навязали Дункана на целых пять дней, Рой воспринял как наказание за нежелание вовремя прикусить язык.
— Я скоро вернусь, мальчуган, — сказал Уайти, оставляя фуражку в дежурной машине, и побрел к телефонной будке, отстегнул кольцо с ключами на поясе и открыл ее. Будка находилась за телефонным столбом и в поле зрения Роя не попадала. Он видел лишь прядь седых волос, круглое синее брюшко и сверкающий черный башмак — вот и все, что торчало из-за вертикали столба.
Рою рассказывали, что почти двадцать лет Уайти был обычным полисменом и расхаживал на своих двоих по Центральному району. Он так и не смог свыкнуться с работой на патрульной машине и, вероятно, поэтому всякий вечер не меньше полудюжины раз названивал своему приятелю Сэму Такеру, сидевшему в участке на телефоне.
Спустя несколько минут Уайти с важным видом двинулся обратно к машине. Усевшись, прикурил уже третью за вечер сигарету.
— Больно тебе нравится звонить из этой будки, — сказал Рой с деланной улыбкой, пытаясь скрыть раздражение, навеянное скукотищей от работы с таким бесполезным партнером, как Уайти, — и это в то самое время, когда он не желает попусту изнашивать свой новенький мундир, а жаждет выучиться.
— Нужно было звякнуть. Пусть в участке знают, где мы находимся.
— Уайти, они знают об этом по твоему радио. В наши дни у полицейских есть радио в машине.
— Не привык я к нему, — сказал Уайти. — Лучше звякнуть из телефонной будки. К тому же я люблю поболтать со своим старым дружком Сэмом Такером. Хороший он человек, старина Сэмми.
— А с чего это ты звонишь всегда из одной будки?
— Привычка, паренек. Когда постареешь, как Уайти, тоже начнешь так поступать.
Это уж точно, подумал Рой. Если только им не помешает какой-нибудь срочный вызов, всякий вечер ровно в десять, пока он сам не состарится, они все так же будут ужинать в одном из трех ресторанчиков, где Уайти к бесплатной закуске подают сальные грязные ложки. Потом — пятнадцать минут в участке, которые уйдут на то, чтобы Уайти благополучно испражнился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120