Дымов чувствовал руками, что его лес стал очень хрупким. Раньше деревья не ломались от неверного шага или от разгула неловких рук. Должно быть, лесу чего-то не хватало. Может быть, под ним иссякла почва? Сейчас стало трудно всем. Но этот лес должен был жить. В нём Дымов был самим собой. В нём Дымов говорил самому себе, что он варвар, а это значит — непобедимый. Нет, вероятно, само слово «варвар» кто-то истолковывал и по-иному, но для Дымова оно означало именно это. В крайнем случае — всегда живой. Раньше Дымов думал, что варвар значит «вечный странник». Его мозги так работали. Теперь он понял, что ошибался.
Дымов говорил, что если бы у нас не было Великой Истории, мы придумали бы её себе. Если бы у нас не было будущего, — мы отняли бы его у других народов. Но главное наше достоинство нужно искать в настоящем, в том, кто мы есть. Есть реально, как жизненная данность. Не кивать на других, не пристраиваться к ним. Лучше быть голодным волком, чем жирным кроликом.
Если бы Дымов родился французом, он происходил бы не из Синего леса, а из Северного вокзала. Может быть, для тех, кто происходит из Северного вокзала, слово варвар означает «капитан победы». Или «несущий бурю». Вокзал, конечно, предусматривает наличие дороги. Но ведь все дороги ведут в никуда. Дальше самого себя всё равно не уедешь. И поэтому дорога ничего не решает. Это раньше Дымов думал, что варвар переводится как «вечный странник», но теперь он думал по-иному.
В дверь стучали. Так настойчиво, как это может делать только гостиничная администрация. Дымов спросил, чего им надо. Потом проснулся пришёл в себя и задал тот же вопрос по-французски.
— Проснитесь, месье! Вас просили разбудить.
«Ах, да!» — подумал Дымов. — «Сегодня же бои.»
Он откинулся на подушку и долго смотрел в потолок. До приезда Лорана следовало ещё принять душ. Того обилия воды, которым омывался Дымов могло бы хватить на небольшой и очень грязный город. Чтобы тот вздохнул обновлённым. Дымов мог часами стоять под освежающим потоком, навалясь на кафельную стену душевой кабины и ни о чём не думая.
Лоран приехал не вовремя. Дымов долго не подходил к телефону. Слышал звонок через шум падающей воды, но не подходил. Потом всё-таки выбрался из душевой и, шлёпая босыми ногами по полу, добрался до телефона. Лоран звонил снизу, от портье. У них оставалось очень мало времени.
Они шли бесконечными коридорами, своды которых отвисали пластиковыми трубами, похожими на растянутые человеческие вены. Они шли, и их гулкие шаги то попадали в единый ритм, то разбивали его перестукиванием вразброд. Лоран нервничал. Дымову было всё равно.
Наконец коридоры привели их к лестнице, по которой оживлённо сновал народ. Каждый здесь был занят своим делом, но все они просто тянули время перед основным действием сегодняшнего дня. Дымов знал эту суматоху. Она вносила нервозность и даже какую-то обречённость в ожидание начала главных событий.
Лоран то пропадал, то появлялся. Вместе с ним подходили разные люди, чей интерес к русскому не выходил за пределы каких-то профессиональных обязанностей.
Дымов прошёл через лабораторию антидопингового контроля. Потом долго заполнял юридические бумаги. Ему внушали его права. Очень обстоятельно. До скучноты. То, в чём ему мешало разобраться знание французского языка, растолковывал Лоран. После этого Дымова провели в тренинг-бокс, откуда он выйти уже не мог. Лорана туда не пустили. Дымов слонялся по широкому тренировочному залу, к которому примыкало несколько раздевалок с душевыми и даже был пристроен маленький бассейн. Здесь никому и ни до кого не было дела. Кто-то разминался, кто-то оговаривал с людьми из службы информации.
Стареющий француз, с плоским носом боксёра и порванным лицом, собранным старыми швами, представился Дымову его секундантом.
Когда в зале появился Бурбаки, все вокруг оживились. Бурбаки никого не замечал. Он ходил из угла в угол, растирал руки и отрешённо смотря в потолок.
Нортон вообще не показывался из раздевалки, вход в которую караулили его секунданты.
Ритса Хааса опекун Дымова в лицо не знал. Среди этих парней, вяло растягивающих себе ноги или разминающих спины, сейчас был и голландец Хаас. А впрочем, какая разница в том, где он был и был ли он вообще!
Про Дымова вдруг вспомнили информаторы. У них, видно, что-то не заладилось по списку участников. Очень приветливый человек с биркой организационного комитета принялся расспрашивать Дымова о его подготовке:
— Как называется ваш стиль боя?
— Славяно-горицкая борьба.
— Как?
— Гориц файтинг.
— А, да, слышал. Сколько лет вы занимаетесь? Сколько у вас побед? Каковы ваши лучшие достижения?
Приветливый человек очень спешил, вот-вот должна была начаться жеребьёвка.
— Лучшие достижения? — переспросил Дымов. — Я прошёл по Парку Победы от Насосного завода до площади, девятого мая в двенадцать часов ночи. Вышел живым. Участвовал в четырёх боях. Количество противников не выявлено. От пятнадцати до двадцати. Не больше, врать не буду.
Эта информация вызвала у приветливого человека внутреннее напряжение.
— Ещё участвовал в драке у Второго хлебозавода…
— Что? — переспросил представитель оргкомитета.
— Второй хлебный завод. — Медленно, по-французски повторил Дымов. —Большая драка. Не такая, конечно, как у Насосного завода, но тоже будь здоров! Вот, видите, два зуба выбили. Обломком трубы. Нет, не пластиковой трубой, железной.
Приветливый человек из оргкомитета понял, что ему самому придётся выдумывать и присваивать титулы в послужной список этого русского зверя. Когда он ушёл, старый боксёр, теперешний дымовский секундант спросил:
— Ты что, вообще не дрался на ринге?
— Почему, дрался. Только не на ринге. У нас другая площадка для боя. Да ты не думай, у меня много боёв и много побед.
— Чего же ты ему голову морочил? — поинтересовался бывший боксёр.
Дымов на минуту задумался:
— Понимаешь, в настоящем бое, в том, чем занимаюсь я, ринг ничего не значит. Ринг — это только символ. Главное действие всегда происходит на улице. — Дымов посмотрел в бесцветные глаза своего секунданта и понял, что старался впустую. Он не мог похвастаться хорошим знанием французского языка, а смысл его жизненной позиции таился за оттенкам слова. Дымов попробовал истолковать всё по-другому:
— Я всегда нападаю первым. Я должен это делать, чтобы выжить. Так учит меня закон моей жизни. Этот закон называется «славяно-горицкая борьба». У нас на каждой улице и в каждом дворе есть свои банды. Я нападаю на эти банды тогда, когда уверен, что они могут напасть на меня. Банда — это маленькая, организованная группа людей. Получается, что маленькая, но организованная группа сильнее, чем большое неорганизованное общество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50