Кони заволновались, перенимая боевую готовность своих седоков.
Пытаясь распознать угрозу, я мучил глаза бесполезным рыском по тёмному кустовнику, что стоял между лесом и луговиной. Так и есть, дело было в нём. Старшина подъехал к кустам, но осадил кобылу на том расстоянии, когда ещё можно уйти от расстрела. Но здесь была наша власть, и потому его голос зазвучал спокойно и повелительно:
— Эй, а ну не таись! Выставляйтесь-ка наружу.
Доверившись больше чутью, чем здравому смыслу, я расчехляю лук. Стрелять в такой темноте — дело пустое. Да и стрел потом не сыщешь. А каждая боевая стрела немалого стоит. Но разумению вопреки, пальцы мои, прощупав пустую прорезь, уже насаживают петлю тетивы. Дальше, как принято, выгибаю лук через высокую переднюю луку седла, подперев ногой уже прихваченную оконечность, что у нас, стрельников, зовётся «рогом». Вторая петля не так любезна, и её приходится тянуть, приложив силу. Но в умелых руках это сдобляется быстро. Готовый к бою лук бросаю за седельную переднюю луку. Дальше — дело за стрелой. Наконечник беру на ощупь. Вот подкольчужный, игольчатый, вот подрезкой. С этим стрела входит не так глубоко, не садко. Но зато телесную плоть она не протыкает, а рвёт, раскалывает. Вот самый тяжёлый, мы его зовём «гусёк». С ним удар тяжелее, но он особой поправки требует. Если стрелу вести полёгло, вровень с плоскостью земли, «гусёк» обязательно её «зароет», вниз уведёт. С ним мы бьём накладом, в навес. «Гусёк», конечно, голову любит. Если попасть, то редкий шлем под ним не проломится… Но тут нужна лёгкая стрела. Обычно к стрельбе я готовлюсь долго. Стрельба не любит поспешности. Особенно седошная, конная. Коню ведь не скажешь: «Замри!» Ногами его хоть и держишь, но под самый надел, когда уже словил ветер и приложил к нему глаз, когда принял глазом шаговую дальность и взял цель в упреждение к её ходу, когда думаешь, как бы не дать ни в чём помеху, когда всё внутри тебя уже сошлось и сверкающий впереди наконечник стал продолжением и твоего глаза и твоего броска вперёд, конёк вдруг перемнётся под тобой с ноги на ногу, и стрела идёт мимо.
Из кустов нехотя выезжают верховые. Кони у них добрые, невозженные. И отсюда видно, что из отбора. Такие землю сохой не ковыряют. Я не торопясь выцеливаю.
— Кто такие? Чего хоронитесь? — спрашивает старшина.
Те отвечают едва различимо. Вроде говорят, что вольные люди. Вятича боятся, вот и прячутся в ночи.
— А чего не расседлались?
Их будет человек пять. Рука держит стрелу в натяжении, хотя о набое можно и не помышлять. В темноте, без пристреливания. То есть, наугад. Кого отсюда подобьёшь?
В этот момент старшина припадает кобыле на холку. Пошло дело! Стреляют ли в него, или мечут что с руки, отсюда не видно, но я отпускаю стрелу и угадываю цель точно. Почти точно, ударило в коня. Он шарахнулся в сторону, подкосил ноги и завалился на бок. Без звука. Конвой вздрагивает и, повинуясь моему примеру, как по команде, все обращаются к налучам. Старшина толкает кобылу вперёд, и спешенный мною разбойник попадает ему под топор. Далеко слышен удар. Такой ни с чем не спутаешь. Только железо так гуляет по костям и телесной мякоти. Умеет бить старшина.
А я думаю, что захватное это дело — стрелять ночью. Вот так, шагов со ста. Оно чутьё развивает. Цели не видно совсем. Особенно если цель оттенена кустами. Но что-то ведёт стрелу, точно ты соединён со своей целью общей тягой. Совсем иной здесь настрел. Обычно всё строится от цели, а тут наоборот — всё от тебя самого. Вот говорят, чем цель активнее, тем легче н неё попасть. И вовсе не так. Такое могут говорить только те, кто лука в руках не держал. Активная цель будто не пускает стрелу, давит на неё каким-то невидимым и невообразимым способом. Силой своего сопротивления. А тихая, мирная, стоячая цель сама стрелу тянет. Потому я и не верю этим разговорам, что, мол, насилие порождает насилие. Тут совсем другое. Скорее уж, бессилие порождает насилие. Стоячую воду человек переходит, а в бурный поток не суётся…
Ночные лиходеи, между тем, рассыпаются кто куда. Полусотня трогает коней, и вот уже всех нас разметало по лугу. Пустились догонять. Ну, в этом деле нам с чубатым равных нет. Он точно ждал своего часа. Один из удирающих у меня перед носом. Под разбойником тоже добрый конёк, не кляча водовозная! Непоимок мой даёт такого трёпа ногам, что я уже и сам не рад этой скачке. Ночь всё-таки, земли не видно… Ещё немного и дело только за топором. Но тут мы оба влетели в овраг. Луг словно разломило пополам. Треснула земля, проглотив бешеных ночных скакунов. От удара трещит голова. Замерло всё разом, только слышно, как возятся кони, пытаясь встать на ноги. Не чувствую ни рук ни ног. Травой залепило лицо. Пробую пошевелиться. Вроде цел. Встаю и тут прямо на меня из кустов вываливается мой противник. Ему тоже досталось. Мы стоим и смотрим друг на друга.
— Ну? — спрашивает он.
— Кто таков? — я стараюсь выглядеть в этой ситуации хозяином.
— Тебе на что?
— Знать желаю.
Он ухмыляется, а я тем временем ищу глазами свой топор.
— Ладно, бывай здоров!
Он поворачивается и пошатываясь идёт прочь.
— Погоди, ну-ка…
Вытащив засапожник, я бросаюсь за ним. Он разворачивается и моё лицо рассекает страшный удар. Это только ветка, но удар такой силы, что меня отшвырнуло на землю. Огнём разрывает щёку, больно до крика. Как ещё мимо глаза-то прошло? Я вскакиваю на ноги, он снова сечёт, но теперь уже мимо. Не такой я лапоть, чтобы дважды под один удар встать. Зато сам я успеваю сунуть нож ему прямо под руку. Нож ткнулся, сошёл с удара, и в бочину не сел. Противник отринул и мы замерли друг против друга. Его лицо перекошено злобой. Он чем-то похож на Гурга. Или это мне только кажется? Похож — похож. Разве что, телом суше будет. На нём тугая, кожаная телуха. Такие носят под кольчугу. Да они и сами не протыкаемы и удар хорошо держат. Вот что его спасло. Надо мне было в шею метить. Задним умом — каждый герой. Теперь глаза в глаза придётся. Я с новой силой сжимаю нож, подаюсь вперёд, но тут из темноты выступил конь и встал между нами. Ещё миг, — и мой противник был уже в седле. Я только и успел, что поворотиться. Конь вскарабкался на земляной разлом, разбрасывая землю из-под копыт, и замер на самом гребне. Его седок не спешит давать дёру. Это обстоятельство не предвещает для меня ничего доброго. Луна светила всаднику в спину, и оттого он казался чернее собственной тени. Только теперь я обнаружил причину его заминки.
Эти разбойники возят налучи и мулы привязанными к сёдлам. Спрятал коня в лесу, а при тебе и нет ничего. Теперь вот настало его время пострелять. Кого-то очень напоминала мне эта фигура с вытянутым в руке луком. Где ж мой чубатый? Здесь, в овраге, освещённый луной я был перед противником как на ладони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Пытаясь распознать угрозу, я мучил глаза бесполезным рыском по тёмному кустовнику, что стоял между лесом и луговиной. Так и есть, дело было в нём. Старшина подъехал к кустам, но осадил кобылу на том расстоянии, когда ещё можно уйти от расстрела. Но здесь была наша власть, и потому его голос зазвучал спокойно и повелительно:
— Эй, а ну не таись! Выставляйтесь-ка наружу.
Доверившись больше чутью, чем здравому смыслу, я расчехляю лук. Стрелять в такой темноте — дело пустое. Да и стрел потом не сыщешь. А каждая боевая стрела немалого стоит. Но разумению вопреки, пальцы мои, прощупав пустую прорезь, уже насаживают петлю тетивы. Дальше, как принято, выгибаю лук через высокую переднюю луку седла, подперев ногой уже прихваченную оконечность, что у нас, стрельников, зовётся «рогом». Вторая петля не так любезна, и её приходится тянуть, приложив силу. Но в умелых руках это сдобляется быстро. Готовый к бою лук бросаю за седельную переднюю луку. Дальше — дело за стрелой. Наконечник беру на ощупь. Вот подкольчужный, игольчатый, вот подрезкой. С этим стрела входит не так глубоко, не садко. Но зато телесную плоть она не протыкает, а рвёт, раскалывает. Вот самый тяжёлый, мы его зовём «гусёк». С ним удар тяжелее, но он особой поправки требует. Если стрелу вести полёгло, вровень с плоскостью земли, «гусёк» обязательно её «зароет», вниз уведёт. С ним мы бьём накладом, в навес. «Гусёк», конечно, голову любит. Если попасть, то редкий шлем под ним не проломится… Но тут нужна лёгкая стрела. Обычно к стрельбе я готовлюсь долго. Стрельба не любит поспешности. Особенно седошная, конная. Коню ведь не скажешь: «Замри!» Ногами его хоть и держишь, но под самый надел, когда уже словил ветер и приложил к нему глаз, когда принял глазом шаговую дальность и взял цель в упреждение к её ходу, когда думаешь, как бы не дать ни в чём помеху, когда всё внутри тебя уже сошлось и сверкающий впереди наконечник стал продолжением и твоего глаза и твоего броска вперёд, конёк вдруг перемнётся под тобой с ноги на ногу, и стрела идёт мимо.
Из кустов нехотя выезжают верховые. Кони у них добрые, невозженные. И отсюда видно, что из отбора. Такие землю сохой не ковыряют. Я не торопясь выцеливаю.
— Кто такие? Чего хоронитесь? — спрашивает старшина.
Те отвечают едва различимо. Вроде говорят, что вольные люди. Вятича боятся, вот и прячутся в ночи.
— А чего не расседлались?
Их будет человек пять. Рука держит стрелу в натяжении, хотя о набое можно и не помышлять. В темноте, без пристреливания. То есть, наугад. Кого отсюда подобьёшь?
В этот момент старшина припадает кобыле на холку. Пошло дело! Стреляют ли в него, или мечут что с руки, отсюда не видно, но я отпускаю стрелу и угадываю цель точно. Почти точно, ударило в коня. Он шарахнулся в сторону, подкосил ноги и завалился на бок. Без звука. Конвой вздрагивает и, повинуясь моему примеру, как по команде, все обращаются к налучам. Старшина толкает кобылу вперёд, и спешенный мною разбойник попадает ему под топор. Далеко слышен удар. Такой ни с чем не спутаешь. Только железо так гуляет по костям и телесной мякоти. Умеет бить старшина.
А я думаю, что захватное это дело — стрелять ночью. Вот так, шагов со ста. Оно чутьё развивает. Цели не видно совсем. Особенно если цель оттенена кустами. Но что-то ведёт стрелу, точно ты соединён со своей целью общей тягой. Совсем иной здесь настрел. Обычно всё строится от цели, а тут наоборот — всё от тебя самого. Вот говорят, чем цель активнее, тем легче н неё попасть. И вовсе не так. Такое могут говорить только те, кто лука в руках не держал. Активная цель будто не пускает стрелу, давит на неё каким-то невидимым и невообразимым способом. Силой своего сопротивления. А тихая, мирная, стоячая цель сама стрелу тянет. Потому я и не верю этим разговорам, что, мол, насилие порождает насилие. Тут совсем другое. Скорее уж, бессилие порождает насилие. Стоячую воду человек переходит, а в бурный поток не суётся…
Ночные лиходеи, между тем, рассыпаются кто куда. Полусотня трогает коней, и вот уже всех нас разметало по лугу. Пустились догонять. Ну, в этом деле нам с чубатым равных нет. Он точно ждал своего часа. Один из удирающих у меня перед носом. Под разбойником тоже добрый конёк, не кляча водовозная! Непоимок мой даёт такого трёпа ногам, что я уже и сам не рад этой скачке. Ночь всё-таки, земли не видно… Ещё немного и дело только за топором. Но тут мы оба влетели в овраг. Луг словно разломило пополам. Треснула земля, проглотив бешеных ночных скакунов. От удара трещит голова. Замерло всё разом, только слышно, как возятся кони, пытаясь встать на ноги. Не чувствую ни рук ни ног. Травой залепило лицо. Пробую пошевелиться. Вроде цел. Встаю и тут прямо на меня из кустов вываливается мой противник. Ему тоже досталось. Мы стоим и смотрим друг на друга.
— Ну? — спрашивает он.
— Кто таков? — я стараюсь выглядеть в этой ситуации хозяином.
— Тебе на что?
— Знать желаю.
Он ухмыляется, а я тем временем ищу глазами свой топор.
— Ладно, бывай здоров!
Он поворачивается и пошатываясь идёт прочь.
— Погоди, ну-ка…
Вытащив засапожник, я бросаюсь за ним. Он разворачивается и моё лицо рассекает страшный удар. Это только ветка, но удар такой силы, что меня отшвырнуло на землю. Огнём разрывает щёку, больно до крика. Как ещё мимо глаза-то прошло? Я вскакиваю на ноги, он снова сечёт, но теперь уже мимо. Не такой я лапоть, чтобы дважды под один удар встать. Зато сам я успеваю сунуть нож ему прямо под руку. Нож ткнулся, сошёл с удара, и в бочину не сел. Противник отринул и мы замерли друг против друга. Его лицо перекошено злобой. Он чем-то похож на Гурга. Или это мне только кажется? Похож — похож. Разве что, телом суше будет. На нём тугая, кожаная телуха. Такие носят под кольчугу. Да они и сами не протыкаемы и удар хорошо держат. Вот что его спасло. Надо мне было в шею метить. Задним умом — каждый герой. Теперь глаза в глаза придётся. Я с новой силой сжимаю нож, подаюсь вперёд, но тут из темноты выступил конь и встал между нами. Ещё миг, — и мой противник был уже в седле. Я только и успел, что поворотиться. Конь вскарабкался на земляной разлом, разбрасывая землю из-под копыт, и замер на самом гребне. Его седок не спешит давать дёру. Это обстоятельство не предвещает для меня ничего доброго. Луна светила всаднику в спину, и оттого он казался чернее собственной тени. Только теперь я обнаружил причину его заминки.
Эти разбойники возят налучи и мулы привязанными к сёдлам. Спрятал коня в лесу, а при тебе и нет ничего. Теперь вот настало его время пострелять. Кого-то очень напоминала мне эта фигура с вытянутым в руке луком. Где ж мой чубатый? Здесь, в овраге, освещённый луной я был перед противником как на ладони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50