И вот наша программа рухнула.
— Не понял, — сказал Римо.
— Лейтенант полиции, который читал лекцию о том, как белые всегда грабили черных, пришел сюда и принес пару глаз. Их швырнул ему в лицо чернокожий юноша, поверивший обещаниям Управления здравоохранения. Вся эта история сильно подпортила наши взаимоотношения с местным населением.
— Какая история? — продолжал недоумевать Римо.
— Управление здравоохранения в очередной раз обмануло Третий мир и ничего не заплатило за глаза. Гордый юный чернокожий афро-американский представитель Третьего мира безрассудно доверился белым и принес пару свежедобытых глаз, а медицинский центр унизил его, отказавшись их купить. Юноше сказали, что не платят за глаза, изъятые у живого человека. Представляете, до чего дошел расизм! Ничего удивительного, что чернокожее сообщество пришло в ярость.
Сержант Плескофф продолжал распространяться об угнетении Третьего мира и показал Римо компьютерную систему, благодаря которой эффективность работы на его участке была на двадцать процентов выше, чем где-либо еще в Нью-Йорке.
— Наш район находится на переднем крае борьбы с преступностью. Именно поэтому федеральное правительство выделило нам дополнительные ассигнования.
— И как конкретно вы боретесь? — спросил Римо, не заметивший вообще никакой борьбы.
— Во-первых, благодаря этим деньгам у нас теперь по всему району курсируют фургоны с фонограммами, в которых убедительно доказывается, что молодежь Третьего мира является жертвой угнетения и эксплуатации со стороны белых.
— Вы ведь белый, верно? — заметил Римо.
— Абсолютно, — подтвердил Плескофф. — И стыжусь этого. — Казалось, он гордится тем, что стыдится.
— Почему? Вы не виноваты в том, что вы белый. То же относится и к черным, — сказал Римо.
— И к прочим подобным низшим расам, — добавил Чиун, чтобы эти расисты американцы не вздумали смешивать свои низшие расы с высшей, то есть с желтой.
— Я стыжусь потому, что мы в огромном долгу перед великой черной расой. Послушай, — добавил Плескофф доверительно, — я ведь не знаю правильных ответов на все вопросы. Я простой полицейский. Я исполняю приказы. Есть люди поумнее меня. Я должен давать такие ответы, каких от меня ждут, — тогда я получу повышение. Если же, не дай Бог, я когда-нибудь пророню хоть слово о том, что приезд черной семьи в ваш квартал — это не милость Аллаха, то меня вышвырнут. Сам я живу в Аспене, штат Колорадо.
— Почему так далеко?
— Лишь бы подальше отсюда. Я бы поселился на Юге, да там все слишком переменилось после Гражданской войны, — сказал Плескофф. — Между нами, я всегда болел за повстанцев, когда смотрел фильмы о войне. Тебе не жалко, что мы победили?
— Я хочу знать, кто убил ту старую женщину, миссис Герд Мюллер, с Уолтон-авеню, — в который раз повторил Римо.
— А я и не знал, что ФБР занимается убийствами. Разве это дело общенационального масштаба?
— Да, это дело общенационального масштаба. Это самое важное дело за последние двести лет. Оно имеет отношение к вечным устоям нашего общества. Старые и слабые должны находиться под защитой молодых и сильных. До самого недавнего времени именно это считалось главным признаком цивилизованности. Может быть, мне платили именно за то, чтобы я защитил эту старую женщину. Может быть, те гроши, которые она доставала из своей сумочки, чтобы выплатить жалованье мне, тебе, — может быть, эти гроши как раз для того и были предназначены, чтобы ее убийца теперь не отделался беседой с психиатром, если случится невероятное и его арестуют. Может быть, эта старая белая женщина и есть та последняя капля, после которой народ Америки скажет, наконец: «Хватит!»
— Черт, это проникает в душу, — признался Плескофф. — Честно говоря, иногда мне и самому хочется защищать стариков. Но если ты полицейский в Нью-Йорке, ты не можешь делать все, что тебе вздумается.
Плескофф показал Римо гордость участка, главное оружие в широкомасштабной битве с преступностью, на которое федеральное правительство выделило семнадцать миллионов долларов. Это был компьютер ценой в четыре с половиной миллиона.
— И что он делает?
— Что делает? — с гордостью переспросил Плескофф. — Ты говоришь, что хочешь узнать об убийстве миссис Герд Мюллер?
Плескофф, мурлыча что-то себе под нос, нажал несколько клавиш. Машина выплюнула несколько белых карточек в металлический поддон. Они улеглись веером: двадцать карточек — двадцать смертей.
— Что ты так опечалился? — спросил Плескофф.
— Это все убитые в городе пожилые люди? — спросил Римо.
— Нет-нет, — заверил его Плескофф. — Это только Мюллеры. Если бы ты заказал Шварцев или Суини — тогда мы бы могли сыграть в бридж этими карточками. Римо отыскал карточки с именем миссис Мюллер и ее мужа.
— Убийство? Он тоже попал в список убитых? — спросил он сержанта.
Плескофф взглянул на карточку и пожал плечами.
— А, понятно. Иногда приходится иметь дело с этим устаревшим подходом, когда, говоря об убийстве, люди пользуются такими старомодными понятиями, как жертва, преступление, убийца. Знаешь, эта старая логика: преступник совершает преступление, хватайте преступника. Эта старая, чисто животная, безответственная реакция, которая часто приводит к таким жестокостям, как бесчинства полиции.
— Что вы имеете в виду? — спросил Римо.
— Я имею в виду, что этот полицейский, этот расист и реакционер, наплевав на интересы Управления полиции и своего участка, неправомерно классифицировал смерть Герда Мюллера как убийство. А это был сердечный приступ.
— Так мне говорили, — сказал Римо. — И так я думал.
— Так думали все, кроме этого расиста. Это был сердечный приступ, вызванный проникновением ножа в сердце. Но ведь ты же знаешь, какое отсталое мышление у этих старомодных полицейских-ирландцев. К счастью, теперь они организовали свой профсоюз и он взялся их просвещать. Нынче они не так часто срываются. Разве только по решению профсоюза.
— Знаете что? — вдруг сказал Римо. — В очень скором времени вам придется опознать преступника. Сейчас вы отведете меня к «Саксонским Лордам». И вы опознаете убийцу.
— Ты не можешь заставить меня это сделать. Я нью-йоркский полисмен. У нашего профсоюза очень твердые правила, и я их придерживаюсь.
Римо сжал мочку правого уха сержанта и повернул. Сержанту стало больно. Лицо его исказила гримаса, похожая на улыбку. Потом он заплакал.
Крупные слезы выступили у него на глазах.
— За нападение на полицейского полагается суровое наказание, — задыхаясь, произнес он.
— Обещаю, что когда среди этих останков города я отыщу настоящего полицейского, то не стану на него нападать.
Римо потащил рыдающего сержанта к выходу из здания участка. Полицейские возле пулеметов пригрозили, что будут стрелять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Не понял, — сказал Римо.
— Лейтенант полиции, который читал лекцию о том, как белые всегда грабили черных, пришел сюда и принес пару глаз. Их швырнул ему в лицо чернокожий юноша, поверивший обещаниям Управления здравоохранения. Вся эта история сильно подпортила наши взаимоотношения с местным населением.
— Какая история? — продолжал недоумевать Римо.
— Управление здравоохранения в очередной раз обмануло Третий мир и ничего не заплатило за глаза. Гордый юный чернокожий афро-американский представитель Третьего мира безрассудно доверился белым и принес пару свежедобытых глаз, а медицинский центр унизил его, отказавшись их купить. Юноше сказали, что не платят за глаза, изъятые у живого человека. Представляете, до чего дошел расизм! Ничего удивительного, что чернокожее сообщество пришло в ярость.
Сержант Плескофф продолжал распространяться об угнетении Третьего мира и показал Римо компьютерную систему, благодаря которой эффективность работы на его участке была на двадцать процентов выше, чем где-либо еще в Нью-Йорке.
— Наш район находится на переднем крае борьбы с преступностью. Именно поэтому федеральное правительство выделило нам дополнительные ассигнования.
— И как конкретно вы боретесь? — спросил Римо, не заметивший вообще никакой борьбы.
— Во-первых, благодаря этим деньгам у нас теперь по всему району курсируют фургоны с фонограммами, в которых убедительно доказывается, что молодежь Третьего мира является жертвой угнетения и эксплуатации со стороны белых.
— Вы ведь белый, верно? — заметил Римо.
— Абсолютно, — подтвердил Плескофф. — И стыжусь этого. — Казалось, он гордится тем, что стыдится.
— Почему? Вы не виноваты в том, что вы белый. То же относится и к черным, — сказал Римо.
— И к прочим подобным низшим расам, — добавил Чиун, чтобы эти расисты американцы не вздумали смешивать свои низшие расы с высшей, то есть с желтой.
— Я стыжусь потому, что мы в огромном долгу перед великой черной расой. Послушай, — добавил Плескофф доверительно, — я ведь не знаю правильных ответов на все вопросы. Я простой полицейский. Я исполняю приказы. Есть люди поумнее меня. Я должен давать такие ответы, каких от меня ждут, — тогда я получу повышение. Если же, не дай Бог, я когда-нибудь пророню хоть слово о том, что приезд черной семьи в ваш квартал — это не милость Аллаха, то меня вышвырнут. Сам я живу в Аспене, штат Колорадо.
— Почему так далеко?
— Лишь бы подальше отсюда. Я бы поселился на Юге, да там все слишком переменилось после Гражданской войны, — сказал Плескофф. — Между нами, я всегда болел за повстанцев, когда смотрел фильмы о войне. Тебе не жалко, что мы победили?
— Я хочу знать, кто убил ту старую женщину, миссис Герд Мюллер, с Уолтон-авеню, — в который раз повторил Римо.
— А я и не знал, что ФБР занимается убийствами. Разве это дело общенационального масштаба?
— Да, это дело общенационального масштаба. Это самое важное дело за последние двести лет. Оно имеет отношение к вечным устоям нашего общества. Старые и слабые должны находиться под защитой молодых и сильных. До самого недавнего времени именно это считалось главным признаком цивилизованности. Может быть, мне платили именно за то, чтобы я защитил эту старую женщину. Может быть, те гроши, которые она доставала из своей сумочки, чтобы выплатить жалованье мне, тебе, — может быть, эти гроши как раз для того и были предназначены, чтобы ее убийца теперь не отделался беседой с психиатром, если случится невероятное и его арестуют. Может быть, эта старая белая женщина и есть та последняя капля, после которой народ Америки скажет, наконец: «Хватит!»
— Черт, это проникает в душу, — признался Плескофф. — Честно говоря, иногда мне и самому хочется защищать стариков. Но если ты полицейский в Нью-Йорке, ты не можешь делать все, что тебе вздумается.
Плескофф показал Римо гордость участка, главное оружие в широкомасштабной битве с преступностью, на которое федеральное правительство выделило семнадцать миллионов долларов. Это был компьютер ценой в четыре с половиной миллиона.
— И что он делает?
— Что делает? — с гордостью переспросил Плескофф. — Ты говоришь, что хочешь узнать об убийстве миссис Герд Мюллер?
Плескофф, мурлыча что-то себе под нос, нажал несколько клавиш. Машина выплюнула несколько белых карточек в металлический поддон. Они улеглись веером: двадцать карточек — двадцать смертей.
— Что ты так опечалился? — спросил Плескофф.
— Это все убитые в городе пожилые люди? — спросил Римо.
— Нет-нет, — заверил его Плескофф. — Это только Мюллеры. Если бы ты заказал Шварцев или Суини — тогда мы бы могли сыграть в бридж этими карточками. Римо отыскал карточки с именем миссис Мюллер и ее мужа.
— Убийство? Он тоже попал в список убитых? — спросил он сержанта.
Плескофф взглянул на карточку и пожал плечами.
— А, понятно. Иногда приходится иметь дело с этим устаревшим подходом, когда, говоря об убийстве, люди пользуются такими старомодными понятиями, как жертва, преступление, убийца. Знаешь, эта старая логика: преступник совершает преступление, хватайте преступника. Эта старая, чисто животная, безответственная реакция, которая часто приводит к таким жестокостям, как бесчинства полиции.
— Что вы имеете в виду? — спросил Римо.
— Я имею в виду, что этот полицейский, этот расист и реакционер, наплевав на интересы Управления полиции и своего участка, неправомерно классифицировал смерть Герда Мюллера как убийство. А это был сердечный приступ.
— Так мне говорили, — сказал Римо. — И так я думал.
— Так думали все, кроме этого расиста. Это был сердечный приступ, вызванный проникновением ножа в сердце. Но ведь ты же знаешь, какое отсталое мышление у этих старомодных полицейских-ирландцев. К счастью, теперь они организовали свой профсоюз и он взялся их просвещать. Нынче они не так часто срываются. Разве только по решению профсоюза.
— Знаете что? — вдруг сказал Римо. — В очень скором времени вам придется опознать преступника. Сейчас вы отведете меня к «Саксонским Лордам». И вы опознаете убийцу.
— Ты не можешь заставить меня это сделать. Я нью-йоркский полисмен. У нашего профсоюза очень твердые правила, и я их придерживаюсь.
Римо сжал мочку правого уха сержанта и повернул. Сержанту стало больно. Лицо его исказила гримаса, похожая на улыбку. Потом он заплакал.
Крупные слезы выступили у него на глазах.
— За нападение на полицейского полагается суровое наказание, — задыхаясь, произнес он.
— Обещаю, что когда среди этих останков города я отыщу настоящего полицейского, то не стану на него нападать.
Римо потащил рыдающего сержанта к выходу из здания участка. Полицейские возле пулеметов пригрозили, что будут стрелять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45