Зимние штормы скоро начали немилосердно трепать «Корморант», и женщины в трюме испытывали неимоверные страдания.
Десятки рабынь умерли во время штормов, но это был обычный риск, который заранее учитывался капитаном Нильсом Ван дер Хорстом. В более спокойные дни мертвых сбрасывали за борт. Кстати, это значительно облегчило груз «Корморанта», и он резко увеличил скорость. В отличие от других судов, перевозивших подобные грузы для голландской Вест-Индской компании, «Корморант» плавал в океанских водах только в зимние месяцы, когда вонь разлагающихся тел не пропитывала каждую щель корабля. Капитан Ван дер Хорст предпочитал духоте и вони зимние штормы.
Что же касается рабов в главном трюме и несчастной молодой женщины, запертой вместе с другими узницами в переднем трюме, то свирепые ветра, бросавшие корабль с волны на волну, заставили их пройти через все муки ада. День за днем несчастных узниц бросало от одного борта к другому, их изводили морская болезнь, холод, голод и, конечно, невыносимые условия. Рэйвен мучилась от постоянной головной боли и слабела с каждым часом от крайне скудной пищи, которую им сбрасывали время от времени через люк. Но для Рэйвен невероятная боль от ударов о борт не шла ни в какое сравнение с обуявшим ее страхом за жизнь растущего в ее теле ребенка. За весьма короткий срок она научилась так сворачиваться в клубок, чтобы любой толчок или резкий удар не мог повредить ему, – но страх все же остался.
И этот страх за нерожденного ребенка имел совершенно непредсказуемые последствия, ибо в течение долгих недель поддерживал в Рэйвен волю к жизни, хотя жуткий холод заставлял ее дрожать, стуча зубами, и сотрясаться от приступов кашля. Как только люк захлопывался и громко звякала задвижка, в трюме наступала такая темнота, что было совершенно непонятно, что там снаружи – день, ночь или зарождающийся рассвет. В минуты затишья, когда свирепые ветра на время стихали, Рэйвен слышала перешептывание и стоны женщин. Наречия, на которых они разговаривали, были ей неизвестны, и это еще более усиливало её одиночество.
Рождество уже, наверное, давно прошло, думала она с горечью. При воспоминании о прошлой жизни, где было так много счастья и отец, с которым можно было разделить его, на глазах вновь наворачивались слезы. Она изводила себя яркими картинами Нортхэда и ласковой улыбки Джеймса Бэрренкорта, так что сердце изнывало от тоски по дому. А если она не вспоминала Корнуолл, то думала о Шарле. Она поняла, что истосковалась по нему, изголодалась, она даже осмеливалась мечтать о том, чтобы жить с ним и ребенком, плодом их глубокой и всепоглощающей любви. Это было невероятное счастье… и заставляло забыть о действительности.
– Клянусь тебе, Шарль, – шептала она всякий раз, когда отчаяние грозило поглотить ее. – Я не позволю причинить вред нашему ребенку!
Мысли о Шарле успокаивали ее, и часто он представал перед ней так отчетливо, что она могла смотреть в его необыкновенные глаза и черпать силу в их ослепительном блеске.
– Я выдержу, Шарль, – упрямо твердила она все эти бесконечные дни, недели, месяцы, которые последовали за отплытием из Индии.
Часто слова теряли свое значение и бессмысленно звучали в ее мозгу, а иногда вообще не имело значения, жива она или нет. Но драгоценный дар его любви продолжал поддерживать ее, заставляя сражаться за любую возможность выжить, чтобы дать шанс посеянному им ростку жизни взойти и расцвести. И Рэйвен изо всех сил боролась за жизнь.
Несколько засохших бисквитов и заплесневелых лепешек она растягивала так, чтобы всегда можно было заглушить приступы голода, и в какой-то степени ей удалось избежать полной потери сил. В отличие от остальных невидимых узниц, предававшихся отчаянию и стонавших, метавшихся, теряя силы, Рэйвен усилием воли заставляла себя сражаться с приступами отчаяния, бороться за жизнь.
Более всего угнетала неизвестность. Что намеревались сделать с ней и всеми остальными узницами? Временами Рэйвен казалось, что она сойдет с ума от ужаса. А иногда её вдруг охватывал безотчетный страх за жизнь ребенка. Что, если эти жестокие люди, так громко топавшие по мокрой от дождя палубе, задумают причинить вред ее ребенку?
За долгие часы пребывания в полной тьме она поняла, что вокруг нее одни женщины. Трудно было понять, сколько несчастных втиснуто в эту вонючую тюрьму, но все они были женщинами. И Рэйвен гадала, какую же судьбу уготовили для них тюремщики? Однажды ее осенило: Рэйвен поняла, что именно поэтому все они здесь и находятся – потому что все узницы были женщинами.
И все же Рэйвен категорически отказывалась верить, что их предполагали продать в рабство. Никто, пыталась она убедить себя, никто не решится похитить англичанку, чтобы сделать ее белой рабыней! И даже если подобное все же случилось, она, несомненно, будет освобождена, как только сообщит этим подонкам, кто она на самом деле!
Бессмысленно было гадать, сколько дней, недель или месяцев их держали в этой темной тюрьме, провонявшей потом и испражнениями, – Рэйвен уже давно утратила чувство времени. И вот как-то раз крышка люка откинулась, и она услышала грубый мужской голос:
– Выходите, слышите? Выходите на палубу!
Этот голос так ошеломил ее, что Рэйвен не сразу сообразила, что кричали по-английски.
Несмотря на охватившее ее желание немедленно подняться на палубу и глотнуть свежего воздуха, Рэйвен колебалась. Ужасы трюма были ей хорошо известны, но здесь она находилась в относительной безопасности. А вот что их всех ожидало наверху? Наконец она решилась. Цепляясь за грубые поручни кое-как сколоченного трапа, она начала медленно карабкаться на палубу. У самого люка какой-то матрос подхватил ее и вытащил наверх. Стоя на дрожащих от слабости ногах, она моргала, глядя на тусклое зимнее солнце, ослепившее ее привыкшие к темноте глаза. Затем, пошатываясь, побрела к спасительному борту и, вцепившись в него, закрыла глаза. Когда Рэйвен вновь их открыла, она увидела необъятные океанские просторы.
Подставив лицо под теплые лучики солнца, пробившиеся сквозь тучи, Рэйвен почувствовала необыкновенный прилив энергии. Она была поражена: оказывается, солнце и свежий ветерок способны сотворить чудо! Несколько секунд Рэйвен стояла неподвижно, смакуя вкус свободы. Затем повернула голову и осмотрелась. Представившееся ей зрелище повергло ее в ужас. До сих пор Рэйвен даже не представляла себе, как выглядят женщины, страдавшие вместе с ней в зловонном трюме. Теперь она видела их, изможденных и полуживых от страха. Двое матросов в грубых робах вытаскивали узниц на палубу, поскольку ни одна из них не могла выбраться наверх самостоятельно, настолько они были слабы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Десятки рабынь умерли во время штормов, но это был обычный риск, который заранее учитывался капитаном Нильсом Ван дер Хорстом. В более спокойные дни мертвых сбрасывали за борт. Кстати, это значительно облегчило груз «Корморанта», и он резко увеличил скорость. В отличие от других судов, перевозивших подобные грузы для голландской Вест-Индской компании, «Корморант» плавал в океанских водах только в зимние месяцы, когда вонь разлагающихся тел не пропитывала каждую щель корабля. Капитан Ван дер Хорст предпочитал духоте и вони зимние штормы.
Что же касается рабов в главном трюме и несчастной молодой женщины, запертой вместе с другими узницами в переднем трюме, то свирепые ветра, бросавшие корабль с волны на волну, заставили их пройти через все муки ада. День за днем несчастных узниц бросало от одного борта к другому, их изводили морская болезнь, холод, голод и, конечно, невыносимые условия. Рэйвен мучилась от постоянной головной боли и слабела с каждым часом от крайне скудной пищи, которую им сбрасывали время от времени через люк. Но для Рэйвен невероятная боль от ударов о борт не шла ни в какое сравнение с обуявшим ее страхом за жизнь растущего в ее теле ребенка. За весьма короткий срок она научилась так сворачиваться в клубок, чтобы любой толчок или резкий удар не мог повредить ему, – но страх все же остался.
И этот страх за нерожденного ребенка имел совершенно непредсказуемые последствия, ибо в течение долгих недель поддерживал в Рэйвен волю к жизни, хотя жуткий холод заставлял ее дрожать, стуча зубами, и сотрясаться от приступов кашля. Как только люк захлопывался и громко звякала задвижка, в трюме наступала такая темнота, что было совершенно непонятно, что там снаружи – день, ночь или зарождающийся рассвет. В минуты затишья, когда свирепые ветра на время стихали, Рэйвен слышала перешептывание и стоны женщин. Наречия, на которых они разговаривали, были ей неизвестны, и это еще более усиливало её одиночество.
Рождество уже, наверное, давно прошло, думала она с горечью. При воспоминании о прошлой жизни, где было так много счастья и отец, с которым можно было разделить его, на глазах вновь наворачивались слезы. Она изводила себя яркими картинами Нортхэда и ласковой улыбки Джеймса Бэрренкорта, так что сердце изнывало от тоски по дому. А если она не вспоминала Корнуолл, то думала о Шарле. Она поняла, что истосковалась по нему, изголодалась, она даже осмеливалась мечтать о том, чтобы жить с ним и ребенком, плодом их глубокой и всепоглощающей любви. Это было невероятное счастье… и заставляло забыть о действительности.
– Клянусь тебе, Шарль, – шептала она всякий раз, когда отчаяние грозило поглотить ее. – Я не позволю причинить вред нашему ребенку!
Мысли о Шарле успокаивали ее, и часто он представал перед ней так отчетливо, что она могла смотреть в его необыкновенные глаза и черпать силу в их ослепительном блеске.
– Я выдержу, Шарль, – упрямо твердила она все эти бесконечные дни, недели, месяцы, которые последовали за отплытием из Индии.
Часто слова теряли свое значение и бессмысленно звучали в ее мозгу, а иногда вообще не имело значения, жива она или нет. Но драгоценный дар его любви продолжал поддерживать ее, заставляя сражаться за любую возможность выжить, чтобы дать шанс посеянному им ростку жизни взойти и расцвести. И Рэйвен изо всех сил боролась за жизнь.
Несколько засохших бисквитов и заплесневелых лепешек она растягивала так, чтобы всегда можно было заглушить приступы голода, и в какой-то степени ей удалось избежать полной потери сил. В отличие от остальных невидимых узниц, предававшихся отчаянию и стонавших, метавшихся, теряя силы, Рэйвен усилием воли заставляла себя сражаться с приступами отчаяния, бороться за жизнь.
Более всего угнетала неизвестность. Что намеревались сделать с ней и всеми остальными узницами? Временами Рэйвен казалось, что она сойдет с ума от ужаса. А иногда её вдруг охватывал безотчетный страх за жизнь ребенка. Что, если эти жестокие люди, так громко топавшие по мокрой от дождя палубе, задумают причинить вред ее ребенку?
За долгие часы пребывания в полной тьме она поняла, что вокруг нее одни женщины. Трудно было понять, сколько несчастных втиснуто в эту вонючую тюрьму, но все они были женщинами. И Рэйвен гадала, какую же судьбу уготовили для них тюремщики? Однажды ее осенило: Рэйвен поняла, что именно поэтому все они здесь и находятся – потому что все узницы были женщинами.
И все же Рэйвен категорически отказывалась верить, что их предполагали продать в рабство. Никто, пыталась она убедить себя, никто не решится похитить англичанку, чтобы сделать ее белой рабыней! И даже если подобное все же случилось, она, несомненно, будет освобождена, как только сообщит этим подонкам, кто она на самом деле!
Бессмысленно было гадать, сколько дней, недель или месяцев их держали в этой темной тюрьме, провонявшей потом и испражнениями, – Рэйвен уже давно утратила чувство времени. И вот как-то раз крышка люка откинулась, и она услышала грубый мужской голос:
– Выходите, слышите? Выходите на палубу!
Этот голос так ошеломил ее, что Рэйвен не сразу сообразила, что кричали по-английски.
Несмотря на охватившее ее желание немедленно подняться на палубу и глотнуть свежего воздуха, Рэйвен колебалась. Ужасы трюма были ей хорошо известны, но здесь она находилась в относительной безопасности. А вот что их всех ожидало наверху? Наконец она решилась. Цепляясь за грубые поручни кое-как сколоченного трапа, она начала медленно карабкаться на палубу. У самого люка какой-то матрос подхватил ее и вытащил наверх. Стоя на дрожащих от слабости ногах, она моргала, глядя на тусклое зимнее солнце, ослепившее ее привыкшие к темноте глаза. Затем, пошатываясь, побрела к спасительному борту и, вцепившись в него, закрыла глаза. Когда Рэйвен вновь их открыла, она увидела необъятные океанские просторы.
Подставив лицо под теплые лучики солнца, пробившиеся сквозь тучи, Рэйвен почувствовала необыкновенный прилив энергии. Она была поражена: оказывается, солнце и свежий ветерок способны сотворить чудо! Несколько секунд Рэйвен стояла неподвижно, смакуя вкус свободы. Затем повернула голову и осмотрелась. Представившееся ей зрелище повергло ее в ужас. До сих пор Рэйвен даже не представляла себе, как выглядят женщины, страдавшие вместе с ней в зловонном трюме. Теперь она видела их, изможденных и полуживых от страха. Двое матросов в грубых робах вытаскивали узниц на палубу, поскольку ни одна из них не могла выбраться наверх самостоятельно, настолько они были слабы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127