– Не шутка! – подтвердил Андрей. Ладно, посмотрим на него.
Утром Шарль бежал вместе со взводом карантина. Так, как возможности полноценного отбора были ограничены, на службу призвали всех, кого было можно: офицерских сынков, пацанов из слободы и даже двух-трех случайных «солдат удачи», прибившихся к городку.
«Пастухом» при карантине был Горомыко, гонял бойцов нещадно так что Андрей Норвегов даже жаловался отцу, командир лишь посмеялся.
– Ныть всякий горазд, а вот сержанта обставить – кишка тонка.
У вояк из карантина было то преимущества, что службу тянули они уже недели три, и поэтому успели привыкнуть к заутрени – «трешке» по пересеченной местности с забеганием в спортивный городок. Посол держался молодцом, но все-таки бежал в конце. Зато в спортивном городке он подтягивался и отжимался за троих – руки, с детства привычные махать мечом хозяину служили исправно. Резник в конце даже похвалил:
– Молоток, Шарль! Если разрешат тебе автомат повесить – отличный солдат получится.
Эта похвала, сделанная панибратски и без соблюдения приличий согрела сердце посла. Он был реалистом и понимал, что слова от чистого сердца не упаковываются в благозвучные формы. Он был по настоящему счастлив.
После обеда Шарль зашел в штаб и шокировал командира своей просьбой. Норвегов и присутствующий при сем начальник штаба ошалело переглянулись, затем Константин Константиныч напомнил послу:
– Имейте в виду: служба в нашем войске не оплачивается, три года призвавшиеся проводят на казарменном положении, вам придется забыть о том, что вы граф и научиться подчиняться. Вас это не останавливает?
– Наоборот, господин полковник. Мое желание поучиться вашему воинскому искусству только усилилось! – твердо отвечал Лавинье.
– А ваш король? – сделал последнюю попытку начальник штаба, – он как отнесется к тому, что вы поступите на службу другого государства?
– О, сир! Я уверен, что король меня поймет.
– Ладно! – сдался Норвегов, – сдавайте дела барону де Ла Мош и вечером жду вас в казарме. Инструктаж проведу лично. Как у вас с рыцарской честью?
– В смысле? – удивился посол.
– Готовы присягнуть мне на верность?
– Только не против сюзерена, – не колеблясь ответил Лавинье.
– Идет, – пожал ему руку Норвегов, – в тексте присяги сделаем исключение. Ступайте, прощайтесь с гражданкой.
– С какой гражданкой, – удивленно озираясь по сторонам, выдавил Шарль. Семиверстов хмыкнул в кулак.
– С цивильной жизнью, – исправил свою ошибку командир. Лавинье поклонился и ушел.
Начальник штаба загадочно посмотрел на Константина Константиновича. Тот возвел очи горе:
– Да знаю я! У нас не иностранный легион, но! Если уж хочется человеку – пусть послужит.
– А где гарантия, что он не подослан тем же самым Людовиком с целью подглядывания и подслушивания?
– А также поднюхивания и подщупывания! – весело отозвался Норвегов, – а на кой черт мы держим особиста? Пускай занимается! Где он там, кстати? В запой не ушел после ухода жены?
Начальник штаба покачал отрицательно замахал руками.
– Какие запои? Взрослый мужик, сына воспитывает, некогда ему ерундой заниматься.
– Вот и поручим ему держать француза, пока хватку не потерял.
Когда майор Худавый узнал о задаче, которую возложило командование на его плечи, то страшно разволновался. Мужик он был простой, немного от сохи, немного себе на уме. Посудачив за чисткой картошки сам с собой, было решено пойти по пути наиболее передовых разведок – подложить французу в кровать бабу.
Решить одно дело; выполнить это решение мешало отсутствие молодых агентов женского пола, а также отсутствие на иноземной харе какой-либо тяги к прекрасному полу. Приходилось разрабатывать хитроумный план, а вот тут-то и начались сбои. Дело в том, что особист по самой своей природе был неспособен делать какие-либо подлости. И, хотя работа у него была такая, на которой без подлян не обойтись, шел он на такие дела скрипя зубами.
– Хорошо, Шурик, твоей маме! – жаловался он сыну, – у нее гадости получаются даже помимо желания! Бросила нас и ушла к молоденькому!
Как и положено сыну «гэошника», Александр Худавый доставал язык из-за зубов весьма неохотно. Вот и сейчас он минуту поразмышлял, а затем изрек:
– Любовь, па! Новая ма не хуже! – услыхав это, особист уронил картошину в ведро и едва не выматерился.
– Слушай, сынок, да тебе на моей должности работать надо! Неужели ты не любишь свою маму ни капельки? – мальчуган поднял на отца большие серьезные глаза:
– Знаешь, па, мне кажется любить того, кто тебя не любит несправедливо.
– Откуда ты взял, что мама тебя не любит? Она просто с нами не живет, а любит она тебя по-прежнему.
– Если она меня любит, то почему ушла от нас?
– Ты же сам сказал, что любовь. Любовь, сынок, штука довольно странная. Во имя ее люди порой делают такие глупости, куда пьяному! – Сашка минутку чего-то пожевал челюстями, затем задал еще один вопрос.
– А ты бы, если влюбился в другую женщину, тоже ушел бы от нас? – майор подумал, а затем ответил:
– Не знаю, сынок. Не могу ответить с полной уверенностью, но мне кажется, что нет. Мужчины не такие, как женщины. Погуливать можно, но на разрыв семьи мы идем неохотно. Женщина – она как Родина. Если мне, скажем, больше нравилась Голландия, чем Беларусь, то вовсе не значило, что я брошу все и бегом помчусь в страну тюльпанов. Инстинкт гнезда силен. Да и нахрен я нужен в той Голландии!
– Ясно, па. А девку французу подложить надо. Танюху Семиверстову. Она с Андреем разругалась, теперь одна. Хочешь, я ее вербану?
– Зою Космодемьянскую в четырнадцать лет за такие штуки приговорили. А тебя, сынок, из комсомола выгонят. За подстрекание к сожительству, – взглянув на нахмуренного отца, паренек сделал над собой усилие и принялся объяснять подробнее:
– Будет у нее хоть занятие. А то эта стерва хороших парней до ручки доводит.
– А если Семиверстов узнает? Мне ведь трибунал светит.
На взрослом лице Саши мелькнула улыбка.
– Она уже три аборта сделала, а папенька не в курсе.
– А ты-то откуда знаешь? – недоверчиво спросил отец.
– Агентура доложила, – уклончиво ответил сын.
* * *
– Таня, ты куда? – спросила мать девушку, которая стоя у зеркала наносила последние штрихи к своему и без того идеально сделанному макияжу.
– Туда, мам, туда! – весело ответила дочка и принялась напевать что-то веселое.
– Дурить голову очередному кавалеру! – вздохнула Антонина Дмитриевна, – смотри, милая, доиграешься. Нельзя над парнями так издеваться!
– А как можно?
– Немножко. Боже, кто мог подумать, что такая милая девочка превратиться в столь отъявленную сердцеедку! Смотри, милая, не влипни в какую-нибудь историю.
– Смотрю, мама! – чмокнула ее в щеку Таня, – пока, я пошла!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123