И это в случае успеха миссии земных жрецов. В случае же НЕ-успеха ваша недолгая история завершится поистине чудовищным для вас, но поучительным для всех остальных финалом.
И Император величаво удалился, даже не взглянув более в Володину сторону. А Владимир смотрел сейчас строго перед собой, где на сероватом мраморе стены медленно таяло, пульсируя и угасая в такт ударам вмурованного в ребра сердца, зеленое пятно его бессильного гнева.
Глава 37
МОЛЕБЕН
Володя не знал, сколько времени томился он в одиночной камере, с мутным зеленоватым светом, сочащимся с матового потолка. Ему приносили жидкую пищу, но всякий раз проделывали это с такими предосторожностями, что Владимир чувствовал - еще немного, и он неминуемо сойдет с ума. Дело в том, что пол его камеры обладал тем же омерзительным свойством, что и стены тронного зала, - первый раз, когда одиночка сыграла с ним свою шутку, он спокойно спал на гладком полу, не ожидая подвоха. Проснулся он оттого, что, как показалось Владимиру, он видит один из самых скверных снов в своей жизни - словно постель под ним исчезла, и он теперь тонул в расступившейся под его телом зловонной трясине. Придя в себя, Володя в тот же миг осознал, что сон был сном лишь отчасти. Он действительно погружался в болото, которому прежде доверял, как настоящему полу. Под тяжестью Володиного тела оно расступилось снизу, сверху же сероватые наплывы массы уже грозили сомкнуться над его лицом, перекрывая доступ воздуха. Володя успел подумать, что, должно быть, анданорцы сами сумели выдумать способ борьбы со стингровой лихорадкой, а его решили утопить или же замуровать в полу его одиночной камеры. В слепой, бессильной попытке ухватиться за гипотетическое что-нибудь, Владимир взмахнул рукой, словно мог дышать ладонью, - и тут вещество пола вновь обрело каменную твердость, уже залив Владимиру все туловище волной затвердевшего бетона. Глаза Владимира, закрытые веками и замурованные сверху схватившейся дрянью, видели лишь могильную тьму. В рот проникала тоненькая струйка воздуха, недостаточная для того, чтобы жить. В момент, когда гадость, которую Владимир считал полом, застыла, грудная клетка пленника была почти не заполнена воздухом, и теперь Володя мог дышать лишь самым донцем своих легких - попытка более глубокого вздоха натыкалась в прямом смысле на сковывающий панцирь затвердевшего вновь пола. Володя находился в таком бедственном положении не более двух минут, но мог бы поклясться, что провел в каменном гробу не менее четверти часа. Наконец, пол вновь сделался жидким, но теперь лишь там, где соприкасался с телом узника, - ниже и вокруг он оставался твердым как ни в чем не бывало. И потому, когда Владимир выбрался, откашливаясь, будто из самых недр Анданора, на сухую поверхность из своей ямы, та, лишившись контакта с пленником, незамедлительно застыла, и лишь некоторая неровность пола камеры напоминала теперь о мрачном приключении, безусловно стоившем Владимиру тысяч нервных клеток - ведь черным волосам не так просто родить седую прядь, даже такую тонкую, как та, что теперь украшала Володину голову.
Впрочем, обнаружит ее Володя еще очень не скоро - пока он был замурован в полу, зеркала в камере не появилось. Зато появилась миска с похлебкой, способной удовлетворить жажду и голод - такой роскоши, как отдельные друг от друга вода и пища, пусть хлеб, не предполагалось. Заскорузлая посудина, заменявшая парашу в его одиночке, была заменена на столь же отвратительную, но пустую. Володя с интересом осмотрел поверхность емкости для испражнений, более всего смахивающей на объемистую кастрюлю, и обнаружил, что та испещрена символами анданорского языка. Так у Володи появилось хоть какое-то дело - он читал послания заключенных, выдолбленные на параше, присоединяя к ним свои собственные, выцарапывая их отломленной защелкой от “молнии” со своих штанов. Ему сейчас было безразлично, расстегнется ли ширинка на его тюремном облачении или нет. С Володи тюремщики сняли и часы, и нательный крестик - чего ему было еще стесняться, если перед помещением его в камеру у него даже выломали металлический зуб изо рта и долго спорили, можно ли оставить пломбы или их следует высверлить!
Потом уже Володя наловчился спать сидя - тогда его тело погружалось во время смены параши на пустую, а миски - на полную в покрытие камеры лишь по пояс, натыкаясь на этой глубине на нижний, настоящий, по всей видимости, пол. Овощем торчал он там, где заставал его миг разжижения полов, до тех пор, пока охранник в белоснежном комбинезоне и звериной маске менял посуду в его камере. Однажды Володя решил, в целях эксперимента, караулить непосредственно под дверью - ему показалось интересным, рискнет ли охранник перешагнуть через его тело. Не тут-то было - тюремщик вошел через противоположную стену камеры, там, оказывается, также была дверь. Через короткое время полнейшей звукоизоляции под отвратительным зеленым потолком в камере пять на пять метров, где единственной мебелью Владимира были миска и параша, ему, естественно, стало казаться, что часа расставания с рассудком ждать осталось недолго. Володе самому уже представлялись бредовыми воспоминания о беседе с Императором Анданора, о том, как они вместе составили приблизительный список православных священнослужителей из всех патриархатов, какие только Володя смог упомнить, которых должны были привезти с Земли для того, чтобы те отслужили молебен. Володе с каждым часом все более и более казалось, что его мысли - просто ускользающий и неизвестно откуда взявшийся вымысел, сказка - мол, прилетят батюшки с Земли и его спасут.
Хуже всего было это полнейшее отсутствие не только звука - намека на звук. Володя мог кричать, петь, кашлять, нукать - какие бы звуки он ни издавал, все они, не порождая малейших признаков эха, бесследно таяли в глухих, невероятно звукопоглощающих стенах, потолке и полу. Не было никаких, даже косвенных признаков, по которым Володя мог бы следить за временем. Окон в этом номере люкс, естественно, не предполагалось, еду же и туалет меняли через неровные, случайные, вероятно, с целью дезориентации узников, промежутки времени. Володя не знал, везде ли такой порядок принят на Анданоре, но то, что один подобный режим, даже без пыток и допросов, оказался достаточным для его деморализации, он знал наверняка. В снах ему чаще всего виделась непролазная, зеленая, как освещение в камере, трясина, что неудивительно - частенько Владимир пробуждался, ухнув в глубину расступившегося пола.
В общем, Володя был несказанно рад, когда двери камеры отворились однажды для того, чтобы выпустить его на относительную свободу - два зверообразных, по степени развития мускулатуры, охранника в едва сходившихся на них комбинезонах почти на весу вывели Владимира в длинный коридор, и еще двое, с куда как более человеческими фигурами, зато с плазмометами на изготовку, шествовали следом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
И Император величаво удалился, даже не взглянув более в Володину сторону. А Владимир смотрел сейчас строго перед собой, где на сероватом мраморе стены медленно таяло, пульсируя и угасая в такт ударам вмурованного в ребра сердца, зеленое пятно его бессильного гнева.
Глава 37
МОЛЕБЕН
Володя не знал, сколько времени томился он в одиночной камере, с мутным зеленоватым светом, сочащимся с матового потолка. Ему приносили жидкую пищу, но всякий раз проделывали это с такими предосторожностями, что Владимир чувствовал - еще немного, и он неминуемо сойдет с ума. Дело в том, что пол его камеры обладал тем же омерзительным свойством, что и стены тронного зала, - первый раз, когда одиночка сыграла с ним свою шутку, он спокойно спал на гладком полу, не ожидая подвоха. Проснулся он оттого, что, как показалось Владимиру, он видит один из самых скверных снов в своей жизни - словно постель под ним исчезла, и он теперь тонул в расступившейся под его телом зловонной трясине. Придя в себя, Володя в тот же миг осознал, что сон был сном лишь отчасти. Он действительно погружался в болото, которому прежде доверял, как настоящему полу. Под тяжестью Володиного тела оно расступилось снизу, сверху же сероватые наплывы массы уже грозили сомкнуться над его лицом, перекрывая доступ воздуха. Володя успел подумать, что, должно быть, анданорцы сами сумели выдумать способ борьбы со стингровой лихорадкой, а его решили утопить или же замуровать в полу его одиночной камеры. В слепой, бессильной попытке ухватиться за гипотетическое что-нибудь, Владимир взмахнул рукой, словно мог дышать ладонью, - и тут вещество пола вновь обрело каменную твердость, уже залив Владимиру все туловище волной затвердевшего бетона. Глаза Владимира, закрытые веками и замурованные сверху схватившейся дрянью, видели лишь могильную тьму. В рот проникала тоненькая струйка воздуха, недостаточная для того, чтобы жить. В момент, когда гадость, которую Владимир считал полом, застыла, грудная клетка пленника была почти не заполнена воздухом, и теперь Володя мог дышать лишь самым донцем своих легких - попытка более глубокого вздоха натыкалась в прямом смысле на сковывающий панцирь затвердевшего вновь пола. Володя находился в таком бедственном положении не более двух минут, но мог бы поклясться, что провел в каменном гробу не менее четверти часа. Наконец, пол вновь сделался жидким, но теперь лишь там, где соприкасался с телом узника, - ниже и вокруг он оставался твердым как ни в чем не бывало. И потому, когда Владимир выбрался, откашливаясь, будто из самых недр Анданора, на сухую поверхность из своей ямы, та, лишившись контакта с пленником, незамедлительно застыла, и лишь некоторая неровность пола камеры напоминала теперь о мрачном приключении, безусловно стоившем Владимиру тысяч нервных клеток - ведь черным волосам не так просто родить седую прядь, даже такую тонкую, как та, что теперь украшала Володину голову.
Впрочем, обнаружит ее Володя еще очень не скоро - пока он был замурован в полу, зеркала в камере не появилось. Зато появилась миска с похлебкой, способной удовлетворить жажду и голод - такой роскоши, как отдельные друг от друга вода и пища, пусть хлеб, не предполагалось. Заскорузлая посудина, заменявшая парашу в его одиночке, была заменена на столь же отвратительную, но пустую. Володя с интересом осмотрел поверхность емкости для испражнений, более всего смахивающей на объемистую кастрюлю, и обнаружил, что та испещрена символами анданорского языка. Так у Володи появилось хоть какое-то дело - он читал послания заключенных, выдолбленные на параше, присоединяя к ним свои собственные, выцарапывая их отломленной защелкой от “молнии” со своих штанов. Ему сейчас было безразлично, расстегнется ли ширинка на его тюремном облачении или нет. С Володи тюремщики сняли и часы, и нательный крестик - чего ему было еще стесняться, если перед помещением его в камеру у него даже выломали металлический зуб изо рта и долго спорили, можно ли оставить пломбы или их следует высверлить!
Потом уже Володя наловчился спать сидя - тогда его тело погружалось во время смены параши на пустую, а миски - на полную в покрытие камеры лишь по пояс, натыкаясь на этой глубине на нижний, настоящий, по всей видимости, пол. Овощем торчал он там, где заставал его миг разжижения полов, до тех пор, пока охранник в белоснежном комбинезоне и звериной маске менял посуду в его камере. Однажды Володя решил, в целях эксперимента, караулить непосредственно под дверью - ему показалось интересным, рискнет ли охранник перешагнуть через его тело. Не тут-то было - тюремщик вошел через противоположную стену камеры, там, оказывается, также была дверь. Через короткое время полнейшей звукоизоляции под отвратительным зеленым потолком в камере пять на пять метров, где единственной мебелью Владимира были миска и параша, ему, естественно, стало казаться, что часа расставания с рассудком ждать осталось недолго. Володе самому уже представлялись бредовыми воспоминания о беседе с Императором Анданора, о том, как они вместе составили приблизительный список православных священнослужителей из всех патриархатов, какие только Володя смог упомнить, которых должны были привезти с Земли для того, чтобы те отслужили молебен. Володе с каждым часом все более и более казалось, что его мысли - просто ускользающий и неизвестно откуда взявшийся вымысел, сказка - мол, прилетят батюшки с Земли и его спасут.
Хуже всего было это полнейшее отсутствие не только звука - намека на звук. Володя мог кричать, петь, кашлять, нукать - какие бы звуки он ни издавал, все они, не порождая малейших признаков эха, бесследно таяли в глухих, невероятно звукопоглощающих стенах, потолке и полу. Не было никаких, даже косвенных признаков, по которым Володя мог бы следить за временем. Окон в этом номере люкс, естественно, не предполагалось, еду же и туалет меняли через неровные, случайные, вероятно, с целью дезориентации узников, промежутки времени. Володя не знал, везде ли такой порядок принят на Анданоре, но то, что один подобный режим, даже без пыток и допросов, оказался достаточным для его деморализации, он знал наверняка. В снах ему чаще всего виделась непролазная, зеленая, как освещение в камере, трясина, что неудивительно - частенько Владимир пробуждался, ухнув в глубину расступившегося пола.
В общем, Володя был несказанно рад, когда двери камеры отворились однажды для того, чтобы выпустить его на относительную свободу - два зверообразных, по степени развития мускулатуры, охранника в едва сходившихся на них комбинезонах почти на весу вывели Владимира в длинный коридор, и еще двое, с куда как более человеческими фигурами, зато с плазмометами на изготовку, шествовали следом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126