Жрецы Атона, величественные в своих белых одеждах, прерывали разговор и низко кланялись. Истекавшие потом каменщики отложили свои инструменты и распростерлись ниц на горячих камнях. Некоторые из колонн, обозначавших линию внешних стен, уже были установлены, для других были приготовлены углубления.
Тейе и Эйе подошли ко второму пилону, более высокому и широкому, чем первый. Перед ним стояли шесты, на них в вышине реяли сине-белые флаги царского дома. Когда храм освятят, охрана из жрецов встанет по обе стороны от входа, чтобы простолюдины не могли попасть во внутренний двор. Но сегодня у пилона никого не было, на них повеяло жаром раскаленного на солнце камня. Тейе ожидала увидеть нечто вроде навеса, в тени которого могли бы укрыться благочестивые верующие, но ничего не нашла. Солнце нещадно заливало светом огромное пространство.
У входа она остановилась. Перед ней тянулись нескончаемые ряды столиков для подношений, каждый столик был установлен на небольшом возвышении, и между ними едва хватало места для прохода процессии. Стена двора через равные интервалы была размечена пилястрами, на три четверти выступавшими из стены. На каждом пилястре был изображен фараон – множество одинаковых изображений Аменхотепа взирали с высоты на священное место. Эйе тронул Тейе за руку. – Давай-ка рассмотрим их.
Обойдя столики для подношений, они приблизились к стене и посмотрели вверх.
Изображения, хоть и огромные, были мастерски выполнены, они передавали спокойную непогрешимость, присущую божественной природе фараона. Кобра и гриф вздымались над крылатым шлемом. Глаза Аменхотепа смотрели вниз, придавая слегка угрожающее, осуждающее выражение безмятежному лицу. Тонко вырезанный нос, полные губы, сомкнутые и чуть растянутые в слабой улыбке, фараонская бородка, выступающая вперед, к изображению крюка и цепа – было уже хорошо известно, что скимитаром Аменхотеп пренебрегал, – скрещенных на гладкой груди. Каменные руки крепко держали регалии, на запястьях и плечах были вырезаны браслеты с царскими картушами. Фигуры были не раскрашены. Тейе отступила, глядя на нескончаемые недвижные изображения сына, чей взгляд был устремлен вниз, на столики, над которыми взовьются жертвенные костры во имя его бога.
Потом, медленно скользя взглядом по фигуре фараона, она заметила, что его полный живот, плавно изгибаясь, переходит в бедра, и дальше, в ноги, которые, в свою очередь, становятся нижней половиной каждого пилястра. Если не считать одеждой шлемы, все статуи были обнаженными, и, поскольку на них не было вырезано юбок, чтобы прикрыть срам, было очевидно, что ни у одной из фигур нет признаков пола. Бедра каждой фигуры были плотно сомкнуты, как у женщины. Тейе медленно пошла вдоль стены, глаза статуй взирали на нее с высоты. Она шла, и постепенно ею овладевало глубокое душевное волнение, струящаяся от этих массивных сооружений невидимая аура обволакивала ее, и ей вдруг показалось, что глаза лгут, а вырезанные рты выкрикивают мучительную правду, наполняя храм бурей невысказанных терзаний. Она дошла до конца стены и развернулась, потрясенная и едва не теряющая сознание.
– А где Бен-бен? – шепотом спросила она.
– Здесь нет Бен-бена, – спокойно ответил Эйе. – Здесь нет бога, нет пирамид, нет священного камня. Атона нет в этом храме.
– Я боюсь, Эйе. В этом месте огромное зло, и я чувствую себя как ребенок, встретившийся в какой-нибудь пустынной долине со своими ожившими страхами. Мой сын знает, что фараон – это Могучий Бык, символ плодородия Египта, источник животворящего семени для людей и земли. Изобразить себя без детородного органа – значит навлечь бесплодие на весь Египет. – Подойдя к ближайшему столику для подношений, она оперлась на него. – Но это не самое страшное нарушение. Сущность фараона обитает в каждом его изображении, в каждом рисунке, в знаках его имени на картуше. Он наполняет своим присутствием любое место, где находятся его изображения, распространяя на все зрелую, мужскую, нестареющую магию, потому что он есть бог, и долго еще после своей смерти он защищает и лелеет свой народ. Какую защиту Египту могут дать эти уродливые статуи?
– Мне известны эти истины, Тейе, – мягко напомнил Эйе. – Но, возможно, фараон пытается ввести иные, свои собственные. Он верит в то, что он – воплощение Ра, Атон и Зримый Диск, а Атон, в отличие от Амона, бесполый. Думаю, фараон верит, что Египту нечего бояться подобных изображений, потому что магия, которую распространяет он, сильнее магии Амона. Фараон много говорит о том, что он сам и все остальные должны жить в истине. Изображения эти являют собой пример подтверждения его слов.
– Но Нефертити перетягивает на себя одобрение и признание богов богохульными изображениями, которые мы только что видели! Люди поверят в то, что она – фараон, а мой сын – не более чем простой смертный!
Она побледнела, Эйе шагнул к ней.
– Пойдем отсюда, – сказал он. – Здесь все будет иначе, когда на столах будут лежать груды подношений и цветов, и жрецы будут воскурять фимиам. Неоконченное строительство выглядит непривлекательно. – Его голос гулко звенел в пустоте.
– Но не так, как это. – Она посмотрела ему в глаза. – Эйе, я беременна. Меня это не раздражает и не пугает, я просто смирилась. Но то, что я узнала теперь, давит на меня. Я делала все возможное, чтобы предотвратить беременность, но когда это случилось, я обрадовалась за Аменхотепа, и, да, втайне я слегка торжествовала, представляя себе реакцию Нефертити. Теперь мне хотелось бы снова оказаться в Мемфисе, чтобы ответить на предложение сына отказом.
В словах ее сквозила неприкрытая горечь. Эйе обнял ее и повел к носилкам, туда, где сидели носильщики, развалясь в тени пилона. Ее кожа была холодной.
Той ночью она еще не стряхнула свое настроение. Аменхотеп пришел к ней. Он улыбался ей, говорил о пустяках и любил ее, как ей казалось, желая этого, но тело не вполне повиновалось ему. Она вела себя безучастно. Посещение храма Атона изменило ее отношение к нему, теперь ей казалось, что она увидела его впервые. Самые безобидные его слова казались ей зловещими, движения его уродливого тела в свете ламп таили невысказанную угрозу. Хотя ей и хотелось расспросить его, но она так и не осмелилась.
На следующий день она посетила Тиа-ха, в надежде, что жизнелюбие и здравый смысл подруги рассеют ее тревоги. Царевна вместе с личной служанкой разбирала свои наряды, и в ее покоях царил еще больший беспорядок, чем обычно. Тейе приветствовала ее, приняла почтительный поклон и стала пробираться между грудами разбросанных повсюду ярких платьев к отброшенным к стене подушкам.
– Вечно у тебя беспорядок, Тиа-ха, – сказала Тейе, опускаясь на подушки и откидываясь назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165
Тейе и Эйе подошли ко второму пилону, более высокому и широкому, чем первый. Перед ним стояли шесты, на них в вышине реяли сине-белые флаги царского дома. Когда храм освятят, охрана из жрецов встанет по обе стороны от входа, чтобы простолюдины не могли попасть во внутренний двор. Но сегодня у пилона никого не было, на них повеяло жаром раскаленного на солнце камня. Тейе ожидала увидеть нечто вроде навеса, в тени которого могли бы укрыться благочестивые верующие, но ничего не нашла. Солнце нещадно заливало светом огромное пространство.
У входа она остановилась. Перед ней тянулись нескончаемые ряды столиков для подношений, каждый столик был установлен на небольшом возвышении, и между ними едва хватало места для прохода процессии. Стена двора через равные интервалы была размечена пилястрами, на три четверти выступавшими из стены. На каждом пилястре был изображен фараон – множество одинаковых изображений Аменхотепа взирали с высоты на священное место. Эйе тронул Тейе за руку. – Давай-ка рассмотрим их.
Обойдя столики для подношений, они приблизились к стене и посмотрели вверх.
Изображения, хоть и огромные, были мастерски выполнены, они передавали спокойную непогрешимость, присущую божественной природе фараона. Кобра и гриф вздымались над крылатым шлемом. Глаза Аменхотепа смотрели вниз, придавая слегка угрожающее, осуждающее выражение безмятежному лицу. Тонко вырезанный нос, полные губы, сомкнутые и чуть растянутые в слабой улыбке, фараонская бородка, выступающая вперед, к изображению крюка и цепа – было уже хорошо известно, что скимитаром Аменхотеп пренебрегал, – скрещенных на гладкой груди. Каменные руки крепко держали регалии, на запястьях и плечах были вырезаны браслеты с царскими картушами. Фигуры были не раскрашены. Тейе отступила, глядя на нескончаемые недвижные изображения сына, чей взгляд был устремлен вниз, на столики, над которыми взовьются жертвенные костры во имя его бога.
Потом, медленно скользя взглядом по фигуре фараона, она заметила, что его полный живот, плавно изгибаясь, переходит в бедра, и дальше, в ноги, которые, в свою очередь, становятся нижней половиной каждого пилястра. Если не считать одеждой шлемы, все статуи были обнаженными, и, поскольку на них не было вырезано юбок, чтобы прикрыть срам, было очевидно, что ни у одной из фигур нет признаков пола. Бедра каждой фигуры были плотно сомкнуты, как у женщины. Тейе медленно пошла вдоль стены, глаза статуй взирали на нее с высоты. Она шла, и постепенно ею овладевало глубокое душевное волнение, струящаяся от этих массивных сооружений невидимая аура обволакивала ее, и ей вдруг показалось, что глаза лгут, а вырезанные рты выкрикивают мучительную правду, наполняя храм бурей невысказанных терзаний. Она дошла до конца стены и развернулась, потрясенная и едва не теряющая сознание.
– А где Бен-бен? – шепотом спросила она.
– Здесь нет Бен-бена, – спокойно ответил Эйе. – Здесь нет бога, нет пирамид, нет священного камня. Атона нет в этом храме.
– Я боюсь, Эйе. В этом месте огромное зло, и я чувствую себя как ребенок, встретившийся в какой-нибудь пустынной долине со своими ожившими страхами. Мой сын знает, что фараон – это Могучий Бык, символ плодородия Египта, источник животворящего семени для людей и земли. Изобразить себя без детородного органа – значит навлечь бесплодие на весь Египет. – Подойдя к ближайшему столику для подношений, она оперлась на него. – Но это не самое страшное нарушение. Сущность фараона обитает в каждом его изображении, в каждом рисунке, в знаках его имени на картуше. Он наполняет своим присутствием любое место, где находятся его изображения, распространяя на все зрелую, мужскую, нестареющую магию, потому что он есть бог, и долго еще после своей смерти он защищает и лелеет свой народ. Какую защиту Египту могут дать эти уродливые статуи?
– Мне известны эти истины, Тейе, – мягко напомнил Эйе. – Но, возможно, фараон пытается ввести иные, свои собственные. Он верит в то, что он – воплощение Ра, Атон и Зримый Диск, а Атон, в отличие от Амона, бесполый. Думаю, фараон верит, что Египту нечего бояться подобных изображений, потому что магия, которую распространяет он, сильнее магии Амона. Фараон много говорит о том, что он сам и все остальные должны жить в истине. Изображения эти являют собой пример подтверждения его слов.
– Но Нефертити перетягивает на себя одобрение и признание богов богохульными изображениями, которые мы только что видели! Люди поверят в то, что она – фараон, а мой сын – не более чем простой смертный!
Она побледнела, Эйе шагнул к ней.
– Пойдем отсюда, – сказал он. – Здесь все будет иначе, когда на столах будут лежать груды подношений и цветов, и жрецы будут воскурять фимиам. Неоконченное строительство выглядит непривлекательно. – Его голос гулко звенел в пустоте.
– Но не так, как это. – Она посмотрела ему в глаза. – Эйе, я беременна. Меня это не раздражает и не пугает, я просто смирилась. Но то, что я узнала теперь, давит на меня. Я делала все возможное, чтобы предотвратить беременность, но когда это случилось, я обрадовалась за Аменхотепа, и, да, втайне я слегка торжествовала, представляя себе реакцию Нефертити. Теперь мне хотелось бы снова оказаться в Мемфисе, чтобы ответить на предложение сына отказом.
В словах ее сквозила неприкрытая горечь. Эйе обнял ее и повел к носилкам, туда, где сидели носильщики, развалясь в тени пилона. Ее кожа была холодной.
Той ночью она еще не стряхнула свое настроение. Аменхотеп пришел к ней. Он улыбался ей, говорил о пустяках и любил ее, как ей казалось, желая этого, но тело не вполне повиновалось ему. Она вела себя безучастно. Посещение храма Атона изменило ее отношение к нему, теперь ей казалось, что она увидела его впервые. Самые безобидные его слова казались ей зловещими, движения его уродливого тела в свете ламп таили невысказанную угрозу. Хотя ей и хотелось расспросить его, но она так и не осмелилась.
На следующий день она посетила Тиа-ха, в надежде, что жизнелюбие и здравый смысл подруги рассеют ее тревоги. Царевна вместе с личной служанкой разбирала свои наряды, и в ее покоях царил еще больший беспорядок, чем обычно. Тейе приветствовала ее, приняла почтительный поклон и стала пробираться между грудами разбросанных повсюду ярких платьев к отброшенным к стене подушкам.
– Вечно у тебя беспорядок, Тиа-ха, – сказала Тейе, опускаясь на подушки и откидываясь назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165