Это больше не игра. Там сидит будущий владыка величайшей державы в мире, и власть, скрытая в его руках, больше власти самих богов. Какого фараона я навязываю Египту, чтобы оправдать свою ненависть к мертвому человеку и показать свою власть над живым?
– Ты слишком все усложняешь, – мягко возразил он. – Трон принадлежит ему по праву. Тебя страшит сама возможность отдать ему трон, а слухи о его мужском бессилии щекочут воображение, потому что в этом случае Египет навсегда останется твоим. Вызови его и спроси, чему он учит своих прихлебателей. Вызови мою дочь и спроси ее, девственна ли она до сих пор. Почему ты медлишь?
– Я поеду в Джаруху, прихватив с собой друзей и музыкантов, – отрезала она. – Там я буду купаться, спать в жаркие дневные часы и думать о том, что ты сказал. На закате я буду пить вино и безудержно смеяться по пустякам. О, вдохни этот ветер, Эйе, он полон цветочных ароматов! – Она с наслаждением потянулась. – Сезон перет всегда будит во мне s воспоминания, хорошие воспоминания. Вдруг воскресает то время, когда отец и мать были живы и мы все жили в Ахмине, или летние дни, которые мы с фараоном проводили во дворце Мемфиса, упиваясь друг другом.
– Я понимаю тебя, – спокойно ответил он. – Это единственное время года, когда мне слышится смех матери Нефертити. Я нежно люблю Тии и не хочу воскрешать прошлое, но оно оживает во мне каждую весну.
Они еще немного поговорили о прошлом, но их взгляды неизменно притягивались к группе людей на траве; наконец их разговор иссяк.
Река вернулась в границы берегов, и Тейе отплыла в Джаруху. В Ахмине она сделала остановку, чтобы захватить с собой Тии. Когда они миновали Фивы и оставили позади утопавшие в зелени живописные поместья знати, Тейе позволила себе погрузиться в атмосферу деревенского Египта. Тейе с братом и его женой сидели на палубе под навесом, а мимо них проплывали крошечные селения из глинобитных домишек в обрамлении яркой зелени молодых всходов. Реку заполонили египетские и иноземные суда, которые курсировали между Мемфисом и Фивами. Но Тейе не смотрела на них; почти не принимая участия в разговоре, она чуть прикрыла глаза и отпустила свои мысли вдаль, к полям, очерченным рядами пальм, к стоящим на страже утесам и пустыне за ними – в Египет, исполненный Маат, неизменный и безмятежный.
– Мне уже спокойнее, – заметила она брату и Тии однажды темно-лиловым вечером, когда после вечерней трапезы они сидели, подставив лица ночному бризу, и слушали тихие завывания флейт на корме. – Малкатта – это сердце Египта, но очень легко забыть, что деревенская глубинка – это его тело. Мы покидаем дворец лишь для того, чтобы мчаться в Мемфис, укрывшись за спущенным пологом от взглядов феллахов. Нашим идеалом красоты сделались царские озера и цветочные клумбы, вытянутые по линейке, как войска на параде.
– Может быть, стоит позвать писца и надиктовать поэму? – скучно отозвался Эйе. – Что-нибудь о прелестях простой жизни. Феллахи были бы счастливы узнать, что земля, которую они орошают своим потом, так прекрасна.
– Не думаю, что они были бы счастливы, – сказала Тии, нервно копаясь в мешочке, набитом баночками с косметикой, кисточками, украшениями и неограненными камешками, который носила с собой повсюду. – Они ничего не смыслят в красоте, и попытка научить их ни к чему не приведет, это только огорчит их. Взгляни на этот кусочек яшмы, Эйе. – Она протянула мужу красный камень, на поверхности которого тускло догорал закат. – Я так долго полировала его. Искусственные цветы входят в моду, и я хотела попробовать сделать из него цветок каркаде, но здесь в верхнем углу есть бурая трещинка. Сначала ее не было заметно, я очень огорчилась.
Эйе взял камень из огрубевших, неухоженных пальцев жены.
– Я в этом ничего не понимаю, Тии, – сказал он, катая камешек между большим и указательным пальцами.
– Ладно, давай его сюда. – Она с улыбкой выхватила у него яшму и бросила ее обратно в кожаный мешочек. – Когда прибудем в Джаруху, надо непременно засушить несколько цветков винограда. Я подумывала о диадеме для Нефертити из сердоликов в золоте или, может быть, даже в слоновой кости. Но сейчас она, сдается мне, не хочет носить ничего, кроме ляпис-лазури.
Тейе резко повернулась к ней, но Тии, как обычно, высказалась с наивным простодушием, без всякой задней мысли. Маленькая головка в жестком старомодном парике склонилась над беспокойно снующими руками. Тейе взглянула на брата, но Эйе со снисходительной улыбкой смотрел на жену. Бессмысленно говорить с Тии о Нефертити, – размышляла Тейе. – Я не стану об этом думать. Кроме того, какой вред от того, что Нефертити нравится украшать себя божественным камнем? Ее обожествление – лишь вопрос времени, и она это знает. Короны, что украшают мои собственные изображения, инкрустированы ляпис-лазурью.
В Джарухе они много плавали, почти беспрерывно что-то ели, вечерами пили вино и вспоминали былое. Пока Тии укладывала между листами из папируса собранные цветы или бродила по берегу реки с юным телохранителем, Тейе и Эйе сидели в прохладной гостиной, иногда о чем-то говорили, но чаще просто предавались размышлениям. Тейе знала, что брату не терпится вернуться к своим делам в Фивах, но сама она испытывала наслаждение, воображая, будто она снова молодая богиня, а в новом дворце на западном берегу ее ждет влюбленный фараон в расцвете сил и здоровья. Она подолгу безмятежно спала в своей комнате, окна которой выходили на зеленеющие угодья, сады и виноградники, и за все время пребывания в Джарухе не достала из футляра ни одно из своих чудесных медных зеркал.
Через месяц Тейе с братом вернулись в Фивы, по пути домой доставив Тии в Ахмин. Оказавшись в Малкатте, Эйе сразу устремился к себе, а Тейе пошла в гарем, чтобы узнать последние новости от Тиа-ха. Время, которое она провела вдали от двора, хоть и было недолгим, все же помогло ей лучше ощутить изменения, произошедшие здесь в ее отсутствие. Проходя по гулким коридорам дворца, она уже чувствовала, что подул новый ветер. Жрецы в белых юбках кланялись ей. Незнакомые молодые люди с наплечными повязками царских писцов и храмовых смотрителей склонялись перед ней в почтительном благоговении. Тейе повернула за угол и неожиданно оказалась лицом к лицу с крепким солдатом, который быстро опустил голову и встал на колени, пытаясь скрыть свое смущение в этом неловком выражении почтения. На нем была короткая льняная юбка и простой белый шлем, широкую голую грудь украшала только золотая пектораль Ра-Харахти, ястребиноголового солнечного бога. К поясу у него был пристегнут небольшой скимитар, в руке он сжимал копье. Что здесь делает храмовый солдат из Она? – удивилась Тейе. Стражники гарема открыли перед ней двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165
– Ты слишком все усложняешь, – мягко возразил он. – Трон принадлежит ему по праву. Тебя страшит сама возможность отдать ему трон, а слухи о его мужском бессилии щекочут воображение, потому что в этом случае Египет навсегда останется твоим. Вызови его и спроси, чему он учит своих прихлебателей. Вызови мою дочь и спроси ее, девственна ли она до сих пор. Почему ты медлишь?
– Я поеду в Джаруху, прихватив с собой друзей и музыкантов, – отрезала она. – Там я буду купаться, спать в жаркие дневные часы и думать о том, что ты сказал. На закате я буду пить вино и безудержно смеяться по пустякам. О, вдохни этот ветер, Эйе, он полон цветочных ароматов! – Она с наслаждением потянулась. – Сезон перет всегда будит во мне s воспоминания, хорошие воспоминания. Вдруг воскресает то время, когда отец и мать были живы и мы все жили в Ахмине, или летние дни, которые мы с фараоном проводили во дворце Мемфиса, упиваясь друг другом.
– Я понимаю тебя, – спокойно ответил он. – Это единственное время года, когда мне слышится смех матери Нефертити. Я нежно люблю Тии и не хочу воскрешать прошлое, но оно оживает во мне каждую весну.
Они еще немного поговорили о прошлом, но их взгляды неизменно притягивались к группе людей на траве; наконец их разговор иссяк.
Река вернулась в границы берегов, и Тейе отплыла в Джаруху. В Ахмине она сделала остановку, чтобы захватить с собой Тии. Когда они миновали Фивы и оставили позади утопавшие в зелени живописные поместья знати, Тейе позволила себе погрузиться в атмосферу деревенского Египта. Тейе с братом и его женой сидели на палубе под навесом, а мимо них проплывали крошечные селения из глинобитных домишек в обрамлении яркой зелени молодых всходов. Реку заполонили египетские и иноземные суда, которые курсировали между Мемфисом и Фивами. Но Тейе не смотрела на них; почти не принимая участия в разговоре, она чуть прикрыла глаза и отпустила свои мысли вдаль, к полям, очерченным рядами пальм, к стоящим на страже утесам и пустыне за ними – в Египет, исполненный Маат, неизменный и безмятежный.
– Мне уже спокойнее, – заметила она брату и Тии однажды темно-лиловым вечером, когда после вечерней трапезы они сидели, подставив лица ночному бризу, и слушали тихие завывания флейт на корме. – Малкатта – это сердце Египта, но очень легко забыть, что деревенская глубинка – это его тело. Мы покидаем дворец лишь для того, чтобы мчаться в Мемфис, укрывшись за спущенным пологом от взглядов феллахов. Нашим идеалом красоты сделались царские озера и цветочные клумбы, вытянутые по линейке, как войска на параде.
– Может быть, стоит позвать писца и надиктовать поэму? – скучно отозвался Эйе. – Что-нибудь о прелестях простой жизни. Феллахи были бы счастливы узнать, что земля, которую они орошают своим потом, так прекрасна.
– Не думаю, что они были бы счастливы, – сказала Тии, нервно копаясь в мешочке, набитом баночками с косметикой, кисточками, украшениями и неограненными камешками, который носила с собой повсюду. – Они ничего не смыслят в красоте, и попытка научить их ни к чему не приведет, это только огорчит их. Взгляни на этот кусочек яшмы, Эйе. – Она протянула мужу красный камень, на поверхности которого тускло догорал закат. – Я так долго полировала его. Искусственные цветы входят в моду, и я хотела попробовать сделать из него цветок каркаде, но здесь в верхнем углу есть бурая трещинка. Сначала ее не было заметно, я очень огорчилась.
Эйе взял камень из огрубевших, неухоженных пальцев жены.
– Я в этом ничего не понимаю, Тии, – сказал он, катая камешек между большим и указательным пальцами.
– Ладно, давай его сюда. – Она с улыбкой выхватила у него яшму и бросила ее обратно в кожаный мешочек. – Когда прибудем в Джаруху, надо непременно засушить несколько цветков винограда. Я подумывала о диадеме для Нефертити из сердоликов в золоте или, может быть, даже в слоновой кости. Но сейчас она, сдается мне, не хочет носить ничего, кроме ляпис-лазури.
Тейе резко повернулась к ней, но Тии, как обычно, высказалась с наивным простодушием, без всякой задней мысли. Маленькая головка в жестком старомодном парике склонилась над беспокойно снующими руками. Тейе взглянула на брата, но Эйе со снисходительной улыбкой смотрел на жену. Бессмысленно говорить с Тии о Нефертити, – размышляла Тейе. – Я не стану об этом думать. Кроме того, какой вред от того, что Нефертити нравится украшать себя божественным камнем? Ее обожествление – лишь вопрос времени, и она это знает. Короны, что украшают мои собственные изображения, инкрустированы ляпис-лазурью.
В Джарухе они много плавали, почти беспрерывно что-то ели, вечерами пили вино и вспоминали былое. Пока Тии укладывала между листами из папируса собранные цветы или бродила по берегу реки с юным телохранителем, Тейе и Эйе сидели в прохладной гостиной, иногда о чем-то говорили, но чаще просто предавались размышлениям. Тейе знала, что брату не терпится вернуться к своим делам в Фивах, но сама она испытывала наслаждение, воображая, будто она снова молодая богиня, а в новом дворце на западном берегу ее ждет влюбленный фараон в расцвете сил и здоровья. Она подолгу безмятежно спала в своей комнате, окна которой выходили на зеленеющие угодья, сады и виноградники, и за все время пребывания в Джарухе не достала из футляра ни одно из своих чудесных медных зеркал.
Через месяц Тейе с братом вернулись в Фивы, по пути домой доставив Тии в Ахмин. Оказавшись в Малкатте, Эйе сразу устремился к себе, а Тейе пошла в гарем, чтобы узнать последние новости от Тиа-ха. Время, которое она провела вдали от двора, хоть и было недолгим, все же помогло ей лучше ощутить изменения, произошедшие здесь в ее отсутствие. Проходя по гулким коридорам дворца, она уже чувствовала, что подул новый ветер. Жрецы в белых юбках кланялись ей. Незнакомые молодые люди с наплечными повязками царских писцов и храмовых смотрителей склонялись перед ней в почтительном благоговении. Тейе повернула за угол и неожиданно оказалась лицом к лицу с крепким солдатом, который быстро опустил голову и встал на колени, пытаясь скрыть свое смущение в этом неловком выражении почтения. На нем была короткая льняная юбка и простой белый шлем, широкую голую грудь украшала только золотая пектораль Ра-Харахти, ястребиноголового солнечного бога. К поясу у него был пристегнут небольшой скимитар, в руке он сжимал копье. Что здесь делает храмовый солдат из Она? – удивилась Тейе. Стражники гарема открыли перед ней двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165