Совсем не мое...
Дело было не мое, но я не мог выбросить его из головы.
Вернувшись в Девон, я поискал в журналах Беннистера статью о несчастном случае, в результате которого погибла его жена, но нашел кое-что получше. В коричневой папке на столе лежала копия отчета о результатах расследования причин гибели Надежны.
В нем излагалась простая история. «Уайлдтрек» возвращался с соревнований в Сен-Пьере и находился в пятистах милях от канадского побережья. Дело было ночью. Штормило, ветер достигал шести-семи баллов, а в отдельные порывы — и восьми. На палубе, кроме Надежны, был только Фанни Мульдер — в деле он именовался штурманом. Это меня насторожило. Во-первых, я слышал, что Фанни был профессиональным шкипером, а потом, зачем штурману стоять ночную вахту как простому матросу?
В показаниях Мульдера говорилось, что после полуночи поднялся сильный ветер, но Надежна наотрез отказалась уменьшить парусность. В прошлых соревнованиях при шквалистом ветре паруса на яхте всегда приспускали, но на этот раз ради победы они шли на все. По словам Мульдера, скорость была очень большой. Около двух часов ночи Надежне показалось, что гик слишком высоко задрался, и она попросила Фанни пойти и проверить оттяжку гика. Он пошел вперед. На нем был страховочный пояс, и Фанни утверждал, что у Надежны, стоявшей у штурвала в кормовом кокпите, был такой же. Он вспоминал, как по пути подумал, что шторм усиливается и становится все опаснее. Мульдер обнаружил, что отвязался строп якоря. Когда Фанни заново привязывал его к D-образному кольцу у основания грот-мачты, гигантский вал захлестнул «Уайлдтрек». Огромная волна, самая большая за эту ночь, обрушилась на корму. Яхта вздрогнула, почти наполовину погрузившись в воду, и Фанни живописно рассказывал, как его бросило вперед потоком ледяной воды. Пока он приходил в себя, «Уайлдтрек» вышел на более спокойное пространство, и Мульдер обнаружил, что Надежна исчезла. Гюйс-штоки, поплавки, поручни и спасательные пояса — все снесло с кормы волной.
Беннистер, проходивший по делу в качестве шкипера, первым выскочил на палубу. За ним последовала вся команда. Они убрали паруса, завели мотор и белым прожектором стали обыскивать море. Занималось утро, а они все еще искали, хотя к тому времени это уже потеряло всякий смысл — ведь на Надежне не было даже спасательного жилета, только страховочный пояс... На рассвете американский поисковый самолет обследовал поверхность моря. К полудню не осталось даже надежды на чудо. Тела девушки так и не нашли.
Следователь отметил, что паруса на «Уайлдтреке» Не были спущены, и критически оценил поведение яхтсменов, которые ради эфемерной победы шли на такой риск. Но дальше критических замечаний дело не пошло. Следователь указал на то обстоятельство, что решение не уменьшать парусность исходило от самой погибшей, чья смелость и мастерство управления яхтой не ставились под сомнение. Это был трагический случай, и суд выразил соболезнования господину Энтони Беннистеру и отцу Надежны, господину Яссиру Кассули, прилетевшему из Америки для оказания помощи следствию.
Был вынесен вердикт: смерть в результате несчастного случая. На том дело и закрыли.
* * *
— При шторме шесть-семь баллов, — сказал Джимми Николс, — я бы тоже не спустил паруса.
— Ты думаешь, это был несчастный случай? — спросил я.
— Меня там не было, парень. И тебя тоже. Но как тебе кажется? Женщина в море — всегда плохая примета. Их место на берегу.
Был вторник. Адвокат сказал мне, что если я хочу восстановить «Сикоракс», то должен участвовать в съемках. И вот Джимми везет меня на тридцатифутовом катере в порт. День выдался теплый и даже жаркий, однако Джимми облачился в свою обычную шерстяную фуфайку, фланелевую рубашку, саржевый жилет, бесформенный твидовый пиджак и в толстые, запачканные дегтем, брюки, которые он заправил в морские ботинки на меху. В Англии есть пословица: «Не выбрасывай и лоскута, пока не кончится май», но Джимми, судя по всему, не собирался расставаться ни с одной из своих одежек, пока его не положат в гроб.
Прошлой зимой дело было совсем плохо. «Эти типы упекли меня в больницу, Ник». Он уже рассказывал об этом раз двадцать, но Джимми никогда не бросал темы, не убедившись, что она хорошо усвоена собеседником: «Я здесь ни при чем. Мне говорили, это дело рук правительства. Я им доказывал, что это мой дом». Кашель у него был неважный. Откашлявшись, Джимми сплюнул в сторону баржи, которая все еще стояла у моего причала. Считалось, что Мульдер живет в этой плавучей хижине, но я не видел африканца со времени моего визита в Ричмонд.
— Тебе нужно бросить курить, Джимми, — сказал я.
— Эти типы тоже так говорят. Раньше англичане были свободны, но сейчас все по-другому. Скоро нас лишат пива и будут поить молоком и кормить салатом, как китайцев. — О китайской кухне, как, впрочем, и о многом другом, у Джимми сложилось превратное мнение. Единственная область, в которой он был мастак, — это судовождение.
Сейчас ему семьдесят три. А когда ему было двадцать, он водил гоночную яхту класса I. Их, двадцать человек, нанял какой-то толстосум, и они жили в носовом кубрике гоночного катера, имея одно ведро на все случаи жизни. Джимми был стеньговым и все дни проводил на высоте несколько футов, следя, чтобы паруса не запутывались в стоячем такелаже. Ему платили три фунта и пять шиллингов в неделю, плюс два шиллинга на еду и по фунту за каждую выигранную гонку. Во время войны он служил на эсминце, и его корабль дважды торпедировали. В 1947 году он устроился палубным матросом на небольшое каботажное судно, возившее через Ла-Манш каолин и удобрения. Позднее он работал на траулере, а после ухода на пенсию приобрел этот клинкер, на котором ходил за окунем, крабами и омарами за мыс. Джимми был настоящим девонским моряком, твердым, как гранитная скала, под которую его чуть было не затянул прибойный поток. Я подозревал, что, когда придет время, Джимми предпочтет сгинуть в этих темных водах, чем отдать концы на больничной койке.
А сейчас, пока мы потихоньку пыхтели вниз по течению, я в очередной раз пытался выяснить его мнение относительно смерти Надежны Беннистер.
— Мне нравится, что она рисковала, — говорил Джимми. — Она хорошо управляла яхтой, хоть и была женщиной.
Так Сократ мог допустить, что кто-то был довольно неплохой мыслитель.
— Настолько хорошо, что свалилась за борт? — спросил я.
— А... — Опять кашель и опять плевок. — Вы, молодые, все одинаковые. Вам кажется, что вы всегда правы! Я встречал людей, знающих море, как охотничья собака — хозяина, и даже те падали за борт. Ник, в море нет законов. Сколько ты уже водишь яхту?
— С двенадцати лет.
— И сколько это выходит?
Я прикинул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Дело было не мое, но я не мог выбросить его из головы.
Вернувшись в Девон, я поискал в журналах Беннистера статью о несчастном случае, в результате которого погибла его жена, но нашел кое-что получше. В коричневой папке на столе лежала копия отчета о результатах расследования причин гибели Надежны.
В нем излагалась простая история. «Уайлдтрек» возвращался с соревнований в Сен-Пьере и находился в пятистах милях от канадского побережья. Дело было ночью. Штормило, ветер достигал шести-семи баллов, а в отдельные порывы — и восьми. На палубе, кроме Надежны, был только Фанни Мульдер — в деле он именовался штурманом. Это меня насторожило. Во-первых, я слышал, что Фанни был профессиональным шкипером, а потом, зачем штурману стоять ночную вахту как простому матросу?
В показаниях Мульдера говорилось, что после полуночи поднялся сильный ветер, но Надежна наотрез отказалась уменьшить парусность. В прошлых соревнованиях при шквалистом ветре паруса на яхте всегда приспускали, но на этот раз ради победы они шли на все. По словам Мульдера, скорость была очень большой. Около двух часов ночи Надежне показалось, что гик слишком высоко задрался, и она попросила Фанни пойти и проверить оттяжку гика. Он пошел вперед. На нем был страховочный пояс, и Фанни утверждал, что у Надежны, стоявшей у штурвала в кормовом кокпите, был такой же. Он вспоминал, как по пути подумал, что шторм усиливается и становится все опаснее. Мульдер обнаружил, что отвязался строп якоря. Когда Фанни заново привязывал его к D-образному кольцу у основания грот-мачты, гигантский вал захлестнул «Уайлдтрек». Огромная волна, самая большая за эту ночь, обрушилась на корму. Яхта вздрогнула, почти наполовину погрузившись в воду, и Фанни живописно рассказывал, как его бросило вперед потоком ледяной воды. Пока он приходил в себя, «Уайлдтрек» вышел на более спокойное пространство, и Мульдер обнаружил, что Надежна исчезла. Гюйс-штоки, поплавки, поручни и спасательные пояса — все снесло с кормы волной.
Беннистер, проходивший по делу в качестве шкипера, первым выскочил на палубу. За ним последовала вся команда. Они убрали паруса, завели мотор и белым прожектором стали обыскивать море. Занималось утро, а они все еще искали, хотя к тому времени это уже потеряло всякий смысл — ведь на Надежне не было даже спасательного жилета, только страховочный пояс... На рассвете американский поисковый самолет обследовал поверхность моря. К полудню не осталось даже надежды на чудо. Тела девушки так и не нашли.
Следователь отметил, что паруса на «Уайлдтреке» Не были спущены, и критически оценил поведение яхтсменов, которые ради эфемерной победы шли на такой риск. Но дальше критических замечаний дело не пошло. Следователь указал на то обстоятельство, что решение не уменьшать парусность исходило от самой погибшей, чья смелость и мастерство управления яхтой не ставились под сомнение. Это был трагический случай, и суд выразил соболезнования господину Энтони Беннистеру и отцу Надежны, господину Яссиру Кассули, прилетевшему из Америки для оказания помощи следствию.
Был вынесен вердикт: смерть в результате несчастного случая. На том дело и закрыли.
* * *
— При шторме шесть-семь баллов, — сказал Джимми Николс, — я бы тоже не спустил паруса.
— Ты думаешь, это был несчастный случай? — спросил я.
— Меня там не было, парень. И тебя тоже. Но как тебе кажется? Женщина в море — всегда плохая примета. Их место на берегу.
Был вторник. Адвокат сказал мне, что если я хочу восстановить «Сикоракс», то должен участвовать в съемках. И вот Джимми везет меня на тридцатифутовом катере в порт. День выдался теплый и даже жаркий, однако Джимми облачился в свою обычную шерстяную фуфайку, фланелевую рубашку, саржевый жилет, бесформенный твидовый пиджак и в толстые, запачканные дегтем, брюки, которые он заправил в морские ботинки на меху. В Англии есть пословица: «Не выбрасывай и лоскута, пока не кончится май», но Джимми, судя по всему, не собирался расставаться ни с одной из своих одежек, пока его не положат в гроб.
Прошлой зимой дело было совсем плохо. «Эти типы упекли меня в больницу, Ник». Он уже рассказывал об этом раз двадцать, но Джимми никогда не бросал темы, не убедившись, что она хорошо усвоена собеседником: «Я здесь ни при чем. Мне говорили, это дело рук правительства. Я им доказывал, что это мой дом». Кашель у него был неважный. Откашлявшись, Джимми сплюнул в сторону баржи, которая все еще стояла у моего причала. Считалось, что Мульдер живет в этой плавучей хижине, но я не видел африканца со времени моего визита в Ричмонд.
— Тебе нужно бросить курить, Джимми, — сказал я.
— Эти типы тоже так говорят. Раньше англичане были свободны, но сейчас все по-другому. Скоро нас лишат пива и будут поить молоком и кормить салатом, как китайцев. — О китайской кухне, как, впрочем, и о многом другом, у Джимми сложилось превратное мнение. Единственная область, в которой он был мастак, — это судовождение.
Сейчас ему семьдесят три. А когда ему было двадцать, он водил гоночную яхту класса I. Их, двадцать человек, нанял какой-то толстосум, и они жили в носовом кубрике гоночного катера, имея одно ведро на все случаи жизни. Джимми был стеньговым и все дни проводил на высоте несколько футов, следя, чтобы паруса не запутывались в стоячем такелаже. Ему платили три фунта и пять шиллингов в неделю, плюс два шиллинга на еду и по фунту за каждую выигранную гонку. Во время войны он служил на эсминце, и его корабль дважды торпедировали. В 1947 году он устроился палубным матросом на небольшое каботажное судно, возившее через Ла-Манш каолин и удобрения. Позднее он работал на траулере, а после ухода на пенсию приобрел этот клинкер, на котором ходил за окунем, крабами и омарами за мыс. Джимми был настоящим девонским моряком, твердым, как гранитная скала, под которую его чуть было не затянул прибойный поток. Я подозревал, что, когда придет время, Джимми предпочтет сгинуть в этих темных водах, чем отдать концы на больничной койке.
А сейчас, пока мы потихоньку пыхтели вниз по течению, я в очередной раз пытался выяснить его мнение относительно смерти Надежны Беннистер.
— Мне нравится, что она рисковала, — говорил Джимми. — Она хорошо управляла яхтой, хоть и была женщиной.
Так Сократ мог допустить, что кто-то был довольно неплохой мыслитель.
— Настолько хорошо, что свалилась за борт? — спросил я.
— А... — Опять кашель и опять плевок. — Вы, молодые, все одинаковые. Вам кажется, что вы всегда правы! Я встречал людей, знающих море, как охотничья собака — хозяина, и даже те падали за борт. Ник, в море нет законов. Сколько ты уже водишь яхту?
— С двенадцати лет.
— И сколько это выходит?
Я прикинул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94