Холборн, Чаринг-Кросс, потом Вестминстер. Экипаж остановился перед грязноватой дверцей на Сент-Маргарет-стрит, и через этот невзрачный ход мы попали в здание, прилегающее к Вестминстерскому дворцу. Следуя указаниям мистера Гилдерслива, Эмма назвала свое имя привратнику, который повел нас через мрачные внутренние дворики и темные коридоры, мокрые стены которых покрывала зеленая слизь. Вокруг стоял грохот: как раз в эту пору на месте сносимых старинных галерей, где с давних времен располагались суд общих тяжб и суды казначейства, строилось великолепное новое здание сэра Джона Соуна.
В продуваемом сквозняками вестибюле нас встретил мистер Гилдерслив, без тени смущения на лице облаченный в самый экстравагантный костюм, какой здравый рассудком человек надел бы вне маскарада. Черная мантия с золотыми и пурпурными полосами волновалась на нем складками, неудобнейшие на свете рукава свисали почти до пола, белый галстук свободно ниспадал на грудь. Голову венчал напудренный парик, бриджи доставали до колен, на ногах красовались туфли с громадными золотыми пряжками.
Мы ждали, пока мистер Гилдерслив заговорщически совещался с джентльменами, одетыми сходным образом: участники совещания то и дело покачивали головами, многозначительно щурились и едва заметно кивали. Вскоре появилась некая особа в еще более нелепом наряде с подобием золотой скалки в руках и повела нас далее через путаницу плохо освещенных коридоров, словно бы намереваясь окончательно нас запутать. Наконец мы с Эммой очутились в небольшой затхлой приемной – и, пока пребывали там в ожидании, мистер Гилдерслив прошествовал в соседнюю, как мне показалось, залу.
Примерно через полчаса другой распорядитель предложил нам пройти в ту же самую дверь. К моему изумлению, перед нами открылось обширное пространство, наподобие гигантского сарая с консольными балками высоко над головой: в сумрачном свете зимнего дня я едва мог разглядеть дальний его конец. Эмма прошептала мне, что это и есть Вестминстер-Холл, и по спине у меня пробежал озноб при мысли, что справедливость будет вершиться надо мной в этих достойных почитания стенах, где перед судьями стоял собственной персоной Карл Первый.
В ближайшем от нас углу, обращенные к возвышению, находились ряды скамей и кресел. Посреди возвышения, на черном деревянном стуле с крайне неудобной по виду спинкой, сидел, как я догадался, председатель суда, а владелец золотой скалки, поместившись за небольшим столиком перед судьей, положил скалку на этот столик. Поверить, будто председатель суда напялил на себя этот костюм, полностью отдавая себе отчет в своих действиях, было настолько трудно, что никто из окружающих, как казалось, не обращает его внимания на это обстоятельство только благодаря заключенному между ними из соображений вежливости тайному сговору. Главными приметами были просторная алая мантия, расшитая золотыми нитями, и колоссальный парик, скрывавший шею и плечи: слишком резко повернув голову, судья рисковал совершенно спрятать лицо от зрителей. Его торжественно-суровый вид, несомненно, объяснялся трудностями, связанными с необходимостью сохранять все эти предметы на должном месте, и я был поражен тем, что он еще способен был уделять толику внимания представленным ему юридическим вопросам.
Нас с Эммой направили в передний ряд тяжелых старинных сидений напротив председателя. Вокруг нас какие-то люди в причудливых одеяниях перешептывались, рылись в бумагах, изучали пухлые тома, делали записи, входили и выходили, и среди них я заметил знакомую фигуру – мистера Барбеллиона. Встретившись со мной взглядом, он слегка мне кивнул, и я постарался в точности скопировать его жест.
Собравшись с духом, я начал оглядываться по сторонам: древние стены были обшиты панелями, под резной каминной полкой за мощной решеткой тлели угли, а в противоположном углу на той же стороне необъятного зала проходило, как я понял, еще одно, похожее на наше, заседание суда. (Действительно, это был Суд королевской скамьи.) Горели свечи, слышался гул голосов, в полумраке сновали человеческие фигуры. Больше всего это напоминало большую классную комнату, где одновременно проводились уроки для разных классов.
Мистер Гилдерслив представил меня председателю суда, уже достигшему почтенных лет, и тот сполна удовлетворил себя долгожданным лицезрением наследника Хаффамов.
– Известно ли вам, – задал он мне вопрос, – что процесс начался, когда мой отец был еще очень молод? Он, в сущности, был немногим старше вас. Сколько вам лет?
Я ответил, и судья записал мой возраст, заметив извиняющимся тоном:
– Вам следует называть меня «милорд». Мне очень жаль видеть вас не в лучшем здравии, – добавил он. – Ваше самочувствие позволит вам принять участие в данном разбирательстве?
– Да, милорд. Я был нездоров, но теперь поправился.
Председатель обменялся значительным взглядом с мистером Гилдерсливом, который вежливо изобразил на лице тоие , словно извиняясь за мои слова.
– А сейчас, – объявил председатель, – вы будете приведены к присяге. Вам понятно, что это означает?
Я ответил утвердительно, и необходимые формальности были выполнены.
Затем мистер Гилдерслив, развевая полы своего одеяния, поднялся с места и обратился ко мне так, будто мы видели друг друга впервые:
– Готовы ли вы сообщить суду, кем вы, по вашему мнению, являетесь; где, по вашему мнению, родились, и кем, по вашему мнению, были ваши родители?
– Сэр, я – Джон Клоудир, – начал я. Далее я назвал дату своего рождения и место – Мелторп, и продолжил: – Там меня воспитывала мать, и мы жили под именем Мелламфи, которое я считал настоящим, однако позднее матушка призналась мне, что оно вымышленное. Ее отцом, как она говорила, был мистер Джон Хаффам, проживавший на Чаринг-Кросс, в Лондоне.
– А под каким именем ваш отец занесен в приходские списки?
– Питер Клоудир, сэр.
– Все сказанное, милорд, – произнес мистер Гилдерслив, – может быть подтверждено документально, а также показаниями свидетеля, который находится здесь.
– Кто этот свидетель? – спросил председатель.
– Миссис Мартин Фортисквинс, милорд. Эта леди близко знакома с присягающим лицом и его покойной матерью и была представлена присягающему лицу его матерью около трех лет тому назад.
Председатель кивнул и обратил взор на мистера Барбеллиона, который сказал:
– Милорд, сторона, которую я имею честь представлять, безоговорочно признает, что присягающее лицо в самом деле является мастером Джоном Клоудиром, ранее известным под именем мастера Джона Мелламфи. Собственно говоря, мы собрали достаточно доказательств для подтверждения этого, и я признателен моему ученому собрату за действия, предпринятые им, по всей очевидности, не столько в интересах своих клиентов, сколько моих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177
В продуваемом сквозняками вестибюле нас встретил мистер Гилдерслив, без тени смущения на лице облаченный в самый экстравагантный костюм, какой здравый рассудком человек надел бы вне маскарада. Черная мантия с золотыми и пурпурными полосами волновалась на нем складками, неудобнейшие на свете рукава свисали почти до пола, белый галстук свободно ниспадал на грудь. Голову венчал напудренный парик, бриджи доставали до колен, на ногах красовались туфли с громадными золотыми пряжками.
Мы ждали, пока мистер Гилдерслив заговорщически совещался с джентльменами, одетыми сходным образом: участники совещания то и дело покачивали головами, многозначительно щурились и едва заметно кивали. Вскоре появилась некая особа в еще более нелепом наряде с подобием золотой скалки в руках и повела нас далее через путаницу плохо освещенных коридоров, словно бы намереваясь окончательно нас запутать. Наконец мы с Эммой очутились в небольшой затхлой приемной – и, пока пребывали там в ожидании, мистер Гилдерслив прошествовал в соседнюю, как мне показалось, залу.
Примерно через полчаса другой распорядитель предложил нам пройти в ту же самую дверь. К моему изумлению, перед нами открылось обширное пространство, наподобие гигантского сарая с консольными балками высоко над головой: в сумрачном свете зимнего дня я едва мог разглядеть дальний его конец. Эмма прошептала мне, что это и есть Вестминстер-Холл, и по спине у меня пробежал озноб при мысли, что справедливость будет вершиться надо мной в этих достойных почитания стенах, где перед судьями стоял собственной персоной Карл Первый.
В ближайшем от нас углу, обращенные к возвышению, находились ряды скамей и кресел. Посреди возвышения, на черном деревянном стуле с крайне неудобной по виду спинкой, сидел, как я догадался, председатель суда, а владелец золотой скалки, поместившись за небольшим столиком перед судьей, положил скалку на этот столик. Поверить, будто председатель суда напялил на себя этот костюм, полностью отдавая себе отчет в своих действиях, было настолько трудно, что никто из окружающих, как казалось, не обращает его внимания на это обстоятельство только благодаря заключенному между ними из соображений вежливости тайному сговору. Главными приметами были просторная алая мантия, расшитая золотыми нитями, и колоссальный парик, скрывавший шею и плечи: слишком резко повернув голову, судья рисковал совершенно спрятать лицо от зрителей. Его торжественно-суровый вид, несомненно, объяснялся трудностями, связанными с необходимостью сохранять все эти предметы на должном месте, и я был поражен тем, что он еще способен был уделять толику внимания представленным ему юридическим вопросам.
Нас с Эммой направили в передний ряд тяжелых старинных сидений напротив председателя. Вокруг нас какие-то люди в причудливых одеяниях перешептывались, рылись в бумагах, изучали пухлые тома, делали записи, входили и выходили, и среди них я заметил знакомую фигуру – мистера Барбеллиона. Встретившись со мной взглядом, он слегка мне кивнул, и я постарался в точности скопировать его жест.
Собравшись с духом, я начал оглядываться по сторонам: древние стены были обшиты панелями, под резной каминной полкой за мощной решеткой тлели угли, а в противоположном углу на той же стороне необъятного зала проходило, как я понял, еще одно, похожее на наше, заседание суда. (Действительно, это был Суд королевской скамьи.) Горели свечи, слышался гул голосов, в полумраке сновали человеческие фигуры. Больше всего это напоминало большую классную комнату, где одновременно проводились уроки для разных классов.
Мистер Гилдерслив представил меня председателю суда, уже достигшему почтенных лет, и тот сполна удовлетворил себя долгожданным лицезрением наследника Хаффамов.
– Известно ли вам, – задал он мне вопрос, – что процесс начался, когда мой отец был еще очень молод? Он, в сущности, был немногим старше вас. Сколько вам лет?
Я ответил, и судья записал мой возраст, заметив извиняющимся тоном:
– Вам следует называть меня «милорд». Мне очень жаль видеть вас не в лучшем здравии, – добавил он. – Ваше самочувствие позволит вам принять участие в данном разбирательстве?
– Да, милорд. Я был нездоров, но теперь поправился.
Председатель обменялся значительным взглядом с мистером Гилдерсливом, который вежливо изобразил на лице тоие , словно извиняясь за мои слова.
– А сейчас, – объявил председатель, – вы будете приведены к присяге. Вам понятно, что это означает?
Я ответил утвердительно, и необходимые формальности были выполнены.
Затем мистер Гилдерслив, развевая полы своего одеяния, поднялся с места и обратился ко мне так, будто мы видели друг друга впервые:
– Готовы ли вы сообщить суду, кем вы, по вашему мнению, являетесь; где, по вашему мнению, родились, и кем, по вашему мнению, были ваши родители?
– Сэр, я – Джон Клоудир, – начал я. Далее я назвал дату своего рождения и место – Мелторп, и продолжил: – Там меня воспитывала мать, и мы жили под именем Мелламфи, которое я считал настоящим, однако позднее матушка призналась мне, что оно вымышленное. Ее отцом, как она говорила, был мистер Джон Хаффам, проживавший на Чаринг-Кросс, в Лондоне.
– А под каким именем ваш отец занесен в приходские списки?
– Питер Клоудир, сэр.
– Все сказанное, милорд, – произнес мистер Гилдерслив, – может быть подтверждено документально, а также показаниями свидетеля, который находится здесь.
– Кто этот свидетель? – спросил председатель.
– Миссис Мартин Фортисквинс, милорд. Эта леди близко знакома с присягающим лицом и его покойной матерью и была представлена присягающему лицу его матерью около трех лет тому назад.
Председатель кивнул и обратил взор на мистера Барбеллиона, который сказал:
– Милорд, сторона, которую я имею честь представлять, безоговорочно признает, что присягающее лицо в самом деле является мастером Джоном Клоудиром, ранее известным под именем мастера Джона Мелламфи. Собственно говоря, мы собрали достаточно доказательств для подтверждения этого, и я признателен моему ученому собрату за действия, предпринятые им, по всей очевидности, не столько в интересах своих клиентов, сколько моих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177