Помня о том, как он принял матушку, мог ли я нарушить ее прямой запрет? Так или иначе, где находится нужный дом, я не знал.
Ночью я пытался устроиться спать в дверных нишах и на ступенях домов на Друри-лейн, но меня всюду с руганью изгоняли тумаками. Наутро, доведенный до отчаяния, опасливо оглядываясь по сторонам, не видно ли поблизости полицейского или сторожа, я начал с протянутой рукой просить милостыню у прохожих. И уже минуту-другую спустя ко мне по тротуару направился воробьиным прискоком калека, ноги которого болтались между костылей. В нескольких шагах от меня он оперся на один костыль и, прежде чем я угадал его намерение, нацелился другим мне в лоб. Я увернулся и получил болезненный удар по плечу.
– Эй ты, я этот участок купил, – выкрикнул он. – И плачу взнос за то, чтобы тут работать. Пошел вон!
Пробуя побираться, я уже сталкивался с подобным обращением и вполне уяснил, что все приличные улицы распределены между полицейскими и сторожами и сдаются ими в поднаем.
– Ступай-ка в Гардинг, – бросил мне пешеход, заметив, как меня толкнула плотная женщина в лохмотьях. – Мальчикам вроде тебя там самое место. – Видя мое недоумение, он добавил: – Коммон-Гардинг.
Я последовал совету прохожего и добрался туда в сумерках. Дневная торговля закончилась: народ с рынка прибирал за собой и понемногу разбредался, на перевернутых корзинах сидели две-три старухи и лущили горох. Всюду валялись следы ведшейся торговли – солома, стружки, сломанные ящики и прочий мусор; оборвыши шныряли в поисках гнилых овощей и фруктов. Когда я к ним присоседился, они велели мне проваливать, но один из них – немного младше меня, с изувеченной, бессильно висевшей рукой – за меня заступился.
Меня перестали замечать, и мне удалось подобрать пару яблок и помидор, на вид довольно съедобных. Вдруг мои партнеры замерли, а потом кинулись врассыпную.
Мальчишка, выказавший мне дружелюбие, крикнул:
– Драпай отсюда! Смотритель идет!
Завидев, как за рядом прилавков показалась внушительная фигура смотрителя рынка – в треуголке, с золотыми эполетами и с жезлом в руках, – я вместе со всеми пустился наутек.
Забежав в соседний проход, я потерял их из виду, но тут из-под пустого прилавка высунулась голова, и чей-то голос прошипел:
– Давай сюда.
Я нырнул под прилавок и зарылся в солому. Мой спаситель был тем самым мальчишкой с изувеченной рукой: пока мы лежали в укрытии, дожидаясь ухода смотрителя рынка, он сообщил мне, что зовут его Льюк.
– Давно ночуешь на улице? – спросил он.
– Несколько дней. А ты?
– Давно – уж и не упомню, сколько. С той поры, как удрал от хозяина. На три месяца, правда, меня засадили и два раза к тому же хорошенько выпороли – за то, что стянул две булочки и восемь печенюшек из кондитерской на Бишопсгейт. Это когда я жил на кирпичном заводе возле Хэкни. А еще раньше снимал немеблированные комнаты под арками моста Ватерлоо, но там не очень-то уютно.
– А где твои родители? – поинтересовался я, как только мы осторожно выбрались наружу и снова принялись разыскивать еду.
– Да я о них ничего и не знаю. Помню только, что служил помощником трубочиста в Ламбете. Все бы ничего, хотя дымоходы бывают жуть какие узкие, да вот хозяин умер – и меня с клиентами забрал к себе его сын. А он пьянчуга – и ни шиша в нашем ремесле не смыслит. Обращался со мной хуже некуда. По ночам я свечки грыз. Как-то стал меня бить – и руку мне сломал, вправить мне ее не вправили, и теперь толку от нее нет. Я терпел-терпел – и дал от него деру.
Я в ответ рассказал ему немного о себе, не умолчав о том, что за душой у меня ни пенни.
– Спорим, за это кое-что я бы выручил. – Льюк указал на кольцо, подаренное мне Генриеттой.
Усомнившись в этом, я предупредил Льюка, что цена кольцу пенс-другой, и без особых сожалений отдал кольцо в обмен на ломоть хлеба. Льюк исчез, и – не надеясь его больше увидеть – я снова занялся поисками еды, в чем преуспел мало. К полуночи, когда многие из возчиков и торговцев, явившихся из деревень, устроились спать под своими тележками – иные укрывшись одеялами и сюртуками, я стал раздумывать, где бы провести ночь, и тут кто-то дернул меня за рукав: это оказался Льюк, ухмылявшийся во весь рот.
– Ага, нашелся! – Он протянул мне два мясных пирожка и пару свиных колбасок.
– Так ты продал кольцо? – спросил я, беря пирожок. – Кому?
Льюк кивнул и куснул пирожок в знак того, что разговор на время откладывается. Когда мы поели (оставив колбаски на завтрак), Льюк предложил найти бесхозную тележку для ночевки.
– А нам не будет холодно?
– Мне не бывает холодно. Я обертываюсь «Тайзером». Другие газеты годятся меньше. – Льюк окинул взглядом раскиданные по земле газеты и подобрал одну: – Я распознаю «Тайзер» по кошке и лошади.
Я озадаченно всмотрелся в первую страницу и обнаружил наверху изображение льва и единорога. Примеру Льюка я последовал, но даже «Морнинг адвертайзер» не спас меня от бессонной ночи. Мысли терзали меня злее холода. Если мне предстоит такая жизнь, то лучше вовсе не жить. И все же я должен жить ради восстановления справедливости и наказания врагов. Генри Беллринджер – такой же бедняк, как я, – оставался моей последней надеждой. Сейчас, на краю голодной смерти, я наверняка вправе просить его о помощи?
Едва над темным куполом собора Святого Павла занялся туманно-бледный рассвет, я одолел сомнения, попрощался с Льюком и, на ходу поедая завтрак, направил стопы к жилью Генри.
На углу Чансери-лейн и Керситор-стрит я завидел знакомую фигуру. «Джастис!» – окликнул я, и старик повернул в мою сторону слепое лицо, словно животное, нюхом ищущее себе дорогу.
Он не изменился, разве что через плечо у него была перекинута кожаная сумка и отсутствовал поводырь.
Когда я подошел к нему, старик улыбнулся:
– Узнал вас по голосу, мастер Джон. Великое благо дает слепота тем, кто долго лишен зрения, – вроде меня.
Вспомнив слова, подслушанные от людей Барни, я спросил:
– А вы всегда были слепы, или же вас ослепили ребенком – чтобы сделать нищим?
– Это так говорят? Нет, на самом деле я потерял зрение в тюрьме – от лихорадки, темноты и плохой еды. Надзиратели дали мне прозвище «Блайнд Джастис» – дескать, я слеп как правосудие.
– Правосудие не слепо, – порывисто возразил я, расстроенный его признанием. – У правосудия завязаны глаза – показать, что оно беспристрастно.
– Да? – с мягкой улыбкой переспросил старик. Неожиданно мне вспомнилось, как мистер Пентекост рассказывал мне, что старый нищий пожертвовал зрением за свои принципы: согласовать оба эти объяснения казалось мне делом затруднительным.
– А как вы теперь поживаете? Где Вулф?
– Ради него и побираюсь. – Джастис показал на сумку. – Каждый день обхожу людей, которые и меня, и его знают, и они нет-нет да и наскребут крох для старой псины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177
Ночью я пытался устроиться спать в дверных нишах и на ступенях домов на Друри-лейн, но меня всюду с руганью изгоняли тумаками. Наутро, доведенный до отчаяния, опасливо оглядываясь по сторонам, не видно ли поблизости полицейского или сторожа, я начал с протянутой рукой просить милостыню у прохожих. И уже минуту-другую спустя ко мне по тротуару направился воробьиным прискоком калека, ноги которого болтались между костылей. В нескольких шагах от меня он оперся на один костыль и, прежде чем я угадал его намерение, нацелился другим мне в лоб. Я увернулся и получил болезненный удар по плечу.
– Эй ты, я этот участок купил, – выкрикнул он. – И плачу взнос за то, чтобы тут работать. Пошел вон!
Пробуя побираться, я уже сталкивался с подобным обращением и вполне уяснил, что все приличные улицы распределены между полицейскими и сторожами и сдаются ими в поднаем.
– Ступай-ка в Гардинг, – бросил мне пешеход, заметив, как меня толкнула плотная женщина в лохмотьях. – Мальчикам вроде тебя там самое место. – Видя мое недоумение, он добавил: – Коммон-Гардинг.
Я последовал совету прохожего и добрался туда в сумерках. Дневная торговля закончилась: народ с рынка прибирал за собой и понемногу разбредался, на перевернутых корзинах сидели две-три старухи и лущили горох. Всюду валялись следы ведшейся торговли – солома, стружки, сломанные ящики и прочий мусор; оборвыши шныряли в поисках гнилых овощей и фруктов. Когда я к ним присоседился, они велели мне проваливать, но один из них – немного младше меня, с изувеченной, бессильно висевшей рукой – за меня заступился.
Меня перестали замечать, и мне удалось подобрать пару яблок и помидор, на вид довольно съедобных. Вдруг мои партнеры замерли, а потом кинулись врассыпную.
Мальчишка, выказавший мне дружелюбие, крикнул:
– Драпай отсюда! Смотритель идет!
Завидев, как за рядом прилавков показалась внушительная фигура смотрителя рынка – в треуголке, с золотыми эполетами и с жезлом в руках, – я вместе со всеми пустился наутек.
Забежав в соседний проход, я потерял их из виду, но тут из-под пустого прилавка высунулась голова, и чей-то голос прошипел:
– Давай сюда.
Я нырнул под прилавок и зарылся в солому. Мой спаситель был тем самым мальчишкой с изувеченной рукой: пока мы лежали в укрытии, дожидаясь ухода смотрителя рынка, он сообщил мне, что зовут его Льюк.
– Давно ночуешь на улице? – спросил он.
– Несколько дней. А ты?
– Давно – уж и не упомню, сколько. С той поры, как удрал от хозяина. На три месяца, правда, меня засадили и два раза к тому же хорошенько выпороли – за то, что стянул две булочки и восемь печенюшек из кондитерской на Бишопсгейт. Это когда я жил на кирпичном заводе возле Хэкни. А еще раньше снимал немеблированные комнаты под арками моста Ватерлоо, но там не очень-то уютно.
– А где твои родители? – поинтересовался я, как только мы осторожно выбрались наружу и снова принялись разыскивать еду.
– Да я о них ничего и не знаю. Помню только, что служил помощником трубочиста в Ламбете. Все бы ничего, хотя дымоходы бывают жуть какие узкие, да вот хозяин умер – и меня с клиентами забрал к себе его сын. А он пьянчуга – и ни шиша в нашем ремесле не смыслит. Обращался со мной хуже некуда. По ночам я свечки грыз. Как-то стал меня бить – и руку мне сломал, вправить мне ее не вправили, и теперь толку от нее нет. Я терпел-терпел – и дал от него деру.
Я в ответ рассказал ему немного о себе, не умолчав о том, что за душой у меня ни пенни.
– Спорим, за это кое-что я бы выручил. – Льюк указал на кольцо, подаренное мне Генриеттой.
Усомнившись в этом, я предупредил Льюка, что цена кольцу пенс-другой, и без особых сожалений отдал кольцо в обмен на ломоть хлеба. Льюк исчез, и – не надеясь его больше увидеть – я снова занялся поисками еды, в чем преуспел мало. К полуночи, когда многие из возчиков и торговцев, явившихся из деревень, устроились спать под своими тележками – иные укрывшись одеялами и сюртуками, я стал раздумывать, где бы провести ночь, и тут кто-то дернул меня за рукав: это оказался Льюк, ухмылявшийся во весь рот.
– Ага, нашелся! – Он протянул мне два мясных пирожка и пару свиных колбасок.
– Так ты продал кольцо? – спросил я, беря пирожок. – Кому?
Льюк кивнул и куснул пирожок в знак того, что разговор на время откладывается. Когда мы поели (оставив колбаски на завтрак), Льюк предложил найти бесхозную тележку для ночевки.
– А нам не будет холодно?
– Мне не бывает холодно. Я обертываюсь «Тайзером». Другие газеты годятся меньше. – Льюк окинул взглядом раскиданные по земле газеты и подобрал одну: – Я распознаю «Тайзер» по кошке и лошади.
Я озадаченно всмотрелся в первую страницу и обнаружил наверху изображение льва и единорога. Примеру Льюка я последовал, но даже «Морнинг адвертайзер» не спас меня от бессонной ночи. Мысли терзали меня злее холода. Если мне предстоит такая жизнь, то лучше вовсе не жить. И все же я должен жить ради восстановления справедливости и наказания врагов. Генри Беллринджер – такой же бедняк, как я, – оставался моей последней надеждой. Сейчас, на краю голодной смерти, я наверняка вправе просить его о помощи?
Едва над темным куполом собора Святого Павла занялся туманно-бледный рассвет, я одолел сомнения, попрощался с Льюком и, на ходу поедая завтрак, направил стопы к жилью Генри.
На углу Чансери-лейн и Керситор-стрит я завидел знакомую фигуру. «Джастис!» – окликнул я, и старик повернул в мою сторону слепое лицо, словно животное, нюхом ищущее себе дорогу.
Он не изменился, разве что через плечо у него была перекинута кожаная сумка и отсутствовал поводырь.
Когда я подошел к нему, старик улыбнулся:
– Узнал вас по голосу, мастер Джон. Великое благо дает слепота тем, кто долго лишен зрения, – вроде меня.
Вспомнив слова, подслушанные от людей Барни, я спросил:
– А вы всегда были слепы, или же вас ослепили ребенком – чтобы сделать нищим?
– Это так говорят? Нет, на самом деле я потерял зрение в тюрьме – от лихорадки, темноты и плохой еды. Надзиратели дали мне прозвище «Блайнд Джастис» – дескать, я слеп как правосудие.
– Правосудие не слепо, – порывисто возразил я, расстроенный его признанием. – У правосудия завязаны глаза – показать, что оно беспристрастно.
– Да? – с мягкой улыбкой переспросил старик. Неожиданно мне вспомнилось, как мистер Пентекост рассказывал мне, что старый нищий пожертвовал зрением за свои принципы: согласовать оба эти объяснения казалось мне делом затруднительным.
– А как вы теперь поживаете? Где Вулф?
– Ради него и побираюсь. – Джастис показал на сумку. – Каждый день обхожу людей, которые и меня, и его знают, и они нет-нет да и наскребут крох для старой псины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177