Он лежал в темноте с беспокойно бьющимся сердцем. И вдруг вспомнил белых коней, синих белых коней в невероятной ночи — густой, словно кровь, холодной, как стекло. Изящные ноздри, круглые, как широко открытые глаза, стремительно изогнутая шея. Он прекрасно знал, почему ему так хочется купить эту картину. Ведь это было, в сущности, его первое воспоминание, первое, что увидели в этом мире его потрясенные детские глаза. Мир открывался перед ним не постепенно и медленно, не выплыл из теней, не сгустился из хаоса. Даже если это и было так, он этого не помнил. Мир открылся ему сразу, как открывается театральная сцена. Поднялся занавес, и он увидел синюю ночь и белых коней, отчетливо постукивавших по булыжнику железными подковами. Высокий кабриолет с жесткими сиденьями и деревянными спинками подпрыгивает на неровной дороге. Они спускаются по какому-то глухому горному ущелью, лошади идут ровной рысью, и вначале он видит только их спины и острые уши. Спускаются целую вечность, словно дорога ведет в какой-то другой, темный, подземный мир. И, несмотря на ночь, все видно с поразительной четкостью. Он сидит рядом с матерью, она обнимает его и кутает в мягкую шаль. Рядом — отец. Ни у матери, ни у отца лиц не видно, и какие они были тогда, он не помнил. Напротив съежился, словно бы немного испуганный, его брат Тома в фуражке и коротких, по щиколотки, брючках. Рядом с ним дремлет их служанка Цонка, первая, которую он помнил, первый товарищ его детских игр и первая учительница. Она тоже укутана в толстый, домашней вязки платок, ее мягкие большие груди тяжело покачиваются. Едут они уже целую вечность. Никто не говорит ни слова, не слышно даже бубенцов, звон которых сопровождал все его детство. Нет ничего, кроме коней — белых коней.
Наконец они приехали. Кабриолет вкатился в какой-то двор, освещенный желтоватым фонарем, послышались тихие голоса людей. Но он не видел ничего, кроме белых коней, которые устало отфыркивались и время от времени били копытами по земле. Служанка взяла его в свои мягкие объятия и понесла по каким-то галереям и переходам. Потом темный занавес снова опустился, и прошло еще много месяцев, прежде чем он увидел мир во второй раз.
Много лет спустя, расспросив отца обо всех подробностях, он узнал, что было ему тогда год и девять месяцев. Ехали они в Выршец через Арабоконакский перевал и добрались до места поздно ночью, из-за того что с упряжью что-то случилось.
— Не может быть, чтоб ты это помнил! — удивленно сказал ему отец. — Ты же был совсем маленький!
— Как видишь, помню.
— В таком возрасте! — пробормотал отец, недоумевая. — Но это противоречит науке!
И тогда сын впервые усомнился в точности и всесилии науки. И это сомнение осталось у него на всю жизнь.

Часть 2
1
Стоял только конец ноября, а на улице шел снег, такой крупный и мокрый, что окна ресторана были облеплены им, словно кашей. В зале было очень светло, на пустых столиках поблескивали протертые металлические пепельницы. Официанты, собравшись у одного из угловых столиков, тихо, но оживленно разговаривали между собой. Верно, сплетничали о ком-нибудь, скорее всего о своем директоре, потому что время от времени кто-нибудь из них оборачивался и недоверчиво поглядывал на Сашо. Зря тревожатся, он вообще их не замечает. Облокотившись на пустой столик, юноша с досадой смотрел на улицу. В мутном свете фонарей пробегали озабоченные люди, большинство в плащах, но были и в одних пиджаках, с непокрытыми головами. Эти бежали, подняв воротники и засунув руки в карманы. А ведь с утра было по-настоящему тепло, даже пыльно, уже несколько дней на улицах нестерпимо воняло бензином. Затем небо стало постепенно темнеть, хотя никаких туч не было — просто оно само собой окрашивалось в серый цвет. Духота усиливалась. Но часам к двум, как раз когда Сашо проходил по улице Раковского, внезапно и резко подул ветер. Какой-то старичок кинулся ловить свою шляпу под самым носом у невозмутимого Ивана Вазова, глядящего со стены своего музея. Девушки судорожно прижимали к ногам коротенькие юбочки, те, что были в брюках, чувствовали себя гораздо удобнее. Сашо удивленно поднял нос к небу — откуда такая безнадежная и безрадостная серость, когда в сердце у него щебечет канарейка, крохотная и, правда, чуть охрипшая, но все-таки канарейка. Сегодня у него был хороший день, сегодня ему хотелось на всех лицах видеть улыбки. Но почему-то никто не улыбался, особенно когда ветер стал еще сильнее. Он дул несколько часов, а потом стих так же внезапно, как и начался. Только под вечер полил холодный дождь, который скоро перешел в снег.
Этот парадный белый стол с крахмальными салфетками и красиво разложенными приборами уже начал его угнетать. Сашо еще днем пригласил Кристу в ресторан и, как положено, пришел за пять минут до назначенного времени. Но с тех пор прошло уже полчаса, а никого не было. В другой раз он вряд ли обратил бы на это особое внимание, но сейчас был готов обидеться. Это был все-таки не просто день как день, сегодня Сашо защитил свою дипломную работу. В сущности, защищать ее было не от кого, работа всем понравилась. Его только попросили дать несколько дополнительных объяснений, но тут-то он был в своей стихии. Через несколько минут его прервали и проводили улыбками — благосклонными и, как всегда бывает в таких случаях, чуть-чуть завистливыми. Как любил говорить Кишо, в этом мире для талантливого человека нет преград. Перед талантом открыты все двери — кроме той, которая ему нужна. Сашо любил каламбуры, хотя не особенно им доверял. Он знал, что в конце концов откроет ту дверь, которая ему потребуется. Именно потому он и устроил этот ужин, как человек, выходящий па новую дорогу. Позвал он, правда, всего несколько человек, по зато позвал не куда попало, а в хороший, дорогой ресторан. Вполне могли бы, черти, быть немного повоспитанней. Решающие дни в жизни человека, может быть, в самом деле легко пересчитать по пальцам.
Первой явилась Донка. В своем ярко-красном пончо и зеленых брюках она была похожа на громадный ходячий тюльпан. Вид у нее был такой, словно она не может опомниться от какого-то потрясения. За лето она немного похудела, глаза блестели, как у голодной кошки. Не успев сесть, схватила бутылку с газированной водой и, не моргнув глазом, выхлестала ее прямо из горлышка.
— Ты что, из Сахары явилась? — спросил Сашо.
— Я от Антуанетты, — ответила она и бесцеремонно рыгнула. — Извини… — Лицо ее вдруг посветлело. — Представляешь, мне достался большой королевский флеш-стрит в пиках.
— Ну? И как же это случилось? — спросил Сашо без особого интереса.
— Как? — От возбуждения Донка почти выкрикнула. — Представляешь, у Фанчо Куклы фул, а у меня масть до короля. Я объявляю, что прикупаю пару.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120