Хотя она привыкла работать без передышки и все семнадцать лет своего вдовства постоянно подстегивала себя, ноша все-таки оказалась слишком тяжела. Сердце ее в конце концов не выдержало, и она слегла.
Накопленные запасы постепенно истощились, а тут наступали суровые времена: как ей сказали в Хелстоне, все шло за бесценок и денег было взять неоткуда. К северу было то же самое, на фермеров надвигалась нужда. Да еще какой-то мор поразил их края, начался падеж скота. Никто не ведал, откуда взялась эта напасть, и не было от нее спасения. Болезнь пришла как запоздалый мороз, который вдруг нагрянет в новолуние и также неожиданно отступит, словно его и не было, успев, однако, причинить немало зла. Для Мэри и ее матери настали черные дни. На их глазах цыплята и утята, за которыми они заботливо ухаживали, вдруг начали болеть и дохнуть. Потом прямо на лугу пал теленок. Больше же всего было жаль старую кобылу, верно служившую им двадцать лет. Сидя на ее крепкой спине, Мэри и выучилась ездить верхом. Кобыла околела однажды утром прямо в конюшне, преданно уткнувшись мордой в колени девушки. В саду под яблоней вырыли яму для могилы, и когда лошадь закопали, обе женщины поняли, что никогда больше не доведется им ездить в Хелстон в базарный день. Мать, повернувшись к Мэри, сказала:
– Что-то ушло из меня вместе с беднягой Нелл в могилу. Не знаю, моя ли вера или что другое, но только на сердце у меня такая усталость… Долго я уж не протяну.
Она ушла в дом и села там на кухне, бледная как полотно, постаревшая сразу лет на десять. На предложение Мэри сходить за доктором она безразлично пожала плечами.
– Опоздали мы с этим, детка, на целых семнадцать лет… – И тихо заплакала, она, никогда не плакавшая дотоле.
Мэри все же отправилась в Могэн за старым доктором, который в свое время помог ее появлению на свет. Назад они ехали в его двуколке. Оборотясь к ней, доктор покачал головой и произнес:
– Ну, что тебе сказать, Мэри. Матушка твоя после смерти мужа совсем не давала отдыха ни душе, ни телу своему. Вот и надорвалась. Плохи дела, да и времена нынче плохие.
По извилистой дороге они подъехали к их дому, стоявшему на краю деревни. Навстречу уже спешила соседка с дурной вестью.
– Твоей матери хуже! – воскликнула она. – Только что она было вышла на порог бледная как смерть, глянула куда-то перед собой, потом вся затряслась и упала наземь. Миссис Хоблин и Вилли Серл подняли бедняжку и отнесли в дом. Говорят, она лежит и глаз не открывает.
Доктор решительно оттеснил от дверей собравшихся поглазеть соседей.
Вместе с Серлом они подняли неподвижно лежавшую на полу женщину и отнесли наверх в спальню.
– Это удар, – сказал доктор, – но она дышит. И пульс ровный.
Случилось то, чего я боялся, – что она надломится вот так неожиданно.
Почему это произошло именно сейчас, после стольких лет, известно одному Господу и ей самой. Что ж, Мэри, настало время показать, что ты достойная дочь своих родителей. Теперь ты одна можешь ей помочь.
Все шесть долгих месяцев этой первой и последней в жизни матери болезни Мэри ухаживала за ней. Но никакие старания ни дочери, ни доктора не смогли ей помочь. Она больше не хотела бороться за жизнь.
Казалось, она жаждала избавления и молча молилась, чтобы оно пришло поскорее. Мэри она сказала:
– Я не хочу, чтобы тебе пришлось трудиться, как мне. Такая жизнь изматывает и тело и душу. Когда меня не станет, тебе незачем больше оставаться в Хелфорде. Лучше всего тебе уехать в Бодмин к тете Пейшнс.
Напрасно пыталась Мэри убедить мать, что та не умрет. Мысль о смерти не выходила у нее из головы. Тут ничего нельзя было поделать.
– Я не хочу покидать ферму, мама, – уверяла дочь. – Здесь я родилась, и отец мой и ты тоже из Хелфорда. Место Йелланов здесь. Я не боюсь бедности и того, что хозяйство разваливается. Ты тут работала семнадцать лет, почему же я не смогу? Я сильная, могу работать не хуже мужчины, ты же знаешь.
– Это не жизнь для девушки, – возражала мать. – Я работала все эти годы ради твоего отца и ради тебя. Когда женщина трудится для своих близких – это дает ей душевный покои и удовлетворение. Другое дело – работать для себя одной. В этом нет никакой радости.
– В городе мне делать нечего, – заявила Мэри. – Я выросла здесь, у реки, и другой жизни не хочу. Города мне хватает и при поездках в Хелстон.
Мне лучше здесь, в саду с нашими цыплятами, старой хрюшкой и лодкой на речке. А что стала бы я делать в Бодмине у тети Пейшнс?
– Девушка не может жить одна, Мэри. Так легко или умом тронуться, или в беду попасть. Так всегда бывает. Разве ты забыла бедняжку Сью, что бродила по кладбищу в полнолуние и все звала возлюбленного, которого у нее никогда не было? А еще до того, как ты родилась, была одна девушка, которая осталась сиротой в шестнадцать лет. Так она сбежала в Фалмут и стала путаться с матросами. Не знать нам с отцом покоя на том свете, если ты не будешь пристроена. Тебе наверняка понравится тетя Пейшнс, она всегда любила шутки да забавы, а уж сердцем – сама доброта. Помнишь, как она приезжала сюда лет двенадцать назад? На ней была шляпка с ленточками и шелковая нижняя юбка с оборками. А в Треловорене работал парень, которому она очень приглянулась, но она и смотреть в его сторону не пожелала…
Да, Мэри помнила тетушку Пейшнс. Ее кудряшки надо лбом и большие голубые глаза. И то, как она заливалась смехом и весело щебетала, и как, подобрав юбку, на цыпочках пробиралась через грязь по двору. Она была похожа на сказочную фею.
– Что за человек твой дядя Джошуа, не могу сказать, – продолжала мать. – Его я никогда не видела и не знаю никого, кто был бы с ним знаком.
Но когда твоя тетушка вышла за него замуж, то написала совершенно несуразное письмо, такую чепуху, ну совсем как девчонка, а ей было уж за тридцать.
– Да я для них просто деревенщина, – твердила Мэри. – И приятными манерами не отличаюсь, да и говорить им со мной будет не о чем.
– Они полюбят тебя такую, как ты есть, а не за ужимки или светские манеры. Дитя мое, обещай, когда меня не станет, ты напишешь тете Пейшнс и сообщишь, что моим последним и самым большим желанием было, чтобы ты поехала к ней.
– Обещаю, – сказала Мэри, и сердце ее сжала тоска. С тревогой думала она о надвигавшихся переменах, о том, что придется скоро расстаться со всем дорогим и близким; даже родной земли, той, что могла бы поддержать и в горе и в беде, уже не будет под ногами.
Мать слабела, с каждым днем силы покидали ее. Она протянула еще немного. Пришло время сбора урожая, созрели фрукты, пожелтели и начали опадать листья. Когда же по утрам на землю стали опускаться туманы и трава покрывалась инеем, а потоки вздувшейся реки устремлялись к разыгравшемуся морю и волны обрушились на узкие берега Хелфорда, мать однажды начала метаться в постели, перебирая руками простынь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Накопленные запасы постепенно истощились, а тут наступали суровые времена: как ей сказали в Хелстоне, все шло за бесценок и денег было взять неоткуда. К северу было то же самое, на фермеров надвигалась нужда. Да еще какой-то мор поразил их края, начался падеж скота. Никто не ведал, откуда взялась эта напасть, и не было от нее спасения. Болезнь пришла как запоздалый мороз, который вдруг нагрянет в новолуние и также неожиданно отступит, словно его и не было, успев, однако, причинить немало зла. Для Мэри и ее матери настали черные дни. На их глазах цыплята и утята, за которыми они заботливо ухаживали, вдруг начали болеть и дохнуть. Потом прямо на лугу пал теленок. Больше же всего было жаль старую кобылу, верно служившую им двадцать лет. Сидя на ее крепкой спине, Мэри и выучилась ездить верхом. Кобыла околела однажды утром прямо в конюшне, преданно уткнувшись мордой в колени девушки. В саду под яблоней вырыли яму для могилы, и когда лошадь закопали, обе женщины поняли, что никогда больше не доведется им ездить в Хелстон в базарный день. Мать, повернувшись к Мэри, сказала:
– Что-то ушло из меня вместе с беднягой Нелл в могилу. Не знаю, моя ли вера или что другое, но только на сердце у меня такая усталость… Долго я уж не протяну.
Она ушла в дом и села там на кухне, бледная как полотно, постаревшая сразу лет на десять. На предложение Мэри сходить за доктором она безразлично пожала плечами.
– Опоздали мы с этим, детка, на целых семнадцать лет… – И тихо заплакала, она, никогда не плакавшая дотоле.
Мэри все же отправилась в Могэн за старым доктором, который в свое время помог ее появлению на свет. Назад они ехали в его двуколке. Оборотясь к ней, доктор покачал головой и произнес:
– Ну, что тебе сказать, Мэри. Матушка твоя после смерти мужа совсем не давала отдыха ни душе, ни телу своему. Вот и надорвалась. Плохи дела, да и времена нынче плохие.
По извилистой дороге они подъехали к их дому, стоявшему на краю деревни. Навстречу уже спешила соседка с дурной вестью.
– Твоей матери хуже! – воскликнула она. – Только что она было вышла на порог бледная как смерть, глянула куда-то перед собой, потом вся затряслась и упала наземь. Миссис Хоблин и Вилли Серл подняли бедняжку и отнесли в дом. Говорят, она лежит и глаз не открывает.
Доктор решительно оттеснил от дверей собравшихся поглазеть соседей.
Вместе с Серлом они подняли неподвижно лежавшую на полу женщину и отнесли наверх в спальню.
– Это удар, – сказал доктор, – но она дышит. И пульс ровный.
Случилось то, чего я боялся, – что она надломится вот так неожиданно.
Почему это произошло именно сейчас, после стольких лет, известно одному Господу и ей самой. Что ж, Мэри, настало время показать, что ты достойная дочь своих родителей. Теперь ты одна можешь ей помочь.
Все шесть долгих месяцев этой первой и последней в жизни матери болезни Мэри ухаживала за ней. Но никакие старания ни дочери, ни доктора не смогли ей помочь. Она больше не хотела бороться за жизнь.
Казалось, она жаждала избавления и молча молилась, чтобы оно пришло поскорее. Мэри она сказала:
– Я не хочу, чтобы тебе пришлось трудиться, как мне. Такая жизнь изматывает и тело и душу. Когда меня не станет, тебе незачем больше оставаться в Хелфорде. Лучше всего тебе уехать в Бодмин к тете Пейшнс.
Напрасно пыталась Мэри убедить мать, что та не умрет. Мысль о смерти не выходила у нее из головы. Тут ничего нельзя было поделать.
– Я не хочу покидать ферму, мама, – уверяла дочь. – Здесь я родилась, и отец мой и ты тоже из Хелфорда. Место Йелланов здесь. Я не боюсь бедности и того, что хозяйство разваливается. Ты тут работала семнадцать лет, почему же я не смогу? Я сильная, могу работать не хуже мужчины, ты же знаешь.
– Это не жизнь для девушки, – возражала мать. – Я работала все эти годы ради твоего отца и ради тебя. Когда женщина трудится для своих близких – это дает ей душевный покои и удовлетворение. Другое дело – работать для себя одной. В этом нет никакой радости.
– В городе мне делать нечего, – заявила Мэри. – Я выросла здесь, у реки, и другой жизни не хочу. Города мне хватает и при поездках в Хелстон.
Мне лучше здесь, в саду с нашими цыплятами, старой хрюшкой и лодкой на речке. А что стала бы я делать в Бодмине у тети Пейшнс?
– Девушка не может жить одна, Мэри. Так легко или умом тронуться, или в беду попасть. Так всегда бывает. Разве ты забыла бедняжку Сью, что бродила по кладбищу в полнолуние и все звала возлюбленного, которого у нее никогда не было? А еще до того, как ты родилась, была одна девушка, которая осталась сиротой в шестнадцать лет. Так она сбежала в Фалмут и стала путаться с матросами. Не знать нам с отцом покоя на том свете, если ты не будешь пристроена. Тебе наверняка понравится тетя Пейшнс, она всегда любила шутки да забавы, а уж сердцем – сама доброта. Помнишь, как она приезжала сюда лет двенадцать назад? На ней была шляпка с ленточками и шелковая нижняя юбка с оборками. А в Треловорене работал парень, которому она очень приглянулась, но она и смотреть в его сторону не пожелала…
Да, Мэри помнила тетушку Пейшнс. Ее кудряшки надо лбом и большие голубые глаза. И то, как она заливалась смехом и весело щебетала, и как, подобрав юбку, на цыпочках пробиралась через грязь по двору. Она была похожа на сказочную фею.
– Что за человек твой дядя Джошуа, не могу сказать, – продолжала мать. – Его я никогда не видела и не знаю никого, кто был бы с ним знаком.
Но когда твоя тетушка вышла за него замуж, то написала совершенно несуразное письмо, такую чепуху, ну совсем как девчонка, а ей было уж за тридцать.
– Да я для них просто деревенщина, – твердила Мэри. – И приятными манерами не отличаюсь, да и говорить им со мной будет не о чем.
– Они полюбят тебя такую, как ты есть, а не за ужимки или светские манеры. Дитя мое, обещай, когда меня не станет, ты напишешь тете Пейшнс и сообщишь, что моим последним и самым большим желанием было, чтобы ты поехала к ней.
– Обещаю, – сказала Мэри, и сердце ее сжала тоска. С тревогой думала она о надвигавшихся переменах, о том, что придется скоро расстаться со всем дорогим и близким; даже родной земли, той, что могла бы поддержать и в горе и в беде, уже не будет под ногами.
Мать слабела, с каждым днем силы покидали ее. Она протянула еще немного. Пришло время сбора урожая, созрели фрукты, пожелтели и начали опадать листья. Когда же по утрам на землю стали опускаться туманы и трава покрывалась инеем, а потоки вздувшейся реки устремлялись к разыгравшемуся морю и волны обрушились на узкие берега Хелфорда, мать однажды начала метаться в постели, перебирая руками простынь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78