Морис чувствовал, что попал во власть какой-то силы, которой невозможно противостоять.
В своих мыслях Морис все время возвращался к странному, нелепому балагану, который представлялся ему чудесным местом, романтическим и поэтичным.
Все самое дорогое для лейтенанта было связано с этим балаганом. Разве не там он впервые увидел чарующую улыбку Флоретты?
В долгие, томительные часы одиночества Морис занимался тем, что по крупицам восстанавливал в мыслях все, связанное с этим местом.
Именно там после долгого отсутствия ему снова удалось обрести надежду и счастье.
В этом мире Мориса любили только два человека: Валентина и Леокадия. Иногда они казались ему двумя сестрами. Разумеется, это не вполне соответствовало действительности, однако в ту пору, когда лейтенант познакомился с ними, мамаша Лео была покровительницей юной особы, которую теперь называют мадемуазель де Вилланове. Кроме того, Леокадию и Валентину объединяла любовь к Морису.
Кроме этих двух женщин, лейтенанту Паже не на кого было надеяться. Ни к кому больше он не испытывал такой привязанности. Это не означает, что Морис был неблагодарным сыном. Его родители были добрыми людьми и хорошо воспитали своего мальчика. Однако два года назад связь между Морисом и его семьей оборвалась: он стал чужим для своих собственных родителей.
Молодой человек не держал на них зла. Он понимал, что его отец, имея мало денег и много детей, должен в первую очередь заботиться о тех, кто остался на его попечении.
Когда лейтенант Паже совершал в Африке свои подвиги, родные почти простили его, но после того, как Морис попал в беду, он получил из дома лишь одно короткое письмо.
Из него не следовало, что родители прокляли своего сына, и все же это послание не могло вызвать особой радости. Заканчивалось оно так: «Тот, кто презирает советы людей, умудренных жизненным опытом, и не считается с мнением отца и матери, всегда плохо кончает».
Мы можем посмеяться над этой сентенцией, проникнутой провинциальным духом, однако давайте не будем этого делать, поскольку, как ни крути, а слова эти верны.
И все же Лафонтен давно продемонстрировал нам, чего стоят неуместные мудрствования.
А ведь родители Мориса могли повести себя и по-другому. Пусть все обвиняют их сына, пусть все, включая здравый смысл, свидетельствуют против него – для любящих отца и матери это не должно было бы иметь никакого значения. Мне больше нравятся те люди, которые на их месте сказали бы: «Нет! Наш сын невиновен!»
Вот это была бы настоящая семья. Члены подлинной семьи никогда не сомневаются друг в друге, и в этом их сила.
Со времени своего второго ареста Морис каждый день с нетерпением ждал прихода мамаши Лео. Эта женщина не докучала ему своими нравоучениями, но молодой человек знал, что она всей душой предана ему. Однако время шло, а Леокадии все не было. Это очень удивляло Мориса. Он не допускал и мысли о том, что укротительница могла забыть о своем юном друге.
Это был единственный визит, на который надеялся Морис, поскольку тюремщик, открывший дверь Валентине, вылетел со службы.
Когда женщины вошли в камеру лейтенанта, он сначала увидел только укротительницу – и первыми словами узника были:
– Бедная мамаша! Вы, наверное, болели?
Вдова кинулась к нему с распростертыми объятиями, но Морис не мог ответить ей тем же: он был в кандалах.
Прижав бедного узника к груди, мамаша Лео, которая уже обливалась слезами, громко запричитала:
– Морис! Мой дорогой Морис! Как ты изменился! Бедненький мой! Сколько ты пережил!
Она совсем забыла про Валентину. Что же касается Мориса, то возлюбленную заслоняла от него мощная фигура укротительницы.
– Ничего, мне уже недолго страдать, – промолвил узник. – Обнимите меня еще раз, мамаша Лео. А потом расскажите мне о ней, ладно? Я очень хочу говорить о ней.
– Но она здесь, – удивленно произнесла Леокадия. – Мы пришли вместе.
Морис оттолкнул вдову с такой силой, что несмотря на свой солидный вес, мадам Самайу едва не грохнулась на спину.
– Черт побери! – радостно воскликнула она. – Ты еще не совсем ослаб, малыш!
Узник вскочил на ноги. Он не отрывал глаз от Валентины, неподвижно стоявшей посреди камеры. Видимо, в первый момент Морис не узнал ее в мужском костюме.
Наконец молодой человек понял, кто стоит перед ним. Две крупные слезы скатились по щекам узника. Он рухнул на стул.
– Вы остригли ваши волосы! – пролепетал Морис. – Ваши прекрасные волосы, которые я так любил!
Удивительно, но он слово в слово повторил то, что часом раньше сказала укротительница.
Как раз в это время мимо двери проходил тюремщик.
– Здравствуйте, кузен, – громко проговорила Валентина. – Правда, что здесь не разрешается курить? К этому, наверное, очень трудно привыкнуть.
Она подбежала к узнику и поцеловала его в лоб.
– Дорогая! Моя дорогая Валентина! – прошептал Морис. – Как я счастлив! Я и не знал, что на свете бывает такая радость!
Проходивший мимо тюремщик заглянул в камеру. Он увидел, что на убогом ложе заключенного, вытянув ноги, сидит мамаша Лео, сам узник на месте, а рядом с ним стоит юноша.
– Нам нельзя терять ни минуты, – заявила укротительница. – Мы пришли сюда не лясы точить!
– Мамаша, позволь мне поговорить с Морисом, – перебила ее Валентина. – Я хочу сама объяснить ему все.
– Хорошо, дочка, – кивнула Леокадия. – Тогда садись рядом со мной: тебя же прямо шатает.
В самом деле, Валентина едва держалась на ногах.
– Нет, – ответила она, – я останусь здесь. Я сяду на колени к мужу.
И Валентина тут же исполнила свое обещание. Казалось, Морис потерял дар речи.
«Все-таки она слегка чокнутая, это точно», – подумала укротительница.
– Нам действительно нельзя терять ни секунды, – спокойно повторила мадемуазель де Вилланове. – В нашем распоряжении всего несколько минут, и за это время надо успеть все объяснить. Поскольку мы теперь не увидимся до великого дня.
Леокадия и Морис переглянулись.
– До какого дня? – переспросил узник. Валентина улыбнулась.
– Если вы будете обсуждать, сумасшедшая я или нет, это отнимет у нас драгоценное время, – произнесла она.– Я многое должна вам сообщить, и кое-что из этого, возможно, покажется вам странным. И все же уверяю вас, что я в своем уме. Одним словом, я буду говорить то, что считаю нужным.
Валентина положила руку на плечо Мориса. Теперь молодая женщина держалась спокойно и уверенно.
– Морис, вы мой муж, а я ваша жена, ибо такова наша воля, – продолжала она. – Не знаю, что нас ждет, умрем мы или будем жить, но наш союз должен благословить священник. Это нужно хотя бы для того, чтобы на могильной плите, под которой мы будем покоиться вместе, была написана одна фамилия.
– Послушай, что ты... – начала было укротительница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
В своих мыслях Морис все время возвращался к странному, нелепому балагану, который представлялся ему чудесным местом, романтическим и поэтичным.
Все самое дорогое для лейтенанта было связано с этим балаганом. Разве не там он впервые увидел чарующую улыбку Флоретты?
В долгие, томительные часы одиночества Морис занимался тем, что по крупицам восстанавливал в мыслях все, связанное с этим местом.
Именно там после долгого отсутствия ему снова удалось обрести надежду и счастье.
В этом мире Мориса любили только два человека: Валентина и Леокадия. Иногда они казались ему двумя сестрами. Разумеется, это не вполне соответствовало действительности, однако в ту пору, когда лейтенант познакомился с ними, мамаша Лео была покровительницей юной особы, которую теперь называют мадемуазель де Вилланове. Кроме того, Леокадию и Валентину объединяла любовь к Морису.
Кроме этих двух женщин, лейтенанту Паже не на кого было надеяться. Ни к кому больше он не испытывал такой привязанности. Это не означает, что Морис был неблагодарным сыном. Его родители были добрыми людьми и хорошо воспитали своего мальчика. Однако два года назад связь между Морисом и его семьей оборвалась: он стал чужим для своих собственных родителей.
Молодой человек не держал на них зла. Он понимал, что его отец, имея мало денег и много детей, должен в первую очередь заботиться о тех, кто остался на его попечении.
Когда лейтенант Паже совершал в Африке свои подвиги, родные почти простили его, но после того, как Морис попал в беду, он получил из дома лишь одно короткое письмо.
Из него не следовало, что родители прокляли своего сына, и все же это послание не могло вызвать особой радости. Заканчивалось оно так: «Тот, кто презирает советы людей, умудренных жизненным опытом, и не считается с мнением отца и матери, всегда плохо кончает».
Мы можем посмеяться над этой сентенцией, проникнутой провинциальным духом, однако давайте не будем этого делать, поскольку, как ни крути, а слова эти верны.
И все же Лафонтен давно продемонстрировал нам, чего стоят неуместные мудрствования.
А ведь родители Мориса могли повести себя и по-другому. Пусть все обвиняют их сына, пусть все, включая здравый смысл, свидетельствуют против него – для любящих отца и матери это не должно было бы иметь никакого значения. Мне больше нравятся те люди, которые на их месте сказали бы: «Нет! Наш сын невиновен!»
Вот это была бы настоящая семья. Члены подлинной семьи никогда не сомневаются друг в друге, и в этом их сила.
Со времени своего второго ареста Морис каждый день с нетерпением ждал прихода мамаши Лео. Эта женщина не докучала ему своими нравоучениями, но молодой человек знал, что она всей душой предана ему. Однако время шло, а Леокадии все не было. Это очень удивляло Мориса. Он не допускал и мысли о том, что укротительница могла забыть о своем юном друге.
Это был единственный визит, на который надеялся Морис, поскольку тюремщик, открывший дверь Валентине, вылетел со службы.
Когда женщины вошли в камеру лейтенанта, он сначала увидел только укротительницу – и первыми словами узника были:
– Бедная мамаша! Вы, наверное, болели?
Вдова кинулась к нему с распростертыми объятиями, но Морис не мог ответить ей тем же: он был в кандалах.
Прижав бедного узника к груди, мамаша Лео, которая уже обливалась слезами, громко запричитала:
– Морис! Мой дорогой Морис! Как ты изменился! Бедненький мой! Сколько ты пережил!
Она совсем забыла про Валентину. Что же касается Мориса, то возлюбленную заслоняла от него мощная фигура укротительницы.
– Ничего, мне уже недолго страдать, – промолвил узник. – Обнимите меня еще раз, мамаша Лео. А потом расскажите мне о ней, ладно? Я очень хочу говорить о ней.
– Но она здесь, – удивленно произнесла Леокадия. – Мы пришли вместе.
Морис оттолкнул вдову с такой силой, что несмотря на свой солидный вес, мадам Самайу едва не грохнулась на спину.
– Черт побери! – радостно воскликнула она. – Ты еще не совсем ослаб, малыш!
Узник вскочил на ноги. Он не отрывал глаз от Валентины, неподвижно стоявшей посреди камеры. Видимо, в первый момент Морис не узнал ее в мужском костюме.
Наконец молодой человек понял, кто стоит перед ним. Две крупные слезы скатились по щекам узника. Он рухнул на стул.
– Вы остригли ваши волосы! – пролепетал Морис. – Ваши прекрасные волосы, которые я так любил!
Удивительно, но он слово в слово повторил то, что часом раньше сказала укротительница.
Как раз в это время мимо двери проходил тюремщик.
– Здравствуйте, кузен, – громко проговорила Валентина. – Правда, что здесь не разрешается курить? К этому, наверное, очень трудно привыкнуть.
Она подбежала к узнику и поцеловала его в лоб.
– Дорогая! Моя дорогая Валентина! – прошептал Морис. – Как я счастлив! Я и не знал, что на свете бывает такая радость!
Проходивший мимо тюремщик заглянул в камеру. Он увидел, что на убогом ложе заключенного, вытянув ноги, сидит мамаша Лео, сам узник на месте, а рядом с ним стоит юноша.
– Нам нельзя терять ни минуты, – заявила укротительница. – Мы пришли сюда не лясы точить!
– Мамаша, позволь мне поговорить с Морисом, – перебила ее Валентина. – Я хочу сама объяснить ему все.
– Хорошо, дочка, – кивнула Леокадия. – Тогда садись рядом со мной: тебя же прямо шатает.
В самом деле, Валентина едва держалась на ногах.
– Нет, – ответила она, – я останусь здесь. Я сяду на колени к мужу.
И Валентина тут же исполнила свое обещание. Казалось, Морис потерял дар речи.
«Все-таки она слегка чокнутая, это точно», – подумала укротительница.
– Нам действительно нельзя терять ни секунды, – спокойно повторила мадемуазель де Вилланове. – В нашем распоряжении всего несколько минут, и за это время надо успеть все объяснить. Поскольку мы теперь не увидимся до великого дня.
Леокадия и Морис переглянулись.
– До какого дня? – переспросил узник. Валентина улыбнулась.
– Если вы будете обсуждать, сумасшедшая я или нет, это отнимет у нас драгоценное время, – произнесла она.– Я многое должна вам сообщить, и кое-что из этого, возможно, покажется вам странным. И все же уверяю вас, что я в своем уме. Одним словом, я буду говорить то, что считаю нужным.
Валентина положила руку на плечо Мориса. Теперь молодая женщина держалась спокойно и уверенно.
– Морис, вы мой муж, а я ваша жена, ибо такова наша воля, – продолжала она. – Не знаю, что нас ждет, умрем мы или будем жить, но наш союз должен благословить священник. Это нужно хотя бы для того, чтобы на могильной плите, под которой мы будем покоиться вместе, была написана одна фамилия.
– Послушай, что ты... – начала было укротительница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130