– Своеобразный характер, – соглашается Петворт, придерживая дверь таксисту, и тут на него налетает высокий, элегантно одетый господин со сложенным зонтом, который по какой-то спешной надобности выскочил из припаркованного рядом «форда-кортины». Однако это лишь секундный инцидент, и вот уже Петворт за пределами аэропорта, в светлом будущем. Асфальт расстилается, но дальше природа: поля, деревья, зубчатая чаша гор. Футбольная команда садится в один голубой автобус, оркестр с инструментами – в другой, вереница седобородых священников – в третий. Солнце катит вниз, воздух синеет, зажигаются низковаттные фонари, ветер усиливается. Сельский аромат навоза и гнили мешается с едким запахом промышленного загрязнения.
Перед зданием аэропорта стоит оранжевое такси, милиционер вежливо придерживает заднюю дверцу.
– О, это очень большое такси, – говорит Плитплов. – Уверен, мы все в него поместимся.
– Оно едет в гостиницу «Слака», – отвечает Любиёва.
– По интересному совпадению, мне надо именно туда в аптеку с рецептом для моей жены, – говорит Плитплов.
Петворт идет за своими спорящими провожатыми. Он утомился, устал с дороги, устал в дороге, он чувствует, что разобран по составу и деконструирован, как некое умозрительное предложение, однако у него есть спутники, указания, цель. Аромат табака из трубки Плитплова, рассудительная практичность Любиёвой, хорошего, пусть и опасного гида, не старой дамы и не мужчины, что вовсе не так занятно, действуют успокоительно. Такси – как маленький уютный дом на чужбине: виниловые кресла закрыты мохнатыми синими чехлами, сверху лежат розовые подушечки; из стереоколонок в задних углах салона рвется воодушевляющее пение могучего хора.
– Слибоб, – говорит милиционер, помогая Петворту сесть на заднее сиденье. Тем временем Плитплов и Любиёва запихивают в багажник его вещи; с их стороны, перекрывая пение хора, доносятся знакомые звуки, звуки ругани, свойской, ожесточенной, почти боевой. Потом, слева от Петворта, в такси плюхается Марыся Любиёва, ее сумка яростно раскачивается на плече. Через мгновение распахивается дверца справа; влезает Плитплов, с победной улыбкой на птичьем лице. Зажатый посредине, так что ноги упираются в карданный вал, а колени – в подбородок, Петворт обнаруживает, что голова его оказалась точно между колонками и превратилась в идеальный резонатор.
– О, это очень хорошая музыка, она вам нравится? – спрашивает Любиёва слева. – Военная песня народа.
– Ой, нет, такой шумный грохот, – говорит Плитплов справа. – Думаю, мы бы желали ее выключить, верно, доктор Петворт?
Усталый, очень усталый Петворт остается дипломатом.
– Очень красивая музыка, – говорит он, – но, может быть, если ее немного приглушить…
Любиёва стучит по плечу водителя в черной кепке, тот убавляет громкость и включает мотор. Немедленно в салон врывается новый звук: кто-то стучит по крыше. Машина трогается, и тут Петворт замечает, что по стеклу, со стороны Плитплова, скребут две руки.
– Там кто-то есть, – говорит Плитплов, немного опуская стекло.
В машину ввинчивается маленькая рука, сжимающая узкий серебристый предмет, похожий на…
– Это моя ручка, – говорит Петворт.
– Слибоб, слибоб! – кричит человек в плаще. Он бежит рядом с машиной, сквозь стекло видно его сморщенное лицо.
– Слибоб! – кричит Петворт.
Плитплов вертит в руках ручку.
– Вы дали ему хорошую шариковую авторучку? – спрашивает он.
– Да, – отвечает Петворт, забирая свою собственность.
– Думаю, вам очень повезло, что он ее принес, – говорит Плитплов. – Это «Паркер», очень хорошая шариковая авторучка.
– Конечно, он ее принес, – вмешивается Любиёва. – Вы же не думаете, что в нашей стране люди будут воровать?
Тем временем Петворт с трудом оборачивается и смотрит в заднее стекло. Человек в плаще по-прежнему стоит на тротуаре и машет рукой; к нему присоединилась спутница, крупная, красивая блондинка. На ней сапоги и платье с батиковой росписью.
– О, вы правда верите, что наши люди не воруют? – спрашивает Плитплов. – Вы это в газете прочли?
– Он ее принес, – говорит Любиёва.
– Когда увидел, что это важный правительственный гость в сопровождении гида, – возражает Плитплов.
– Надеюсь, вы не критикуете нашу страну в присутствии иностранца, – говорит Любиёва.
– Думаю, это умный человек, который был в Кембридже и может сделать собственные выводы, – отвечает Плитплов.
Умный человек, который был в Кембридже, смотрит в заднее стекло: двое на тротуаре всё машут и машут. Тут они перестают махать, потому что к ним подошел третий и о чем-то заговорил. Это элегантный господин, с которым Петворт только что столкнулся в дверях, но теперь у него кроме зонта откуда-то взялся мешок.
Такси останавливается на светофоре; человек с мешком взмахивает зонтом и бросается вдогонку. Таксист жмет на газ и сворачивает в боковую улицу. Человек с зонтом и двое его знакомцев пропадают из виду. Петворту кажется, что эта маленькая драма достойна обсуждения, однако он устал, утомился в дороге, утомлен дорогой, а его спутникам и без того есть о чем поговорить. Отъехав от аэропорта, водитель переключился на другую станцию: музыка лесорубов сменилась джазом.
– А, западное, – говорит Плитплов.
– Это упадочническая музыка, – замечает Любиёва.
– Вам нравится? – спрашивает Плитплов.
– Конечно, он ее не желает, – отвечает Любиёва.
– Конечно, желает, – упорствует Плитплов.
– Не думаю, – говорит Любиёва.
Перед такси узкое прямое шоссе указывает на горы, сбоку над трубами ТЭЦ поднимается оранжевый дым.
– Скажите, – говорит Петворт, просыпаясь от летаргии, – какой здесь обменный курс?
– Вы не имеете с собой денег? – спрашивает Любиёва.
– Хотите поменять? – оборачивается водитель в черной кепке.
– Знаете, – вставляет Плитплов с легким смешком, – у нас тут говорят: почему Слака похожа на Соединенные Штаты? Потому что в Соединенных Штатах можно ругать Америку, и в Слаке можно ругать Америку. А еще в Соединенных Штатах нельзя ничего купить на влоски, и в Слаке ничего нельзя купить на влоски.
– Вы критикуете вашу страну, – говорит Любиёва.
– Я шучу, – отвечает Плитплов. – На самом деле я не критикую мою страну.
– Разумеется, это преступление, – говорит Любиёва.
Перебранка продолжается, слева недовольство, справа недовольство. Посередине Петворт сидит, крепко держась за сиденье. Впереди узкое прямое шоссе указывает на зубчатую стену гор. Еще впереди функции, дефиниции – кто ты, зачем ты здесь, что ты думаешь, почему так думаешь, – ради которых (если бы только отыскать в себе индивидуальность и внутреннюю убежденность) он проделал весь этот путь через два часовых пояса, под новые небеса. Где-то позади, дома, осталась та индивидуальность, в которой он мог бы отыскать ответы (если бы только вспомнить, в чем она состоит и есть ли на самом деле).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97