– Особенно подозрительно, что именно ты хочешь сейчас вернуться сюда. Этот купчишка прохрипел на последнем издыхании, что у султана есть много способов избавиться от меня. И потому мне не хотелось бы, чтобы у меня за спиной стоял человек, сбежавший из лагеря Мехмеда, хоть мы с тобой и добрые друзья, Жан Анж.
Радостные вопли, грянувшие в турецком лагере, обрушились на нас подобно штормовой волне.
– Если султан Мехмед принял решение, он осуществит его любыми средствами, – вздохнул я. – Раз ты встал у него на пути, он, не колеблясь ни секунды, подошлет к тебе убийцу, и тот при первом же удобном случае сделает свое дело.
– Значит, ты понимаешь, почему мне не хочется видеть возле себя слишком много чужаков, – ласково проговорил Джустиниани. – Но есть люди, которым добросердечный человек просто не в состоянии отказать. Кроме того, мой долг протостратора – приглядывать за тобой, чтобы в последний момент ты не сделал какой-нибудь глупости. Так что будь у меня на глазах, когда начнется штурм, иначе – поплатишься головой.
В тот же миг мы увидели Луку Нотара, который мчался к нам галопом на вороном скакуне, во главе отряда городской стражи. У калитки в стене Нотар спешился, чтобы пробраться на участок Джустиниани. Генуэзец сложил ладони рупором и крикнул своим людям, чтобы они не подпускали Нотара к земляному валу. Лицо Луки потемнело от гнева. Он рявкнул:
– Я имею право ходить где пожелаю, чтобы выполнять распоряжения императора. Среди греческих поденщиков на стене находятся беглые преступники и контрабандисты.
Джустиниани спустился по обломкам стены и спрыгнул на землю перед Нотаром. Доспехи генуэзца зазвенели.
– Ты не будешь шпионить на моем участке! – заорал он. – Тут я – хозяин! Отдай мне лучше две мои бомбарды. Сейчас они нужны мне, как воздух!
Нотар язвительно засмеялся:
– Ты считаешь, что греки должны защищать порт голыми руками? Именно теперь эти пушки необходимы, чтобы не подпустить к городу турецкий флот.
Джустиниани заскрипел зубами так, что хрустнули челюсти, и прорычал:
– Не понимаю, почему я еще не проткнул тебя мечом, проклятый предатель.
Лицо Нотара посерело. Оглядевшись по сторонам, он схватился за меч… Но у грека хватило ума не бросаться на человека комплекции Джустиниани. Нотар отступил на пару шагов и, убедившись, что прикрыт с тыла своими людьми, попытался улыбнуться. Потом он ответил спокойным тоном:
– Пусть Бог рассудит, кто тут предатель – император или я. Разве не правда, что ты носишь с собой письменное обязательство с тремя печатями, по которому должен получить во владение Лемнос, если сумеешь отстоять город?
– А если и так? – спросил Джустиниани, бросив на Нотара быстрый взгляд и стараясь найти подвох в словах грека.
Но Нотар с самым искренним видом воскликнул:
– Несчастный латинский глупец! Разве ты не знаешь, что император еще до начала осады обещал Лемнос королеве Каталонии – за суда и отряды солдат? Ни один корабль так и не появился, но каталонцы давно заняли остров. Тебе придется отвоевывать его, если ты выйдешь живым из этой бойни.
Джустиниани затрясся, скорчился – и разразился жутким смехом.
– Греки есть и всегда останутся греками! – вскричал генуэзец, тяжело дыша. – Ты готов поклясться на кресте, что не солгал мне?
Нотар вытащил из ножен меч и поцеловал крест на рукоятке.
– Как правда – то, что Бог будет судить всех нас по делам нашим, так верно и то, что император Константин передал Лемнос во владение каталонцам и подтвердил это золотой буллой. Ты заслуживаешь не княжеской короны, а шутовского колпака, Джованни Джустиниани.
Могла ли отравленная стрела попасть генуэзцу в сердце в более подходящий момент? Довольный Нотар вскочил на коня и отбыл. Пройдя через калитку в стене, я приблизился к Джустиниани. Заметив, что я стою рядом с ним, он положил мне на плечо тяжелую руку, словно ища опоры, и сказал:
– Предательство и обман всегда живут среди людей. Может, и в моем собственном сердце тоже притаилась измена. Я сражался больше ради Генуи, чем ради императора. Но сейчас я клянусь, что буду биться до последнего, пока есть хоть какая-то надежда, – только для того, чтобы окружить свое имя немеркнущей славой, чтобы обо мне и моем родном городе вспоминали, пока будет существовать хоть один камень из стен Константинополя.
Слезы горького разочарования заструились по щекам генуэзца. Истово крестясь, он стал молиться:
– Боже, смилуйся надо мной, бедным грешником, и если такова воля Твоя, то лучше уж отдай этот город туркам, чем венецианцам. Пусть корабельные черви сожрут их суда, пусть ураган разорвет их паруса в клочья. А греков я не хочу даже проклинать. Пусть ими займутся турки.
После этой молитвы Джустиниани приказал своим людям спустить пурпурное знамя императора и оставил только свой собственный флаг, развевающийся над грудой развалин, в которую превратилась большая стена.
Снова наступила непроглядная ночь. Турецкие костры взвиваются к тучам. Я не перестаю удивляться загадкам человеческой души и таящейся в ней жажде славы, которая заставляет даже таких закаленных воинов, как Джустиниани, забыть о собственной выгоде и рисковать жизнью лишь во имя чести. Раз император, оказавшись в безвыходном положении, обманом пытался купить себе помощь, Джустиниани без малейшего ущерба для своей репутации мог разорвать договор и увести своих людей на корабли. Султан осыпал бы генуэзца чинами и почестями, если бы по окончании осады Джустиниани согласился служить туркам.
Есть все же в человеке что-то более благородное, чем эгоизм и честолюбие.
Интересно, а в душе Луки Нотара есть что-нибудь еще, кроме жажды власти?
Мой слуга Мануил считает свои деньги. Он беспокойно озирается по сторонам и пребывает в состоянии глубокого душевного разлада, поскольку не знает, где спрятаться от турок.
28 мая 1453 года
Турки готовятся к наступлению. В темноте слышен непрерывный шум: приносят и устанавливают Штурмовые лестницы, наводят мосты, подтаскивают бревна и вязанки хвороста. Костры в лагере вспыхнули лишь на несколько минут и погасли, когда султан велел своим солдатам пару часов отдохнуть перед боем.
Но разве можно заснуть в такую ночь, как эта? Из города сегодня пришло множество добровольцев чтобы в последнюю минуту еще натаскать в проломы земли и камней. Поэтому Джустиниани тоже разрешил своим воинам отдохнуть. Сегодня ночью и завтра от каждого потребуются все силы. Но как я могу спать на смертном одре моего города?
Сегодня никто не жалел ни дров, ни провианта. Император велел опустошить склады и разделить все до последней крошки между жителями города и латинянами.
Меня охватило странное чувство, будто эта ночь должна стать и моей последней ночью, которую я ждал и к которой готовился всю предыдущую жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Радостные вопли, грянувшие в турецком лагере, обрушились на нас подобно штормовой волне.
– Если султан Мехмед принял решение, он осуществит его любыми средствами, – вздохнул я. – Раз ты встал у него на пути, он, не колеблясь ни секунды, подошлет к тебе убийцу, и тот при первом же удобном случае сделает свое дело.
– Значит, ты понимаешь, почему мне не хочется видеть возле себя слишком много чужаков, – ласково проговорил Джустиниани. – Но есть люди, которым добросердечный человек просто не в состоянии отказать. Кроме того, мой долг протостратора – приглядывать за тобой, чтобы в последний момент ты не сделал какой-нибудь глупости. Так что будь у меня на глазах, когда начнется штурм, иначе – поплатишься головой.
В тот же миг мы увидели Луку Нотара, который мчался к нам галопом на вороном скакуне, во главе отряда городской стражи. У калитки в стене Нотар спешился, чтобы пробраться на участок Джустиниани. Генуэзец сложил ладони рупором и крикнул своим людям, чтобы они не подпускали Нотара к земляному валу. Лицо Луки потемнело от гнева. Он рявкнул:
– Я имею право ходить где пожелаю, чтобы выполнять распоряжения императора. Среди греческих поденщиков на стене находятся беглые преступники и контрабандисты.
Джустиниани спустился по обломкам стены и спрыгнул на землю перед Нотаром. Доспехи генуэзца зазвенели.
– Ты не будешь шпионить на моем участке! – заорал он. – Тут я – хозяин! Отдай мне лучше две мои бомбарды. Сейчас они нужны мне, как воздух!
Нотар язвительно засмеялся:
– Ты считаешь, что греки должны защищать порт голыми руками? Именно теперь эти пушки необходимы, чтобы не подпустить к городу турецкий флот.
Джустиниани заскрипел зубами так, что хрустнули челюсти, и прорычал:
– Не понимаю, почему я еще не проткнул тебя мечом, проклятый предатель.
Лицо Нотара посерело. Оглядевшись по сторонам, он схватился за меч… Но у грека хватило ума не бросаться на человека комплекции Джустиниани. Нотар отступил на пару шагов и, убедившись, что прикрыт с тыла своими людьми, попытался улыбнуться. Потом он ответил спокойным тоном:
– Пусть Бог рассудит, кто тут предатель – император или я. Разве не правда, что ты носишь с собой письменное обязательство с тремя печатями, по которому должен получить во владение Лемнос, если сумеешь отстоять город?
– А если и так? – спросил Джустиниани, бросив на Нотара быстрый взгляд и стараясь найти подвох в словах грека.
Но Нотар с самым искренним видом воскликнул:
– Несчастный латинский глупец! Разве ты не знаешь, что император еще до начала осады обещал Лемнос королеве Каталонии – за суда и отряды солдат? Ни один корабль так и не появился, но каталонцы давно заняли остров. Тебе придется отвоевывать его, если ты выйдешь живым из этой бойни.
Джустиниани затрясся, скорчился – и разразился жутким смехом.
– Греки есть и всегда останутся греками! – вскричал генуэзец, тяжело дыша. – Ты готов поклясться на кресте, что не солгал мне?
Нотар вытащил из ножен меч и поцеловал крест на рукоятке.
– Как правда – то, что Бог будет судить всех нас по делам нашим, так верно и то, что император Константин передал Лемнос во владение каталонцам и подтвердил это золотой буллой. Ты заслуживаешь не княжеской короны, а шутовского колпака, Джованни Джустиниани.
Могла ли отравленная стрела попасть генуэзцу в сердце в более подходящий момент? Довольный Нотар вскочил на коня и отбыл. Пройдя через калитку в стене, я приблизился к Джустиниани. Заметив, что я стою рядом с ним, он положил мне на плечо тяжелую руку, словно ища опоры, и сказал:
– Предательство и обман всегда живут среди людей. Может, и в моем собственном сердце тоже притаилась измена. Я сражался больше ради Генуи, чем ради императора. Но сейчас я клянусь, что буду биться до последнего, пока есть хоть какая-то надежда, – только для того, чтобы окружить свое имя немеркнущей славой, чтобы обо мне и моем родном городе вспоминали, пока будет существовать хоть один камень из стен Константинополя.
Слезы горького разочарования заструились по щекам генуэзца. Истово крестясь, он стал молиться:
– Боже, смилуйся надо мной, бедным грешником, и если такова воля Твоя, то лучше уж отдай этот город туркам, чем венецианцам. Пусть корабельные черви сожрут их суда, пусть ураган разорвет их паруса в клочья. А греков я не хочу даже проклинать. Пусть ими займутся турки.
После этой молитвы Джустиниани приказал своим людям спустить пурпурное знамя императора и оставил только свой собственный флаг, развевающийся над грудой развалин, в которую превратилась большая стена.
Снова наступила непроглядная ночь. Турецкие костры взвиваются к тучам. Я не перестаю удивляться загадкам человеческой души и таящейся в ней жажде славы, которая заставляет даже таких закаленных воинов, как Джустиниани, забыть о собственной выгоде и рисковать жизнью лишь во имя чести. Раз император, оказавшись в безвыходном положении, обманом пытался купить себе помощь, Джустиниани без малейшего ущерба для своей репутации мог разорвать договор и увести своих людей на корабли. Султан осыпал бы генуэзца чинами и почестями, если бы по окончании осады Джустиниани согласился служить туркам.
Есть все же в человеке что-то более благородное, чем эгоизм и честолюбие.
Интересно, а в душе Луки Нотара есть что-нибудь еще, кроме жажды власти?
Мой слуга Мануил считает свои деньги. Он беспокойно озирается по сторонам и пребывает в состоянии глубокого душевного разлада, поскольку не знает, где спрятаться от турок.
28 мая 1453 года
Турки готовятся к наступлению. В темноте слышен непрерывный шум: приносят и устанавливают Штурмовые лестницы, наводят мосты, подтаскивают бревна и вязанки хвороста. Костры в лагере вспыхнули лишь на несколько минут и погасли, когда султан велел своим солдатам пару часов отдохнуть перед боем.
Но разве можно заснуть в такую ночь, как эта? Из города сегодня пришло множество добровольцев чтобы в последнюю минуту еще натаскать в проломы земли и камней. Поэтому Джустиниани тоже разрешил своим воинам отдохнуть. Сегодня ночью и завтра от каждого потребуются все силы. Но как я могу спать на смертном одре моего города?
Сегодня никто не жалел ни дров, ни провианта. Император велел опустошить склады и разделить все до последней крошки между жителями города и латинянами.
Меня охватило странное чувство, будто эта ночь должна стать и моей последней ночью, которую я ждал и к которой готовился всю предыдущую жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78