Перестань!
– Господи, Кэтрин! – простонал он.
Не обращая внимания на режущую боль в груди, он вдавил Кэтрин в мягкую постель. Постель, на которой он провел столько одиноких ночей, когда думал о ней и не мог ее коснуться.
Он проник в нее сразу и глубоко, одним сильным, жадным движением. Все окружающее вдруг разом исчезло, перестало существовать. Забыв обо всем, он как безумный с яростью вновь и вновь овладевал Кэтрин, всякий раз стараясь проникнуть еще глубже, не задумываясь о том, что она может ощущать боль, о том, что он сам себе может снова переломать ребра. Кровать, на которой они лежали, заходила ходуном и заскрипела. Кэтрин напряглась, громко вскрикнула, и ее ногти больно вцепились ему в плечи.
– Нет, Кэтрин, нет! – умоляюще просипел он. – Не останавливайся! Нет, нет! Только не ...
– Господи, – горячечно прошептала она. – Я не могу ... не могу ...
Макс уже не мог не овладеть ею. Не мог ее не взять. Он никогда ничего не желал так страстно, как лежавшую под ним женщину. Он устрашился силы и глубины своего чувства, желания и страсти, но лишь еще более остервенело стал овладевать Кэтрин.
– Макс, о, Макс, о-о-о!
Экстаз был неописуемо прекрасным. Долго-долго, на протяжении одного бесконечного мгновения, он парил в немыслимой вышине сияющих звездных небес, и счастье окутывало каждую частичку его тела.
– Дорогая, – хрипло прошептал он. – Я сделал тебе больно?
Кэтрин прижалась щекой к его груди и тронула губами сосок.
– Мне сейчас как-то все равно, – тихо призналась она, – Макс, Боже мой... Я никогда ...
Он поцеловал ее в теплый и влажный от пота лоб.
– Кэтрин, ты никогда – что? – спросил он.
Но она не ответила. Тогда он осторожно еще крепче прижал ее к себе и глубоко вздохнул. Пахла она, как всегда, весной. Чем-то родным. Лежа в ее объятиях, он мог помечтать о весне. Макс открыл глаза. Время перевалило за полдень, в комнате все еще было светло, но у него снова все начало плыть перед глазами. И медленно и неумолимо начала возвращаться боль, сначала режущая в перебитых ребрах, потом пульсирующая в голове. А потом пришла·боль совсем иного рода – боль от осознания реальности, от того, что с ним на самом деле произошло.
Великий Боже, в его жизни просто нет места для любовной связи или, хоть это звучит чуть менее безвкусно, для любовного романа. Ведь он не обольститель, не записной красавец. Чуткости и такта у него тоже не так чтобы много. Он же на самом деле, как однажды ему сказала Кэтрин, бесконечно упрямый, безапелляционный и самоуверенный тип. Вот только без нее он уже не сможет жить. Макс погладил кончиками пальцев ее по щеке и откровенно испугался. А что, если, когда новизна близости с ним начнет ослабевать, она разглядит всю правду их отношений? Что, если в тот самый момент, когда их страсть должна будет превратиться во что-то более нежное, глубокое и постоянное, она поймет, что он всего лишь один из бесчисленных мужчин, что живут вокруг нее? Что тогда?
Ратледж презрительно кривил губы, называя его неджентльменом – унизительное оскорбление в высшем свете Англии. Макс не стал спорить, потому что, в конечном счете, Ратледж прав. Макс снова посмотрел на Кэтрин и удивленно подумал, почему она пришла к нему. Если не ретивым любовником, то кем еще он выглядел в ее глазах, чтобы она решилась заявиться к нему? Макс окинул взглядом Кэтрин и удержался от горького смешка. Вполне может быть, что все именно так и обстоит. Любовные утехи, и больше ничего, в которых, кстати, он пока не ударил в грязь лицом. Он осторожно подвинулся, чтобы Кэтрин было удобнее, и все-таки разбудил ее.
– Макс, – недовольно пробормотала она. – Макс, не уходи. Не надо.
От полусонной мольбы у Макса чуть не разорвалось сердце, и он почувствовал, как глаза его наполняются горячими слезами.
– Милая, милая моя, я тебя никогда не покину, – прошептал он ей по-итальянски и зарылся лицом в ее разметавшиеся по подушке волосы.
Зачем он ей сейчас солгал? Зачем? Гнева и недоверия в их отношениях сейчас, слава Богу, нет, но все остальное ничуть не переменилось. А сможет ли измениться он сам? Пожалуй, кое в чем сможет, если очень постарается. Но он опасался, что этих изменений будет недостаточно. И он продолжал держать задремавшую Кэтрин в объятиях, боясь пошевелиться. Он боялся, что если она сейчас проснется и посмотрит на него своими ангельскими карими глазами, то заметит, что еще немного, и он разрыдается, как ребенок; который страшится потерять то, что он и не чаял когда-нибудь обрести.
ГЛАВА 17
Истинный человек света и удовольствий блюдет благопристойность. Такого джентльмена всегда отличает изысканность в одежде.
Лорд Честерфилд. Этикет истинного дворянина
Кэтрин проснулась оттого, что ей на лицо упал пробившийся в щель между занавесками луч послеполуденного солнца. Поморгав, она села и сразу вспомнила, где находится. Макс спал рядом с ней на спине и дышал часто и поверхностно, как обычно дышат при сломанных ребрах. Одеяло сбилось комом у него в коленях, как если бы он долго ворочался и, наконец, улегся на спину, потому что не так больно. Она долго не могла оторвать взгляда от его обнаженного тела, которое привлекало настоящей мужской красотой, с мускулистыми руками, широкими плечами, поджарым животом, грудью в курчавых мелких черных волосах.
Однако при свете дня стало особенно заметно, какую травму нанесли обладателю такого красивого тела: одно плечо ему, по-видимому, раскроили чуть ли не до самой кости, потому что на месте грубо зашитой глубокой раны виднелся неприятного вида толстый пятидюймовый шрам. Под ребрами остался узкий след от удара ножом. Кэтрин предположила, что, скорее всего стилетом. Еще на руке сломанный палец, вправленный неаккуратно и оттого плохо сросшийся. Красный шрам сбоку, над бедром, – след глубокого пореза. Кэтрин потеряла терпение и перестала считать. Что заставляет человека подвергаться такому риску? Вероятно, как утверждала София Кастелли, чувство неизбывной вины?
Вздохнув, она оглядела себя, и за свой полураздетый, полурастерзанный вид ей одновременно стало стыдно и радостно. Сожалеть о чем-либо уже поздно, да и нельзя сказать, что такое чувство поселилось у нее в душе. Она, затаив дыхание, осторожно соскользнула с кровати и через всю комнату подошла к умывальнику; пока она шла, струганный деревянный пол легонько цеплялся за чулки. Большой кувшин с прохладной водой стоял наготове, а над полкой орехового дерева на маленьком колышке немного криво висело небольшое зеркало. Положив обе руки на края холодного фаянсового таза, Кэтрин наклонилась чуть вперед, разглядывая, что лежало у Макса на полке. Оказалось, что кисточка для бритья, бритва и кожаный ремень для правки бритв; рядом стояло блюдечко с наструганным мылом, тут же маленькая расческа с тремя обломанными зубьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
– Господи, Кэтрин! – простонал он.
Не обращая внимания на режущую боль в груди, он вдавил Кэтрин в мягкую постель. Постель, на которой он провел столько одиноких ночей, когда думал о ней и не мог ее коснуться.
Он проник в нее сразу и глубоко, одним сильным, жадным движением. Все окружающее вдруг разом исчезло, перестало существовать. Забыв обо всем, он как безумный с яростью вновь и вновь овладевал Кэтрин, всякий раз стараясь проникнуть еще глубже, не задумываясь о том, что она может ощущать боль, о том, что он сам себе может снова переломать ребра. Кровать, на которой они лежали, заходила ходуном и заскрипела. Кэтрин напряглась, громко вскрикнула, и ее ногти больно вцепились ему в плечи.
– Нет, Кэтрин, нет! – умоляюще просипел он. – Не останавливайся! Нет, нет! Только не ...
– Господи, – горячечно прошептала она. – Я не могу ... не могу ...
Макс уже не мог не овладеть ею. Не мог ее не взять. Он никогда ничего не желал так страстно, как лежавшую под ним женщину. Он устрашился силы и глубины своего чувства, желания и страсти, но лишь еще более остервенело стал овладевать Кэтрин.
– Макс, о, Макс, о-о-о!
Экстаз был неописуемо прекрасным. Долго-долго, на протяжении одного бесконечного мгновения, он парил в немыслимой вышине сияющих звездных небес, и счастье окутывало каждую частичку его тела.
– Дорогая, – хрипло прошептал он. – Я сделал тебе больно?
Кэтрин прижалась щекой к его груди и тронула губами сосок.
– Мне сейчас как-то все равно, – тихо призналась она, – Макс, Боже мой... Я никогда ...
Он поцеловал ее в теплый и влажный от пота лоб.
– Кэтрин, ты никогда – что? – спросил он.
Но она не ответила. Тогда он осторожно еще крепче прижал ее к себе и глубоко вздохнул. Пахла она, как всегда, весной. Чем-то родным. Лежа в ее объятиях, он мог помечтать о весне. Макс открыл глаза. Время перевалило за полдень, в комнате все еще было светло, но у него снова все начало плыть перед глазами. И медленно и неумолимо начала возвращаться боль, сначала режущая в перебитых ребрах, потом пульсирующая в голове. А потом пришла·боль совсем иного рода – боль от осознания реальности, от того, что с ним на самом деле произошло.
Великий Боже, в его жизни просто нет места для любовной связи или, хоть это звучит чуть менее безвкусно, для любовного романа. Ведь он не обольститель, не записной красавец. Чуткости и такта у него тоже не так чтобы много. Он же на самом деле, как однажды ему сказала Кэтрин, бесконечно упрямый, безапелляционный и самоуверенный тип. Вот только без нее он уже не сможет жить. Макс погладил кончиками пальцев ее по щеке и откровенно испугался. А что, если, когда новизна близости с ним начнет ослабевать, она разглядит всю правду их отношений? Что, если в тот самый момент, когда их страсть должна будет превратиться во что-то более нежное, глубокое и постоянное, она поймет, что он всего лишь один из бесчисленных мужчин, что живут вокруг нее? Что тогда?
Ратледж презрительно кривил губы, называя его неджентльменом – унизительное оскорбление в высшем свете Англии. Макс не стал спорить, потому что, в конечном счете, Ратледж прав. Макс снова посмотрел на Кэтрин и удивленно подумал, почему она пришла к нему. Если не ретивым любовником, то кем еще он выглядел в ее глазах, чтобы она решилась заявиться к нему? Макс окинул взглядом Кэтрин и удержался от горького смешка. Вполне может быть, что все именно так и обстоит. Любовные утехи, и больше ничего, в которых, кстати, он пока не ударил в грязь лицом. Он осторожно подвинулся, чтобы Кэтрин было удобнее, и все-таки разбудил ее.
– Макс, – недовольно пробормотала она. – Макс, не уходи. Не надо.
От полусонной мольбы у Макса чуть не разорвалось сердце, и он почувствовал, как глаза его наполняются горячими слезами.
– Милая, милая моя, я тебя никогда не покину, – прошептал он ей по-итальянски и зарылся лицом в ее разметавшиеся по подушке волосы.
Зачем он ей сейчас солгал? Зачем? Гнева и недоверия в их отношениях сейчас, слава Богу, нет, но все остальное ничуть не переменилось. А сможет ли измениться он сам? Пожалуй, кое в чем сможет, если очень постарается. Но он опасался, что этих изменений будет недостаточно. И он продолжал держать задремавшую Кэтрин в объятиях, боясь пошевелиться. Он боялся, что если она сейчас проснется и посмотрит на него своими ангельскими карими глазами, то заметит, что еще немного, и он разрыдается, как ребенок; который страшится потерять то, что он и не чаял когда-нибудь обрести.
ГЛАВА 17
Истинный человек света и удовольствий блюдет благопристойность. Такого джентльмена всегда отличает изысканность в одежде.
Лорд Честерфилд. Этикет истинного дворянина
Кэтрин проснулась оттого, что ей на лицо упал пробившийся в щель между занавесками луч послеполуденного солнца. Поморгав, она села и сразу вспомнила, где находится. Макс спал рядом с ней на спине и дышал часто и поверхностно, как обычно дышат при сломанных ребрах. Одеяло сбилось комом у него в коленях, как если бы он долго ворочался и, наконец, улегся на спину, потому что не так больно. Она долго не могла оторвать взгляда от его обнаженного тела, которое привлекало настоящей мужской красотой, с мускулистыми руками, широкими плечами, поджарым животом, грудью в курчавых мелких черных волосах.
Однако при свете дня стало особенно заметно, какую травму нанесли обладателю такого красивого тела: одно плечо ему, по-видимому, раскроили чуть ли не до самой кости, потому что на месте грубо зашитой глубокой раны виднелся неприятного вида толстый пятидюймовый шрам. Под ребрами остался узкий след от удара ножом. Кэтрин предположила, что, скорее всего стилетом. Еще на руке сломанный палец, вправленный неаккуратно и оттого плохо сросшийся. Красный шрам сбоку, над бедром, – след глубокого пореза. Кэтрин потеряла терпение и перестала считать. Что заставляет человека подвергаться такому риску? Вероятно, как утверждала София Кастелли, чувство неизбывной вины?
Вздохнув, она оглядела себя, и за свой полураздетый, полурастерзанный вид ей одновременно стало стыдно и радостно. Сожалеть о чем-либо уже поздно, да и нельзя сказать, что такое чувство поселилось у нее в душе. Она, затаив дыхание, осторожно соскользнула с кровати и через всю комнату подошла к умывальнику; пока она шла, струганный деревянный пол легонько цеплялся за чулки. Большой кувшин с прохладной водой стоял наготове, а над полкой орехового дерева на маленьком колышке немного криво висело небольшое зеркало. Положив обе руки на края холодного фаянсового таза, Кэтрин наклонилась чуть вперед, разглядывая, что лежало у Макса на полке. Оказалось, что кисточка для бритья, бритва и кожаный ремень для правки бритв; рядом стояло блюдечко с наструганным мылом, тут же маленькая расческа с тремя обломанными зубьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110