Но политику в съемочной группе определяю не я – это вопрос свободного выбора каждого.
Я хмыкнула – ничего себе свободный выбор, особенно в моем теперешнем положении.
– Допустим. Но вы должны знать… Я живу…
– Я в курсе. Вы живете со слепым художником. Сергей Каныгин, не так ли?
– Риторический вопрос. Я действительно живу у него. Но он не только слеп, он беспомощен. У него сломан позвоночник, и он прикован к креслу.
– Боюсь, он уже не так беспомощен, как вам кажется, Ева, – двусмысленно промурлыкал Кравчук.
– Вы вперлись и к нему? – с ненавистью сказала я.
– Зачем же так грубо? Просто навестили страдальца. Прикупили парочку картин за очень хорошие деньги. Ему понадобятся деньги… Он был неплохим художником, очень жаль, что с ним произошло это ужасное несчастье… Кстати, мои ребята застали там очаровательную молодую кошечку. Вы только один день не ночевали дома, и вот, пожалуйста… Похоже, ваш слепыш вам изменяет.
Я с трудом удержалась, чтобы не двинуть кулаком в лощеную физиономию Кравчука.
– Мне нужно хотя бы сообщить ему… Мне нужно заехать домой…
– Я понимаю. Вы заедете к нему, если хотите, прямо сейчас. Скажете, что уезжаете на выбор натуры. На некоторое время. Скажем, недели на две.
– Думаете, что решите проблему за две недели?
– Все может быть… – неопределенно сказал Кравчук.
– Я не могу его оставить.
– Можете. Идемте, Ева.
– Вот еще что, Андрей Юрьевич… Я возьму несколько оригами… На память об этом обеде. Вы не возражаете?
– Берите все. – Кравчук был великодушен. К столу подошел метрдотель, и Кравчук что-то шепнул ему на ухо: тот коротко кивнул и мгновенно исчез. Я проводила его ироническим взглядом:
– Скажите, Андрей Юрьевич, у вас весь обслуживающий персонал похож на резидентов советской разведки в “третьих странах” или есть счастливые исключения?
– Весь, – улыбнулся Кравчук, – это ведь все отставники, профессионалы высокого класса, которых государство выкинуло на помойку, как запаршивевших котят. Очень неосмотрительно с его стороны…
– Пожалуй.
…В гардеробе ресторана нас уже ждал Митяй. Он по-прежнему гонял в руке эспандер. Пока гардеробщик помогал мне справиться со стареньким пальто, купленным два месяца назад на распродаже в Измайлове (на большее при скромной зарплате работницы видеопроката рассчитывать было сложно), Кравчук о чем-то шептался с Митяем. На лице молодого человека застыла взрывоопасная смесь удивления, брезгливости и покорности судьбе. Бедный мальчик, тебя уговаривают ни в чем не отказывать потасканной тетке, свалившейся на твою голову, не иначе. Не очень захватывающая перспектива, что и говорить. Поймав на себе потемневший взгляд Митяя, я широко ему улыбнулась. Похоже, нас ждут веселые расплюевские дни.
– До завтра, Ева, – Кравчук был сама любезность, – будем надеяться, что съемки не прервутся из-за отсутствия главной исполнительницы.
– Передавайте привет Анджею, – еще более любезно сказала я.
– Вам понравился “Попугай Флобер”?
– Я в восторге. И кухня отменная.
– Жду вас в любой вечер, если, конечно, вам негде будет его провести. Я отдам распоряжение своим людям. – Любезность Кравчука перешла в приторное обожание, а лицо Митяя исказила такая гримаса, как будто его долбанули электроразрядником для скота.
– Непременно буду. Спасибо за приглашение. Кравчук действительно поцеловал мне руку на прощание – в этом я не ошиблась. Как не ошиблась и в своих предположениях относительно Митяя. Пока мы шли к машине, его молчание стало еще более враждебным, чем обычно, и – еще более рассеянным. Он искоса бросал на меня полные глухой неприязни взгляды – очевидно, прикидывал, с какой стороны взобраться на мою незавидную тушку, чтобы не стошнило раньше времени. Почему так принято считать, что женщины, у которых нет никаких шансов понравиться мужчинам, в душе – яростные нимфоманки?.. О, я знала об этом все, я могла бы даже прочесть курс лекций на эту тему в каком-нибудь затрапезном Кембридже. Никто другой, кроме меня, не мог судить так объективно, так отстраненно – за свою жизнь я успела побыть и вызывающей уныние забитой дурнушкой, и вызывающей восторг чувственной красоткой. Теперь же я была чем-то среднеарифметическим, я пребывала в состоянии полной независимости – и от откровенной красоты, и от откровенной некрасивости. По-другому это называлось наплевательством и объяснялось просто: я так долго готовилась к смерти, что жизнь во всех ее проявлениях больше меня не волновала. Меня не волновали мужчины, разве что только те, кого я успела предать – вольно или невольно. Но это не лежало в сфере секса, это относилось совсем к другой области небес…
– Куда едем? – по-извозщицки коротко бросил Митяй, заводя машину.
– "Забыл добавить – “хозяйка”, – не удержалась я, – на “Пражскую”, голубчик.
Мы добирались до “Пражской” больше часа – всему виной были чертовы пробки, индустриальная отрыжка часа “пик”. Я курила одну сигарету за другой, Митяй гонял желваки по скулам, демонстративно опускал стекло и покашливал, но мне было совершенно наплевать, что он обо мне думает: сиди и дыши дымом, послушный щенок, если не хватает ума никому не подчиняться. Ты, конечно, чертовски красив, но сейчас меня гораздо больше занимает твой умница-хозяин. Братны был мне абсолютно ясен, вернее, были абсолютно ясны мотивы, по которым он решил скрыть убийство Александровой: для него это лишь досадное препятствие на пути к очередному триумфу, не больше. С тем же успехом и с тем же равнодушием он попытался бы скрыть и более массовые преступления против человечества, включая резню армян в Турции в 1915 году и атомную бомбардировку Хиросимы. Его кино, его профессиональная деятельность действительно были его религией. И, как любая религия, она была нетерпима к еретикам и отступникам, она выжигала каленым железом то, что ей мешало. А смерть Александровой мешала Братны, в этом не было никаких сомнений, Кравчук прав. Но что заставило самого Кравчука принять участие в сокрытии преступления? Пойти на заведомый риск? Прикрыв глаза, я пыталась вспомнить те фразы, которыми обменивались Кравчук и Братны в гримерке, – что-то тогда насторожило меня. Но что? Давай, Ева, ты же можешь анализировать, тебя натаскивали на это в свое время – и это было совсем недавно. Пришло время доказать, что Костя Лапицкий и сонм его ангелов в погонах работали с тобой не напрасно… Кажется, тогда Братны сказал:
"Огласка не нужна ни тебе, ни мне…” И я помню, как изменилось лицо Кравчука. Скрыв убийство, он многим рискует, он профессионал, он сам долгое время проработал в органах, он не может этого не понимать. Значит, для него существует еще больший риск. Такой риск, по сравнению с которым меркнет даже случайное убийство – оно путает им все карты, понятно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Я хмыкнула – ничего себе свободный выбор, особенно в моем теперешнем положении.
– Допустим. Но вы должны знать… Я живу…
– Я в курсе. Вы живете со слепым художником. Сергей Каныгин, не так ли?
– Риторический вопрос. Я действительно живу у него. Но он не только слеп, он беспомощен. У него сломан позвоночник, и он прикован к креслу.
– Боюсь, он уже не так беспомощен, как вам кажется, Ева, – двусмысленно промурлыкал Кравчук.
– Вы вперлись и к нему? – с ненавистью сказала я.
– Зачем же так грубо? Просто навестили страдальца. Прикупили парочку картин за очень хорошие деньги. Ему понадобятся деньги… Он был неплохим художником, очень жаль, что с ним произошло это ужасное несчастье… Кстати, мои ребята застали там очаровательную молодую кошечку. Вы только один день не ночевали дома, и вот, пожалуйста… Похоже, ваш слепыш вам изменяет.
Я с трудом удержалась, чтобы не двинуть кулаком в лощеную физиономию Кравчука.
– Мне нужно хотя бы сообщить ему… Мне нужно заехать домой…
– Я понимаю. Вы заедете к нему, если хотите, прямо сейчас. Скажете, что уезжаете на выбор натуры. На некоторое время. Скажем, недели на две.
– Думаете, что решите проблему за две недели?
– Все может быть… – неопределенно сказал Кравчук.
– Я не могу его оставить.
– Можете. Идемте, Ева.
– Вот еще что, Андрей Юрьевич… Я возьму несколько оригами… На память об этом обеде. Вы не возражаете?
– Берите все. – Кравчук был великодушен. К столу подошел метрдотель, и Кравчук что-то шепнул ему на ухо: тот коротко кивнул и мгновенно исчез. Я проводила его ироническим взглядом:
– Скажите, Андрей Юрьевич, у вас весь обслуживающий персонал похож на резидентов советской разведки в “третьих странах” или есть счастливые исключения?
– Весь, – улыбнулся Кравчук, – это ведь все отставники, профессионалы высокого класса, которых государство выкинуло на помойку, как запаршивевших котят. Очень неосмотрительно с его стороны…
– Пожалуй.
…В гардеробе ресторана нас уже ждал Митяй. Он по-прежнему гонял в руке эспандер. Пока гардеробщик помогал мне справиться со стареньким пальто, купленным два месяца назад на распродаже в Измайлове (на большее при скромной зарплате работницы видеопроката рассчитывать было сложно), Кравчук о чем-то шептался с Митяем. На лице молодого человека застыла взрывоопасная смесь удивления, брезгливости и покорности судьбе. Бедный мальчик, тебя уговаривают ни в чем не отказывать потасканной тетке, свалившейся на твою голову, не иначе. Не очень захватывающая перспектива, что и говорить. Поймав на себе потемневший взгляд Митяя, я широко ему улыбнулась. Похоже, нас ждут веселые расплюевские дни.
– До завтра, Ева, – Кравчук был сама любезность, – будем надеяться, что съемки не прервутся из-за отсутствия главной исполнительницы.
– Передавайте привет Анджею, – еще более любезно сказала я.
– Вам понравился “Попугай Флобер”?
– Я в восторге. И кухня отменная.
– Жду вас в любой вечер, если, конечно, вам негде будет его провести. Я отдам распоряжение своим людям. – Любезность Кравчука перешла в приторное обожание, а лицо Митяя исказила такая гримаса, как будто его долбанули электроразрядником для скота.
– Непременно буду. Спасибо за приглашение. Кравчук действительно поцеловал мне руку на прощание – в этом я не ошиблась. Как не ошиблась и в своих предположениях относительно Митяя. Пока мы шли к машине, его молчание стало еще более враждебным, чем обычно, и – еще более рассеянным. Он искоса бросал на меня полные глухой неприязни взгляды – очевидно, прикидывал, с какой стороны взобраться на мою незавидную тушку, чтобы не стошнило раньше времени. Почему так принято считать, что женщины, у которых нет никаких шансов понравиться мужчинам, в душе – яростные нимфоманки?.. О, я знала об этом все, я могла бы даже прочесть курс лекций на эту тему в каком-нибудь затрапезном Кембридже. Никто другой, кроме меня, не мог судить так объективно, так отстраненно – за свою жизнь я успела побыть и вызывающей уныние забитой дурнушкой, и вызывающей восторг чувственной красоткой. Теперь же я была чем-то среднеарифметическим, я пребывала в состоянии полной независимости – и от откровенной красоты, и от откровенной некрасивости. По-другому это называлось наплевательством и объяснялось просто: я так долго готовилась к смерти, что жизнь во всех ее проявлениях больше меня не волновала. Меня не волновали мужчины, разве что только те, кого я успела предать – вольно или невольно. Но это не лежало в сфере секса, это относилось совсем к другой области небес…
– Куда едем? – по-извозщицки коротко бросил Митяй, заводя машину.
– "Забыл добавить – “хозяйка”, – не удержалась я, – на “Пражскую”, голубчик.
Мы добирались до “Пражской” больше часа – всему виной были чертовы пробки, индустриальная отрыжка часа “пик”. Я курила одну сигарету за другой, Митяй гонял желваки по скулам, демонстративно опускал стекло и покашливал, но мне было совершенно наплевать, что он обо мне думает: сиди и дыши дымом, послушный щенок, если не хватает ума никому не подчиняться. Ты, конечно, чертовски красив, но сейчас меня гораздо больше занимает твой умница-хозяин. Братны был мне абсолютно ясен, вернее, были абсолютно ясны мотивы, по которым он решил скрыть убийство Александровой: для него это лишь досадное препятствие на пути к очередному триумфу, не больше. С тем же успехом и с тем же равнодушием он попытался бы скрыть и более массовые преступления против человечества, включая резню армян в Турции в 1915 году и атомную бомбардировку Хиросимы. Его кино, его профессиональная деятельность действительно были его религией. И, как любая религия, она была нетерпима к еретикам и отступникам, она выжигала каленым железом то, что ей мешало. А смерть Александровой мешала Братны, в этом не было никаких сомнений, Кравчук прав. Но что заставило самого Кравчука принять участие в сокрытии преступления? Пойти на заведомый риск? Прикрыв глаза, я пыталась вспомнить те фразы, которыми обменивались Кравчук и Братны в гримерке, – что-то тогда насторожило меня. Но что? Давай, Ева, ты же можешь анализировать, тебя натаскивали на это в свое время – и это было совсем недавно. Пришло время доказать, что Костя Лапицкий и сонм его ангелов в погонах работали с тобой не напрасно… Кажется, тогда Братны сказал:
"Огласка не нужна ни тебе, ни мне…” И я помню, как изменилось лицо Кравчука. Скрыв убийство, он многим рискует, он профессионал, он сам долгое время проработал в органах, он не может этого не понимать. Значит, для него существует еще больший риск. Такой риск, по сравнению с которым меркнет даже случайное убийство – оно путает им все карты, понятно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116