– Что с Александровой?
– Ты разве не знаешь? Пропала старушка.
– Что вы сделали с трупом?
Брови Анджея удивленно приподнялись:
– С каким трупом?
– Ты прекрасно знаешь, с каким. Александрову убили.
– А ее убили? Откуда такие сведения? Я даже задохнулась от его цинизма:
– Ты принимаешь меня за дуру?
– Не хочу даже говорить об этом. У меня сорван съемочный период, это единственное, что я знаю.
– Я в этой ситуации страдаю больше всех…
– Если ты считаешь, что я буду покрывать…
– Конечно. Мы все заодно, цеховая солидарность, рука руку моет, ты мне – я тебе. И не вздумай меня шантажировать. Я все равно откуплюсь. И от своей ассистентки по актерам, и от всех остальных. А тебе может не поздоровиться. – Даже угроза в его устах звучала элегантно, она бродила вокруг меня на мягких лапах и тыкалась мокрым носом в мои дрожащие от страха и негодования колени.
– Неужели ты думаешь, что тебе все сойдет с рук? – бессильным голосом сказала я.
– А ты сомневаешься? Я ведь почти национальное достояние, каннский триумфатор, русский стандарт, сумасшедший гений…
– Это правда. Ты сумасшедший.
– Мое слово против твоего. Сегодня в пять часов утра я лично – слышишь, лично! – посадил старуху в машину, и ее отвезли домой. Ее видели несколько человек: какая-то безумная ранняя пташка с собакой и дворничиха. А дворничихам всегда нужно доверять. – Братны хихикнул. – А в одиннадцать утра, когда она выходила из дому по своим старушечьим делам, ее видело втрое больше народу. Вот так. Вопросы есть?
– Что вы сделали с трупом?
– А никакого трупа не было. Я закрываю тему. Давай не мучить друг друга давно разрешенными проблемами. У нас много работы – нужно еще найти новую актрису. Я так подозреваю, что старая у нас больше не появится.
– Я думаю, ты будешь гореть в аду, Анджей Братны.
– Я думаю, ты составишь мне компанию. Я думаю, мы неплохо проведем там время. – Он откровенно издевался надо мной. – А теперь извини, мне нужно утрясти кое-какие вопросы. Сделать пару конфиденциальных звонков.
Я с трудом поднялась со стула, в глазах покачивалась серая пелена: я ожидала от Братны всего, чего угодно, только не такого откровенного цинизма. Когда я уже взялась за ручку двери, голос Братны остановил меня:
– Ева!
Сейчас он одумается, я обернусь и увижу в его наглых гипнотических глазах обыкновенный мальчишеский страх и обыкновенное мальчишеское раскаяние.
– Ева, тебя искал Кравчук. Переговори с ним, пожалуйста.
Я пулей выскочила в коридор, чувствуя, что в комнате мне не хватает воздуха. И сразу же попала в объятия Андрея Юрьевича.
– А я вас ищу, Ева, – радушно сказал Кравчук: вчерашнее ночное “ты” уступило место вежливому “вы”, иначе и быть не может, это соответствует моим седым волосам и выслуге лет. – Нужно обсудить кое-какие вопросы. Приглашаю вас на обед. Согласны?..
* * *
…Мы сидели в самой респектабельной кравчуковской вотчине – “Попугае Флобере” уже два часа. Видимо, специально для меня Кравчук разработал целую программу. Первым номером в ней шел расслабляющий обед, который состоял из блюд национальной грузинской кухни. Тихие вышколенные официанты, все, как на подбор, обладатели физиономий Джеймса Бонда при исполнении, не успевали менять тарелки. Слушая Кравчука, я отстраненно думала о том, что такое меню привело бы в восхищение моего погибшего Ивана, на четверть грузина (странное, почти мистическое, стечение обстоятельств – Братны был на четверть поляком). Ивана, единственного человека, которого я любила по-настоящему: чахохбили, сациви, шашлык, грузинский шпинат… Если бы он остался жив тогда, уйму лет назад, я не была бы сейчас такой запутавшейся и одинокой. Усилием воли я заставила себя не думать об Иване и стала наблюдать за манипуляциями Кравчука: из плотных салфеток он быстро складывал фигурки зверушек: руки Кравчука завораживали так же, как глаза Братны. Перед директором группы выстроилась уже целая шеренга бумажных тигров, жирафов, морских котиков: все салфеточные звери были очаровательными альбиносами.
– Еще вина, Ева? Это, между прочим, настоящее “Цинандали”, такого нет нигде в Москве. Я привожу его из Грузии. А вы знаете, что все грузинские вина пронумерованы?
– Понятия не имею.
– “Цинандали”, например, – это номер 22. Забавно.
– Действительно, забавно.
– У вас нет никаких ассоциаций с номером 22? – Это был провокационный вопрос. На дверях гримерки, в которой убили Александрову, были именно эти цифры – 22.
– Никаких, – спокойно ответила я.
– Это хорошо. Я надеюсь, что эта комбинация цифр никогда больше не всплывет в вашей памяти.
– Ну, если вы настаиваете…. Из уважения к вам… Я сегодня же вычеркну из календаря все двадцать вторые числа каждого месяца. Хотя совершенно не понимаю, что вы имеете в виду.
– Понимаете, прекрасно понимаете… А знаете, Ева, как готовят ткемали? – После молниеносного рейда в глубины моих страхов Кравчук был сама любезность.
– Просветите.
– Дикорастущую сливу отваривают, протирают, добавляют базилик, кинзу, чеснок и красный молотый перец… Мой парнишка не очень вам докучает?
– По правде сказать, докучает. – Мы оставили Митяя на улице в машине, в обществе Бориса Гребенщикова и ручного эспандера. Кравчуку даже в голову не пришло бросить кость своему псу, хотя тот не ел с самого утра.
– Придется потерпеть.
– Сколько?
– Не так долго…
– Решаете, что со мной делать?
– Честно говоря, я еще не решил, что с вами делать… Какое блюдо из вас приготовить, – Кравчук добродушно хохотнул, – что-нибудь экзотическое, это уж точно.
Кравчук не врал: он действительно не знал, как поступить со мной. Максимум, чего он мог добиться, – это информации о том, что я живу у осевшего в Москве слепого марийского художника Серьги Каныгина. Это должно подстегнуть профессиональную гордость.
– Что, ничего не удалось выудить обо мне? – “Цинандали” действительно было великолепно, я расслабилась и позволила себе мило похамить.
Кравчук внимательно посмотрел на меня. И сказал, тщательно подбирая слова:
– Почему же, кое-что есть…
– Это “кое-что” могла сообщить вам и я сама.
– Я не верю тому, что люди говорят о себе. Они обязательно выдадут желаемое за действительное – из самых лучших побуждений. Или из природной склонности к вранью. Постоянная ложь, даже когда она не нужна, ничем не обоснована и не продиктована обстоятельствами, – это единственное, что отличает человека от животных. – Кравчук выстроил всех своих бумажных зверушек в один ряд: теперь их было десять.
– Да, сегодня на студии вы наглядно это продемонстрировали. – Проклятое вино сыграло со мной злую шутку: я окончательно расслабилась.
Это была непозволительная вольность, и я сразу же поняла это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116