Он мстит за это оскорбление, или, если был чем-то обязан человеку, оскорбившему его, и потому не может отомстить ему, уничтожает подарок, которым пренебрегли. Ни в коем случае он не возьмет его назад. Конечно, было бы величайшей неблагодарностью, если бы я рассердился на тебя, ведь ты спас мне жизнь и хорошо ко мне относишься. Поэтому мой гнев обратится на предметы, что не понравились тебе. Они будут уничтожены.
Он вытащил саблю из ножен и принялся гнуть клинок, так что тот готов был уже лопнуть. Я взял Стойко за руку, стремясь ему помешать, и воскликнул;
– Послушай, что за чертовщина! Не станешь же ты всерьез ломать этот несравненный клинок! Ты только грозишь!
– Я не грожу. Я даю тебе слово, что разломаю саблю на куски, если ты не пообещаешь мне сейчас принять ее в дар.
Он отдернул руку и снова стал энергично гнуть саблю. Я видел, что он говорит всерьез, и поэтому вмешался:
– Остановись! Я возьму ее!
– А кинжал?
– Тоже.
– Хорошо. Бери его! Да принесет тебе это оружие удачу в беде и победу в бою! Теперь же надо отправиться в путь, прежде чем подручные Жута узнают, что случилось.
– Если ты думаешь, что они не знают этого, то ошибаешься. Ругова – маленькое местечко, поэтому люди тотчас узнают обо всем, что случилось, даже если это их не касается. Так что, они как следует подготовились к встрече. Развяжите Жуту ноги, чтобы он мог идти. Пусть Оско и Омар возьмут его с двух сторон и сразу же пристрелят любого, кто рискнет прийти ему на помощь.
Ноги были развязаны. Жут не шевелился.
– Встань! – приказал Халеф.
Арестованный сделал вид, что не слышит. Но когда хаджи угостил его хлестким ударом плетки, тот мигом вскочил, свирепо поглядел на малыша и воскликнул:
– Собака, храбрись, пока у меня руки связаны! Если бы не это, я бы мигом тебя отмолотил. Но дело пока не кончено. Вы все скоро поймете, что значит оскорблять Жу… я хотел сказать – Кара-Нирвана!
– Говори всегда слово «Жут», – ответил я, подбивая его к признанию. – Мы все знаем, что ты главарь разбойников. Ты науськиваешь своих собак на людей, а сам всегда остаешься в стороне. Углежог загоняет людей в сети, раскинутые тобой, а ты заманиваешь их в ловушку хитростью и коварством. Еще можно восхищаться разбойником, нападающим на людей смело и открыто, но ты трус, коего должно лишь презирать. У тебя нет ни капли мужества. Ты боишься даже признаться, кто ты. Тьфу, позор на тебя! Да не набросится на тебя с лаем собака, ибо и это слишком большая честь для тебя!
С этими словами я плюнул в него. Это произвело нужный эффект. Он свирепо проревел:
– Молчи! Если ты решил убедиться, трус я или же нет, то развяжи меня и сразись со мной! Тогда ты поймешь, что ты червь рядом со мной!
– Да, на словах ты храбр, но не на деле. Увидев нас в шахте, ты разве не пустился наутек?
– Вас было намного больше.
– Я в одиночку справился с твоими сообщниками, хотя их тоже было намного больше. А разве ты не бежал от меня, когда я – совсем один – сцепился с тобой в лодке? В этом твое мужество? А когда мы выбрались на берег, ты разве был связан по рукам и ногам? Разве ты показал мне, что я червь рядом с тобой? Нет, это я уложил тебя, как мальчишку. Так что, не говори о мужестве! Все твои сообщники – оба аладжи, миридит, Манах эль-Барша, Баруд эль-Амасат, старый Мубарек – открыто заявляли, что они – мои враги, что они – разбойники и убийцы; ты один скрываешь это. Ты можешь угрожать, и ничего более. У тебя сердце зайца, который убегает, завидев свору собак. Ты – Аджеми, перс из Нирвана. Я знаю это место, ведь я там бывал. Жители Нирвана едят мясо жаб и, нажравшись до отвала, кормят вшей. Когда кто-то из них приезжает в другой персидский город, местный люд кричит: «Tufu Nirwanost! Nirwanan dschabandaranend; ora bazad!» («Тьфу, он из Нирвана! Нирванцы – трусы; плюйте в него!»). Именно так будут говорить и о тебе, если ты не признаешься, кто ты. Твои кишки дрожат от страха, а колени трясутся от слабости. Ты боишься, что слово гнева сметет тебя!
Еще никто не бросал ему в лицо подобных оскорблений. Он и впрямь дрожал, но не от страха, а от гнева. Он прыгнул в мою сторону, толкнул меня ногой и ответил на том же персидском диалекте, на котором заговорил я:
– Gur, dzabaz, bisaman, dihdschet efza, gatar biz, gar riz! Смейся, негодяй, мошенник, глупец! Ты испускаешь вонь и сеешь чесотку! Никто не станет с тобой говорить. Твои речи безумны, а твои слова лживы. Ты называешь меня трусом? Хорошо, я покажу, что тебя не боюсь.
И, обращаясь к остальным, он продолжал по-турецки:
– Не считайте меня трусом. Я скажу вам, что я и есть Жут. Да, я запер этих троих в шахте, чтобы отобрать у них деньги, а потом убить их. Но горе тому и трижды горе тому, кто отважится дотронуться хоть до одного моего волоска! У меня сотни помощников, и они ужасно отомстят за все, что со мной случится. Сперва месть падет на эту собаку из Германистана: он будет издыхать от чесотки и возблагодарит того, кто ударом дубинки избавит его от этих мук. Идите сюда и развяжите мне руки! Я вас щедро награжу, а потом…
Он умолк, потому что Халеф подскочил к нему, влепил оплеуху, от которой он зашатался, и прикрикнул:
– Это тебе за собаку и за чесотку, а если ты скажешь хоть еще одно слово, жалкий карлик, то я так огрею тебя плеткой, что твои кости разлетятся на мили вокруг! Уведите этого негодяя! Я пойду за ним с плеткой, и за каждый звук, что он издаст без позволения эфенди, он тут же схлопочет удар!
Малыш говорил это очень серьезно, и я не возражал. В том положении, в каком находился перс, было несказанной дерзостью произносить подобные речи. Итак, главная цель была достигнута: он признался, что он – Жут. Никто более не решался открыто защищать его.
Перс прикусил губы, но уже не пытался больше говорить. Стойко получил свою каурую лошадь. Галингре заявил, что попробует составить нам компанию. Пришло время отправляться в путь. Мы двинулись к постоялому двору, которым владел Жут.
Глава 7
У ПРЕДАТЕЛЬСКОЙ РАСЩЕЛИНЫ
Когда мы вышли из дома, то заметили, что толпа перед ним уменьшилась. Почтенный старец все еще разговаривал с людьми, но, очевидно, ему не удалось сгладить впечатление, оставленное подстрекательской речью киаджи. Толпа разделилась на две группы, державшиеся разных мнений: одни защищали нас, другие – перса.
– Они ведут его! – раздался чей-то голос из толпы. – Кара-Нирван невиновен; дайте ему свободу!
– Нет-нет, он убийца! – послышалось с другой стороны. – Пусть он умрет, тотчас, непременно!
Обе партии теснились и напирали; я упрашивал одних, угрожал другим и обещал, что по этому делу будет проведено строгое, но справедливое следствие. Закончил я свою речь, решительно предупредив, что мы застрелим любого, кто рискнет приблизиться к нам, чтобы чем-либо помешать. Это помогло. В руках мы держали оружие. Толпа ворчала, но позволила нам пройти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Он вытащил саблю из ножен и принялся гнуть клинок, так что тот готов был уже лопнуть. Я взял Стойко за руку, стремясь ему помешать, и воскликнул;
– Послушай, что за чертовщина! Не станешь же ты всерьез ломать этот несравненный клинок! Ты только грозишь!
– Я не грожу. Я даю тебе слово, что разломаю саблю на куски, если ты не пообещаешь мне сейчас принять ее в дар.
Он отдернул руку и снова стал энергично гнуть саблю. Я видел, что он говорит всерьез, и поэтому вмешался:
– Остановись! Я возьму ее!
– А кинжал?
– Тоже.
– Хорошо. Бери его! Да принесет тебе это оружие удачу в беде и победу в бою! Теперь же надо отправиться в путь, прежде чем подручные Жута узнают, что случилось.
– Если ты думаешь, что они не знают этого, то ошибаешься. Ругова – маленькое местечко, поэтому люди тотчас узнают обо всем, что случилось, даже если это их не касается. Так что, они как следует подготовились к встрече. Развяжите Жуту ноги, чтобы он мог идти. Пусть Оско и Омар возьмут его с двух сторон и сразу же пристрелят любого, кто рискнет прийти ему на помощь.
Ноги были развязаны. Жут не шевелился.
– Встань! – приказал Халеф.
Арестованный сделал вид, что не слышит. Но когда хаджи угостил его хлестким ударом плетки, тот мигом вскочил, свирепо поглядел на малыша и воскликнул:
– Собака, храбрись, пока у меня руки связаны! Если бы не это, я бы мигом тебя отмолотил. Но дело пока не кончено. Вы все скоро поймете, что значит оскорблять Жу… я хотел сказать – Кара-Нирвана!
– Говори всегда слово «Жут», – ответил я, подбивая его к признанию. – Мы все знаем, что ты главарь разбойников. Ты науськиваешь своих собак на людей, а сам всегда остаешься в стороне. Углежог загоняет людей в сети, раскинутые тобой, а ты заманиваешь их в ловушку хитростью и коварством. Еще можно восхищаться разбойником, нападающим на людей смело и открыто, но ты трус, коего должно лишь презирать. У тебя нет ни капли мужества. Ты боишься даже признаться, кто ты. Тьфу, позор на тебя! Да не набросится на тебя с лаем собака, ибо и это слишком большая честь для тебя!
С этими словами я плюнул в него. Это произвело нужный эффект. Он свирепо проревел:
– Молчи! Если ты решил убедиться, трус я или же нет, то развяжи меня и сразись со мной! Тогда ты поймешь, что ты червь рядом со мной!
– Да, на словах ты храбр, но не на деле. Увидев нас в шахте, ты разве не пустился наутек?
– Вас было намного больше.
– Я в одиночку справился с твоими сообщниками, хотя их тоже было намного больше. А разве ты не бежал от меня, когда я – совсем один – сцепился с тобой в лодке? В этом твое мужество? А когда мы выбрались на берег, ты разве был связан по рукам и ногам? Разве ты показал мне, что я червь рядом с тобой? Нет, это я уложил тебя, как мальчишку. Так что, не говори о мужестве! Все твои сообщники – оба аладжи, миридит, Манах эль-Барша, Баруд эль-Амасат, старый Мубарек – открыто заявляли, что они – мои враги, что они – разбойники и убийцы; ты один скрываешь это. Ты можешь угрожать, и ничего более. У тебя сердце зайца, который убегает, завидев свору собак. Ты – Аджеми, перс из Нирвана. Я знаю это место, ведь я там бывал. Жители Нирвана едят мясо жаб и, нажравшись до отвала, кормят вшей. Когда кто-то из них приезжает в другой персидский город, местный люд кричит: «Tufu Nirwanost! Nirwanan dschabandaranend; ora bazad!» («Тьфу, он из Нирвана! Нирванцы – трусы; плюйте в него!»). Именно так будут говорить и о тебе, если ты не признаешься, кто ты. Твои кишки дрожат от страха, а колени трясутся от слабости. Ты боишься, что слово гнева сметет тебя!
Еще никто не бросал ему в лицо подобных оскорблений. Он и впрямь дрожал, но не от страха, а от гнева. Он прыгнул в мою сторону, толкнул меня ногой и ответил на том же персидском диалекте, на котором заговорил я:
– Gur, dzabaz, bisaman, dihdschet efza, gatar biz, gar riz! Смейся, негодяй, мошенник, глупец! Ты испускаешь вонь и сеешь чесотку! Никто не станет с тобой говорить. Твои речи безумны, а твои слова лживы. Ты называешь меня трусом? Хорошо, я покажу, что тебя не боюсь.
И, обращаясь к остальным, он продолжал по-турецки:
– Не считайте меня трусом. Я скажу вам, что я и есть Жут. Да, я запер этих троих в шахте, чтобы отобрать у них деньги, а потом убить их. Но горе тому и трижды горе тому, кто отважится дотронуться хоть до одного моего волоска! У меня сотни помощников, и они ужасно отомстят за все, что со мной случится. Сперва месть падет на эту собаку из Германистана: он будет издыхать от чесотки и возблагодарит того, кто ударом дубинки избавит его от этих мук. Идите сюда и развяжите мне руки! Я вас щедро награжу, а потом…
Он умолк, потому что Халеф подскочил к нему, влепил оплеуху, от которой он зашатался, и прикрикнул:
– Это тебе за собаку и за чесотку, а если ты скажешь хоть еще одно слово, жалкий карлик, то я так огрею тебя плеткой, что твои кости разлетятся на мили вокруг! Уведите этого негодяя! Я пойду за ним с плеткой, и за каждый звук, что он издаст без позволения эфенди, он тут же схлопочет удар!
Малыш говорил это очень серьезно, и я не возражал. В том положении, в каком находился перс, было несказанной дерзостью произносить подобные речи. Итак, главная цель была достигнута: он признался, что он – Жут. Никто более не решался открыто защищать его.
Перс прикусил губы, но уже не пытался больше говорить. Стойко получил свою каурую лошадь. Галингре заявил, что попробует составить нам компанию. Пришло время отправляться в путь. Мы двинулись к постоялому двору, которым владел Жут.
Глава 7
У ПРЕДАТЕЛЬСКОЙ РАСЩЕЛИНЫ
Когда мы вышли из дома, то заметили, что толпа перед ним уменьшилась. Почтенный старец все еще разговаривал с людьми, но, очевидно, ему не удалось сгладить впечатление, оставленное подстрекательской речью киаджи. Толпа разделилась на две группы, державшиеся разных мнений: одни защищали нас, другие – перса.
– Они ведут его! – раздался чей-то голос из толпы. – Кара-Нирван невиновен; дайте ему свободу!
– Нет-нет, он убийца! – послышалось с другой стороны. – Пусть он умрет, тотчас, непременно!
Обе партии теснились и напирали; я упрашивал одних, угрожал другим и обещал, что по этому делу будет проведено строгое, но справедливое следствие. Закончил я свою речь, решительно предупредив, что мы застрелим любого, кто рискнет приблизиться к нам, чтобы чем-либо помешать. Это помогло. В руках мы держали оружие. Толпа ворчала, но позволила нам пройти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106