Он оцепенело смотрел на малыша, казалось, не чувствуя ударов.
– И ты не узнаешь меня? – спросил Омар, медленно приближаясь и отстраняя Халефа. – Я – Омар, сын Садека, которого ты убил на озере Шотт-эль-Джерид и бросил в зыбучий песок, и никто теперь не может прийти на место его смерти, чтобы помолиться Аллаху и Пророку. Я преследовал тебя от самого Рбилли. Аллах не хотел, чтобы я тебя настиг сразу. Он дал тебе время покаяться. Ты же стал злее, чем прежде, и потому Аллах, наконец, предал тебя в мои руки. Готовься! Час мщения настал! Ты не уйдешь, и под твоими ногами уже разверзлась джехенна, готовая принять твою душу, проклятую во веки веков!
Как же они разнились! Омар стоял, расправив плечи, спокойный и гордый. В его лице не было ни следа ненависти. Лишь холодная, мрачная решимость исходила от него. Хамд эль-Амасат дрожал, не от страха, а от ярости. Черты его лица скорчились. Его грудь вздымалась; он громко дышал.
– О ангелы! О дьявол! Почему же меня схватили? – шипел он. – Если бы руки у меня были свободны, я бы вас задушил, вас всех… всех!
– Ты сам произнес свой приговор, – ответил Омар. – Ты будешь задушен без пощады и жалости. Эфенди, ты еще будешь с ним говорить?
Вопрос был обращен ко мне.
– Нет, – ответил я. – Я покончил с ним.
– Тогда уступи его мне!
– У других тоже есть свои счеты с ним.
– Счеты с ним прежде всего у меня. Кто намерен его у меня отнять?
Он осмотрелся вокруг. Никто не ответил. Что мне было делать? Я знал, что ни просьба, ни угроза, ни приказ не подействуют. И все же я сказал:
– Ты хочешь его трусливо убить? Ты хочешь…
– Нет, нет! – перебил он меня. – Оско не убивал брата этого человека, а честно и гордо сразился с ним. Это же сделаю и я. Я не палач. Развяжите его! Я отложу оружие. Он хотел меня задушить? Пусть попробует! Если ему удастся меня убить, освободите его и пусть идет, куда глаза глядят.
Итак, дуэль, жуткая дуэль! Если уж жители цивилизованных стран за одно неосторожное слово посягали на жизнь обидчика и считали бесчестием избежать поединка с ним, то мог ли я клясть этого необразованного араба, который требовал сатисфакции за убийство отца? Я не сказал ничего и отошел в сторону.
– Что ж, развяжите меня! – воскликнул Хамд эль-Амасат. – Я задушу мерзавца. Пусть его душа отправится в ад!
Омар сложил свое оружие и встал посреди комнаты. Все сидевшие за столами разошлись по углам. Дамы Галингре спрятались, чтобы не видеть ничего. Я направился к двери, чтобы помешать Хамду эль-Амасату улизнуть, если сражению он предпочтет бегство. Впрочем, он, похоже, вообще не думал об этом. Он прямо-таки сиял, предвкушая скорую свободу, и готов был броситься на Омара.
Халеф развязал ему руки. Оба противника встали друг против друга. Никто не говорил ни слова. Хамд эль-Амасат был выше и жилистее Омара. Зато тот был ловчее и хладнокровнее его.
– Что ж, подходи! – крикнул Хамд эль-Амасат, угрожающе вытянув кулаки, вместо того чтобы, как я ожидал, накинуться на Омара.
Спокойствие последнего удивляло; сын Садека не выказывал ни малейшего волнения. Он выглядел как человек, точно знающий, что победит.
– Иди ко мне, если у тебя есть мужество! – ответил он. – Посмотри-ка вперед! Видишь солнце восходит над лесом. Взгляни на него еще раз, ведь ты его больше не увидишь; ты навсегда погрязнешь в ночи и ужасе. Вот моя шея; души ее. Я не помешаю тебе положить на нее руки.
Странно! Что он задумал? Он подошел к противнику на два шага, поднял подбородок, чтобы легче было схватить его за шею, и опустил руки за спину. Хамд эль-Амасат не упустил эту отличную возможность. Он прыгнул на Омара и обеими руками вцепился ему в горло.
В ту же секунду Омар выбросил вперед руки и схватил врага за голову; ладонями он сжимал ему уши, а большими пальцами надавливал на глаза.
– Собака, вот ты и попался! – с сатанинской радостью хрипел Хамд эль-Амасат. – Теперь с тобой все кончено!
Он так крепко сжимал горло Омара, что лицо араба налилось кровью, но теперь я понял замысел моего спутника. Небольшое движение пальцев, и вот уже Омар сильно нажал на глаза противника, тот взвыл, как раненая пантера, и разжал руки, ведь его глаза… были выдавлены.
Раненый схватился руками за глазницы и не удержался от вопля. Теперь он пропал; Омар мог спокойно его задушить. Не дожидаясь этой ужасной сцены, я повернулся к двери и вышел наружу. Вся моя душа восставала против свершавшегося. Но разве можно было испытывать сострадание к такому человеку, как Хамд эль-Амасат, ведь тот был хуже дьявола?
На улице ярко светило солнце. Лучи его заливали горизонт. В комнате стало тихо. Вопль умолк. Что ж, Хамд эль-Амасат мертв? Дверь отворилась, и вышел Омар.
– Все кончено? – мрачно спросил я.
За поясом у него вновь торчали пистолеты и нож. Стало быть, сражение окончилось.
– Да, – ответил он. – Месть свершена, и душа моего отца умиленно взирает на меня. Теперь я могу обрезать бороду и пойти на молитву в мечеть, ведь обет, данный мной в пустыне, исполнен.
– Уберите труп! Я не могу его видеть.
– Его нет надобности убирать. Он уйдет сам, куда ему угодно.
– Как? Он еще жив?
– Да, сиди. Я подумал о тебе и вспомнил, что ты не любишь убийство. Я лишь ослепил Хамда эль-Амасата. Когда он беспомощно стоял передо мной, я не мог набраться духа и убить его. Пусть он медленно избывает свой мрачный удел до гробовой доски. Он утратил свет своих очей и уже не повредит ни единому человеку. Теперь я дал ему время вспомнить свои дела и покаяться. Я правильно сделал?
Что мне следовало ответить? Мне вспомнилось, что цивилизованные правоведы из христианских стран призывали ослеплять преступников, дабы те, пусть и оставшись в живых, не могли более повредить обществу. Я молча кивнул и вернулся в комнату.
В дверях мне встретился хозяин; с помощью слуги он вел Хамда эль-Амасата, чтобы освежить водой из колодца.
– Все кончилось, господин! – воскликнул Халеф, – и мы согласны, что этого десятижды убийцу не стали убивать. Пусть жизнь ему будет хуже, чем смерть. А что делать с жителями Невера-хане? Ведь они же были заодно с Жутом.
– Отпусти их! Они ничего нам не сделали. И так уже всего было с избытком. Мне жутко от этой страны. Давайте побыстрее покинем ее! Я никогда сюда не вернусь.
– Ты прав, господин. И мне мало радости здесь задерживаться. Поедем отсюда!
Так быстро, конечно, мы не уехали. Галингре не отправился с нами; он возвращался назад; туда же ехал и Ранко; он решил сопровождать повозку до Руговы. Многое еще надо было обсудить. Да и никто не хотел первым произнести слово прощания.
Тем временем я вышел к колодцу. Мне показалось жестоким оставлять Хамда эль-Амасата неумелым рукам хозяина. Однако, заслышав мой голос, раненый тут же осыпал меня проклятиями; это мигом заставило меня повернуть назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
– И ты не узнаешь меня? – спросил Омар, медленно приближаясь и отстраняя Халефа. – Я – Омар, сын Садека, которого ты убил на озере Шотт-эль-Джерид и бросил в зыбучий песок, и никто теперь не может прийти на место его смерти, чтобы помолиться Аллаху и Пророку. Я преследовал тебя от самого Рбилли. Аллах не хотел, чтобы я тебя настиг сразу. Он дал тебе время покаяться. Ты же стал злее, чем прежде, и потому Аллах, наконец, предал тебя в мои руки. Готовься! Час мщения настал! Ты не уйдешь, и под твоими ногами уже разверзлась джехенна, готовая принять твою душу, проклятую во веки веков!
Как же они разнились! Омар стоял, расправив плечи, спокойный и гордый. В его лице не было ни следа ненависти. Лишь холодная, мрачная решимость исходила от него. Хамд эль-Амасат дрожал, не от страха, а от ярости. Черты его лица скорчились. Его грудь вздымалась; он громко дышал.
– О ангелы! О дьявол! Почему же меня схватили? – шипел он. – Если бы руки у меня были свободны, я бы вас задушил, вас всех… всех!
– Ты сам произнес свой приговор, – ответил Омар. – Ты будешь задушен без пощады и жалости. Эфенди, ты еще будешь с ним говорить?
Вопрос был обращен ко мне.
– Нет, – ответил я. – Я покончил с ним.
– Тогда уступи его мне!
– У других тоже есть свои счеты с ним.
– Счеты с ним прежде всего у меня. Кто намерен его у меня отнять?
Он осмотрелся вокруг. Никто не ответил. Что мне было делать? Я знал, что ни просьба, ни угроза, ни приказ не подействуют. И все же я сказал:
– Ты хочешь его трусливо убить? Ты хочешь…
– Нет, нет! – перебил он меня. – Оско не убивал брата этого человека, а честно и гордо сразился с ним. Это же сделаю и я. Я не палач. Развяжите его! Я отложу оружие. Он хотел меня задушить? Пусть попробует! Если ему удастся меня убить, освободите его и пусть идет, куда глаза глядят.
Итак, дуэль, жуткая дуэль! Если уж жители цивилизованных стран за одно неосторожное слово посягали на жизнь обидчика и считали бесчестием избежать поединка с ним, то мог ли я клясть этого необразованного араба, который требовал сатисфакции за убийство отца? Я не сказал ничего и отошел в сторону.
– Что ж, развяжите меня! – воскликнул Хамд эль-Амасат. – Я задушу мерзавца. Пусть его душа отправится в ад!
Омар сложил свое оружие и встал посреди комнаты. Все сидевшие за столами разошлись по углам. Дамы Галингре спрятались, чтобы не видеть ничего. Я направился к двери, чтобы помешать Хамду эль-Амасату улизнуть, если сражению он предпочтет бегство. Впрочем, он, похоже, вообще не думал об этом. Он прямо-таки сиял, предвкушая скорую свободу, и готов был броситься на Омара.
Халеф развязал ему руки. Оба противника встали друг против друга. Никто не говорил ни слова. Хамд эль-Амасат был выше и жилистее Омара. Зато тот был ловчее и хладнокровнее его.
– Что ж, подходи! – крикнул Хамд эль-Амасат, угрожающе вытянув кулаки, вместо того чтобы, как я ожидал, накинуться на Омара.
Спокойствие последнего удивляло; сын Садека не выказывал ни малейшего волнения. Он выглядел как человек, точно знающий, что победит.
– Иди ко мне, если у тебя есть мужество! – ответил он. – Посмотри-ка вперед! Видишь солнце восходит над лесом. Взгляни на него еще раз, ведь ты его больше не увидишь; ты навсегда погрязнешь в ночи и ужасе. Вот моя шея; души ее. Я не помешаю тебе положить на нее руки.
Странно! Что он задумал? Он подошел к противнику на два шага, поднял подбородок, чтобы легче было схватить его за шею, и опустил руки за спину. Хамд эль-Амасат не упустил эту отличную возможность. Он прыгнул на Омара и обеими руками вцепился ему в горло.
В ту же секунду Омар выбросил вперед руки и схватил врага за голову; ладонями он сжимал ему уши, а большими пальцами надавливал на глаза.
– Собака, вот ты и попался! – с сатанинской радостью хрипел Хамд эль-Амасат. – Теперь с тобой все кончено!
Он так крепко сжимал горло Омара, что лицо араба налилось кровью, но теперь я понял замысел моего спутника. Небольшое движение пальцев, и вот уже Омар сильно нажал на глаза противника, тот взвыл, как раненая пантера, и разжал руки, ведь его глаза… были выдавлены.
Раненый схватился руками за глазницы и не удержался от вопля. Теперь он пропал; Омар мог спокойно его задушить. Не дожидаясь этой ужасной сцены, я повернулся к двери и вышел наружу. Вся моя душа восставала против свершавшегося. Но разве можно было испытывать сострадание к такому человеку, как Хамд эль-Амасат, ведь тот был хуже дьявола?
На улице ярко светило солнце. Лучи его заливали горизонт. В комнате стало тихо. Вопль умолк. Что ж, Хамд эль-Амасат мертв? Дверь отворилась, и вышел Омар.
– Все кончено? – мрачно спросил я.
За поясом у него вновь торчали пистолеты и нож. Стало быть, сражение окончилось.
– Да, – ответил он. – Месть свершена, и душа моего отца умиленно взирает на меня. Теперь я могу обрезать бороду и пойти на молитву в мечеть, ведь обет, данный мной в пустыне, исполнен.
– Уберите труп! Я не могу его видеть.
– Его нет надобности убирать. Он уйдет сам, куда ему угодно.
– Как? Он еще жив?
– Да, сиди. Я подумал о тебе и вспомнил, что ты не любишь убийство. Я лишь ослепил Хамда эль-Амасата. Когда он беспомощно стоял передо мной, я не мог набраться духа и убить его. Пусть он медленно избывает свой мрачный удел до гробовой доски. Он утратил свет своих очей и уже не повредит ни единому человеку. Теперь я дал ему время вспомнить свои дела и покаяться. Я правильно сделал?
Что мне следовало ответить? Мне вспомнилось, что цивилизованные правоведы из христианских стран призывали ослеплять преступников, дабы те, пусть и оставшись в живых, не могли более повредить обществу. Я молча кивнул и вернулся в комнату.
В дверях мне встретился хозяин; с помощью слуги он вел Хамда эль-Амасата, чтобы освежить водой из колодца.
– Все кончилось, господин! – воскликнул Халеф, – и мы согласны, что этого десятижды убийцу не стали убивать. Пусть жизнь ему будет хуже, чем смерть. А что делать с жителями Невера-хане? Ведь они же были заодно с Жутом.
– Отпусти их! Они ничего нам не сделали. И так уже всего было с избытком. Мне жутко от этой страны. Давайте побыстрее покинем ее! Я никогда сюда не вернусь.
– Ты прав, господин. И мне мало радости здесь задерживаться. Поедем отсюда!
Так быстро, конечно, мы не уехали. Галингре не отправился с нами; он возвращался назад; туда же ехал и Ранко; он решил сопровождать повозку до Руговы. Многое еще надо было обсудить. Да и никто не хотел первым произнести слово прощания.
Тем временем я вышел к колодцу. Мне показалось жестоким оставлять Хамда эль-Амасата неумелым рукам хозяина. Однако, заслышав мой голос, раненый тут же осыпал меня проклятиями; это мигом заставило меня повернуть назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106