Над городом любая техника глохнет. Нечего и думать, чтобы пробиться в столицу с воздуха.
Сносит в сторону.
Пробить защиту туземцев помог резонансный орган; эта штуковина так шарахает по мозгам, что несколько дней ни один аномал, попавший в строб, не способен творить глюки. Резонансные органы давят мозговую активность. После того как академии удалось их сделать достаточно маленькими, чтобы поставить на каждый бот, стало возможным легко ловить входы в города.
И удалось взять пробы из того материала, что образует подвижный, коварный и непрерывно растущий скелет улиц. Кристаллическая структура из трех видов совершенно разных подструктур, смесь живой органической паутины, гибкого пластика и железа. Железо оказалось без единой примеси; насколько я понимаю, наши металлурги на Тесее еще не нашли способ такой очистки…
– Я – центурион Медь. Первой декурии атаковать вход и закрепиться до подхода соседей!
Жерло ближайшей улицы все ближе. Орган на боте бесшумно надрывается, поглощая гигаватты энергии, чтобы удержать кусок планетарной плоти в пойманном состоянии. Глядя на дергающуюся улицу вблизи, ни за что не поверишь, что ее создали разумные существа. Она вроде утробы циклопического червя, вроде пустой надутой кишки, упавшей одним краем на избитые колючие камни. В сотне ярдов от вздыбленной кишки в обе стороны разбегаются отростки «помоложе», цвет их чуть менее насыщенный. Левый отросток, внутри которого без труда развернется танк, исчезает в приплюснутой сфере, удивительно похожей на декоративную тыкву. Сфера высотой с тридцатиэтажную жилую инсулу, в ее рябой оранжево-красной поверхности различимы десятки мелких отверстий. Как раз позади этой циклопической тыквы спрятался вход в комбинат. Труба, отпочковавшаяся от главной улицы вправо, извивается вокруг морщинистой башни, до ужаса похожей на оплывшую свечу. В диаметре она, пожалуй, шире грузового модуля, пупырчатые бока багрового «огарка» скрываются в тучах, причем башня не стоит на месте, а оседает…
Если мы успеем сейчас туда ворваться, пока орган на полной мощности, город нас назад не выплюнет.
– Декурия, за мной!
Город навис над нами колючими иглами, зыбкими сполохами, шепотами и стонами фантомов. Этим шепотам и стонам доверять нельзя, у них нет источников и нет завершения, лишь вечное эхо. Анализатор навязчивым писком сообщил, что состав воздуха не рекомендован для дыхания, легкие над городом агонизируют.
– Я первый, Селен, вызываю центуриона!
– Я центурион Медь, слушаю!
– Мы в сотне ярдов от входа, потерь нет, прошу разрешения на самостоятельные действия!
– Ждите остальных.
– Уйдет улица…
Термометр показывал, что становится все жарче, биоанализатор выдал две огненные полоски над прицельной шкалой, справа от полосок быстро поползли расшифрованные показания состава атмосферы.
Пока пористые легкие города справлялись, не пропускали орды гнуса, стаи болезнетворных клещей и шлейфы радиации, приплывающие неизвестно откуда. Легкие по-прежнему клубились над красными шпилями, над энергостанцией и дворцом местного падишаха, наспех возведенном из останков первого базового лагеря. Хотя, вероятно, правителя города Мясников называли вовсе не падишахом, а как-то иначе, но нам это уже неважно, поскольку от дворца остались руины. Кто-то смял дюймовую сталь, словно пустую сигарную коробку. Дворец – не наша цель, но смотрится кошмарно…
– Первая декурия, разрешаю самостоятельную атаку! – центурион произнес это с некоторым сомнением в голосе, но Медь у нас всегда излишне долго сомневается. Такой уж характер.
– Салют первым, салют тем, кто не забыл о чести… – затянул Карман, выстраиваясь рядом со мной в боевой клин.
И сразу же песню подхватил десяток глоток. Полевой марш легионеров, гимн преданности и отваги. Так уж повелось, и не нами заведено, что эту песню запевают всегда, когда смерть особенно близка и требуется крепкое плечо товарища. Когда впереди неизвестность и нельзя обернуться, не то что отступить хотя бы на шаг. Потому что сзади на твою смелую спину смотрит родина.
Я запел вместе со всеми.
– Салют первым, салют тем, кто не забыл о чести!.. – выкрикивали мы, и небо вздрагивало, пугаясь нашей мощи.
27
МАЛЬЧИК
Одна смерть – это трагедия, миллионы смертей – это статистика.
И. Сталин
Три дня наверху горело, лязгали гусеницы бронетранспортеров, сминая огороды и хилые постройки, стрекотали пулеметные очереди, полыхали хутора на склонах гор, спрятанные среди густых лесов. Потом стало тихо и в тишине завыли женщины. Никос вылез из бомбоубежища. Он научился ловко душить крыс, но крысиное мясо оказалось мерзким. Он выбрался и очутился в пустыне.
От родного дома уцелел лишь фундамент. Сада больше не существовало. Обугленный забор походил на почерневшие зубы курильщика. Над городом клубился дым и кружила бирема со звездной эмблемой конфедерации. Никос пошел туда, где раньше была кухня. Ноги вязли в пепле. Он не смог добраться до люка, поперек крышки упала массивная чердачная балка.
Маленькие братья задохнулись. Никос чувствовал их смерть сквозь камни фундамента. Еще он чувствовал живых людей. Люди выходили из домов и куда-то шли. Напуганные, обозленные, растерянные, плачущие.
Он толкнул калитку и побрел вслед за жидкой толпой. Его ноги двигались автоматически, он даже не ощущал, куда ступает. Некоторые оглядывались на его закопченное лицо, истлевшую рубаху и прибавляли шаг. Некоторые узнавали его и торопливо отходили в сторону.
– Страшила живой… – один раз услышал он.
В этой школе учились когда-то дети прихожан из храма Всеблагого мученика, а потом многие годы учились все подряд, даже дети остепенившихся, отставших от таборов романов. Но в последний год оказалось, что детям прихожан из храма Единого недостойно учиться вместе с безбожниками, и снова в школе остались только те, кто чтил угловые иконы…
Люди медленно и молча входили, пробирались мимо разбитых ворот, как будто их тянуло внутрь магнитом. Они не глядели друг другу в глаза, точно были голые.
В школе снарядом вырвало ворота и кусок кровли. Парты, спортивные снаряды, глобусы и прочий деревянный инвентарь тлел в куче посреди спортзала. Очевидно, совсем недавно тут полыхал веселый костер. Никос увидел спрессованные огнем корешки сотен нераспакованных учебников. К дальней стене были прибиты двое – старенький директор школы и женщина, преподававшая историю. Никосу только предстояло у нее учиться, он наслушался от сестер о ее придирчивости и захватывающе интересных уроках.
Никос встретился с директором глазами, и это показалось ему особенно страшным. Распятый старик еще был жив, он узнавал людей, и он оказался не каким-то чужестранцем, а напротив, прожил в городке почти шестьдесят лет, а Никос гонял мяч с его внуками, до того как все это началось…
Горожане окаменели, даже не предпринимая попыток приблизиться к несчастным, прибитым крюками к темной древесине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Сносит в сторону.
Пробить защиту туземцев помог резонансный орган; эта штуковина так шарахает по мозгам, что несколько дней ни один аномал, попавший в строб, не способен творить глюки. Резонансные органы давят мозговую активность. После того как академии удалось их сделать достаточно маленькими, чтобы поставить на каждый бот, стало возможным легко ловить входы в города.
И удалось взять пробы из того материала, что образует подвижный, коварный и непрерывно растущий скелет улиц. Кристаллическая структура из трех видов совершенно разных подструктур, смесь живой органической паутины, гибкого пластика и железа. Железо оказалось без единой примеси; насколько я понимаю, наши металлурги на Тесее еще не нашли способ такой очистки…
– Я – центурион Медь. Первой декурии атаковать вход и закрепиться до подхода соседей!
Жерло ближайшей улицы все ближе. Орган на боте бесшумно надрывается, поглощая гигаватты энергии, чтобы удержать кусок планетарной плоти в пойманном состоянии. Глядя на дергающуюся улицу вблизи, ни за что не поверишь, что ее создали разумные существа. Она вроде утробы циклопического червя, вроде пустой надутой кишки, упавшей одним краем на избитые колючие камни. В сотне ярдов от вздыбленной кишки в обе стороны разбегаются отростки «помоложе», цвет их чуть менее насыщенный. Левый отросток, внутри которого без труда развернется танк, исчезает в приплюснутой сфере, удивительно похожей на декоративную тыкву. Сфера высотой с тридцатиэтажную жилую инсулу, в ее рябой оранжево-красной поверхности различимы десятки мелких отверстий. Как раз позади этой циклопической тыквы спрятался вход в комбинат. Труба, отпочковавшаяся от главной улицы вправо, извивается вокруг морщинистой башни, до ужаса похожей на оплывшую свечу. В диаметре она, пожалуй, шире грузового модуля, пупырчатые бока багрового «огарка» скрываются в тучах, причем башня не стоит на месте, а оседает…
Если мы успеем сейчас туда ворваться, пока орган на полной мощности, город нас назад не выплюнет.
– Декурия, за мной!
Город навис над нами колючими иглами, зыбкими сполохами, шепотами и стонами фантомов. Этим шепотам и стонам доверять нельзя, у них нет источников и нет завершения, лишь вечное эхо. Анализатор навязчивым писком сообщил, что состав воздуха не рекомендован для дыхания, легкие над городом агонизируют.
– Я первый, Селен, вызываю центуриона!
– Я центурион Медь, слушаю!
– Мы в сотне ярдов от входа, потерь нет, прошу разрешения на самостоятельные действия!
– Ждите остальных.
– Уйдет улица…
Термометр показывал, что становится все жарче, биоанализатор выдал две огненные полоски над прицельной шкалой, справа от полосок быстро поползли расшифрованные показания состава атмосферы.
Пока пористые легкие города справлялись, не пропускали орды гнуса, стаи болезнетворных клещей и шлейфы радиации, приплывающие неизвестно откуда. Легкие по-прежнему клубились над красными шпилями, над энергостанцией и дворцом местного падишаха, наспех возведенном из останков первого базового лагеря. Хотя, вероятно, правителя города Мясников называли вовсе не падишахом, а как-то иначе, но нам это уже неважно, поскольку от дворца остались руины. Кто-то смял дюймовую сталь, словно пустую сигарную коробку. Дворец – не наша цель, но смотрится кошмарно…
– Первая декурия, разрешаю самостоятельную атаку! – центурион произнес это с некоторым сомнением в голосе, но Медь у нас всегда излишне долго сомневается. Такой уж характер.
– Салют первым, салют тем, кто не забыл о чести… – затянул Карман, выстраиваясь рядом со мной в боевой клин.
И сразу же песню подхватил десяток глоток. Полевой марш легионеров, гимн преданности и отваги. Так уж повелось, и не нами заведено, что эту песню запевают всегда, когда смерть особенно близка и требуется крепкое плечо товарища. Когда впереди неизвестность и нельзя обернуться, не то что отступить хотя бы на шаг. Потому что сзади на твою смелую спину смотрит родина.
Я запел вместе со всеми.
– Салют первым, салют тем, кто не забыл о чести!.. – выкрикивали мы, и небо вздрагивало, пугаясь нашей мощи.
27
МАЛЬЧИК
Одна смерть – это трагедия, миллионы смертей – это статистика.
И. Сталин
Три дня наверху горело, лязгали гусеницы бронетранспортеров, сминая огороды и хилые постройки, стрекотали пулеметные очереди, полыхали хутора на склонах гор, спрятанные среди густых лесов. Потом стало тихо и в тишине завыли женщины. Никос вылез из бомбоубежища. Он научился ловко душить крыс, но крысиное мясо оказалось мерзким. Он выбрался и очутился в пустыне.
От родного дома уцелел лишь фундамент. Сада больше не существовало. Обугленный забор походил на почерневшие зубы курильщика. Над городом клубился дым и кружила бирема со звездной эмблемой конфедерации. Никос пошел туда, где раньше была кухня. Ноги вязли в пепле. Он не смог добраться до люка, поперек крышки упала массивная чердачная балка.
Маленькие братья задохнулись. Никос чувствовал их смерть сквозь камни фундамента. Еще он чувствовал живых людей. Люди выходили из домов и куда-то шли. Напуганные, обозленные, растерянные, плачущие.
Он толкнул калитку и побрел вслед за жидкой толпой. Его ноги двигались автоматически, он даже не ощущал, куда ступает. Некоторые оглядывались на его закопченное лицо, истлевшую рубаху и прибавляли шаг. Некоторые узнавали его и торопливо отходили в сторону.
– Страшила живой… – один раз услышал он.
В этой школе учились когда-то дети прихожан из храма Всеблагого мученика, а потом многие годы учились все подряд, даже дети остепенившихся, отставших от таборов романов. Но в последний год оказалось, что детям прихожан из храма Единого недостойно учиться вместе с безбожниками, и снова в школе остались только те, кто чтил угловые иконы…
Люди медленно и молча входили, пробирались мимо разбитых ворот, как будто их тянуло внутрь магнитом. Они не глядели друг другу в глаза, точно были голые.
В школе снарядом вырвало ворота и кусок кровли. Парты, спортивные снаряды, глобусы и прочий деревянный инвентарь тлел в куче посреди спортзала. Очевидно, совсем недавно тут полыхал веселый костер. Никос увидел спрессованные огнем корешки сотен нераспакованных учебников. К дальней стене были прибиты двое – старенький директор школы и женщина, преподававшая историю. Никосу только предстояло у нее учиться, он наслушался от сестер о ее придирчивости и захватывающе интересных уроках.
Никос встретился с директором глазами, и это показалось ему особенно страшным. Распятый старик еще был жив, он узнавал людей, и он оказался не каким-то чужестранцем, а напротив, прожил в городке почти шестьдесят лет, а Никос гонял мяч с его внуками, до того как все это началось…
Горожане окаменели, даже не предпринимая попыток приблизиться к несчастным, прибитым крюками к темной древесине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92