С одной стороны — выносливые люди, обученные стрелки, хорошая артиллерия и оборонительная позиция; с другой — британская пехота с многовековым опытом, чувством долга, дисциплинированностью и высоким боевым духом. С неустрашимыми сердцами пыльная колонна подвигалась вперёд по пыльному вельду.
В умах наших командиров сражение с бурами настолько тесно связалось с горами, что, даже зная о том, что по плато вьётся река Моддер, они не подумали о возможности встретить отпор на ней. Так сильна была уверенность в себе, или так слаба разведка, но силы, равные по численности нашим, со множеством орудий сосредоточились на расстоянии одиннадцати километров от нас, а наступление велось без какого-либо учёта предстоящей битвы. Очевидное даже для штатских людей предположение, что река — место, на котором весьма вероятно встретить упорное сопротивление, казалось, совсем не возникало. Возможно, несправедливо винить генерала за тот факт, который, должно быть, беспокоил его ум больше, чем наши (у человека вызывает сочувствие благородный и смелый воин, во сне, как говорят, кричавший, что ему «следовало взять с собой те два орудия»), однако здравый смысл отказывается допускать, что ни кавалерия, ни разведывательная служба не виноваты в столь абсолютном неведении. Утром во вторник, 28 ноября, британские войска получили приказ выступать немедленно, а завтракать, когда дойдут до реки Моддер, — мрачная шутка для тех, кто выжил и может её оценить.
Накануне ночью к армии подошло желанное пополнение — Аргайллский и Сатерлендский шотландские полки, компенсировавшие потери этой недели. Утро было безоблачное, и в высоком голубом небе сияло яркое солнце. Солдаты, хотя и на пустой желудок, шагали весело, распуская по рядам дымок курительных трубок. Их ободряло, что смертоносные холмы остались, на время, позади, а большое плато постепенно понижалось туда, где купы зелени обозначали течение реки. На противоположном берегу виднелись отдельные строения: одно — довольно большую гостиницу, бизнесмены из Кимберли использовали как место отдыха в выходные дни. Она стояла мирная и безобидная, глядя открытыми окнами в милый сад. Однако и у этих окон, и в саду притаилась смерть, а маленький смуглый человек, который в дверях разглядывал в бинокль приближающуюся колонну, был орудием смерти, наводящим страх Кронье. Ему помогал человек, которому предстояло зарекомендовать себя ещё более грозным и на более долгий срок. С семитским лицом, носом с горбинкой, густой бородой и орлиным взором, с кожей, потемневшей от жизни в вельде, — Деларей, один из тройки боевых командиров, чьи имена навсегда будут связаны с доблестным сопротивлением буров. Сейчас он являлся советником, главнокомандующим был Кронье.
Он расположил свои силы и мастерски, и необычно. Вопреки привычной военной практике при обороне рек, Кронье замаскировал своих солдат на обоих берегах, расположив, как утверждается, менее стойких на британской стороне реки, чтобы они могли отступать лишь под обстрел своих непоколебимых товарищей. Окопы вырыли с таким учётом уклонов земли, что в некоторых местах обеспечивалась тройная линия огня. Артиллерию, состоящую из нескольких тяжёлых орудий и пулемётов (в том числе одного адского счетверённого малокалиберного пулемёта), искусно разместили на дальнем берегу и обеспечили не только котлованами, но и резервными укрытиями, чтобы орудия можно было быстро переместить, когда их расположение будет установлено. Ряды окопов, довольно широкая река, новые ряды окопов, укреплённые дома и хорошая артиллерия, прекрасно управляемая и прекрасно расположенная, — маленькую отважную армию ждала серьёзная работа. Глубина оборонительной позиции составляла от шести до восьми километров.
Здесь в голову каждого штатского читателя должен прийти естественный вопрос: «Зачем вообще нужно было атаковать эту позицию? Почему мы не форсировали реку выше, там, где не было таких сложных преград?» Ответ, насколько вообще можно ответить на этот вопрос, должно быть, заключался в том, что мы так мало знали о дислокации врага, что оказались безвозвратно втянутыми в бой, прежде чем это поняли, и тогда отводить армию стало опаснее, чем идти в атаку. Отступать по открытой местности тысячу метров — значит идти на верную гибель. Оказавшись там, самым разумным и лучшим решением было доводить дело до конца.
Смуглый Кронье все ещё выжидал, размышляя в гостиничном саду. По вельду текли ряды пехоты: бедные парни, прошагав одиннадцать километров на горном воздухе, мечтали об обещанном завтраке. Было четверть седьмого, когда обстреляли наши уланские дозоры. Между ними и завтраком встали буры! Артиллерия получила приказ готовиться к бою, гвардейцев выслали вперёд на правый фланг, 9-ю бригаду под командованием Пола-Кару — на левый, вместе с только что прибывшими Аргайллскими и Сатерлендскими шотландцами. Они гордо пошли вперёд в смертоносную зону — и тогда, и только тогда на них обрушила огонь шестикилометровая линия винтовок, пушек и пулемётов. Тут все, от генерала до рядового, осознали, что вступили, сами того не зная, в самую жестокую битву из всех, до сих пор происходивших на этой войне.
До прояснения ситуации гвардейцы уже оказались в семи сотнях метров от бурских окопов, другие войска — примерно в девяти сотнях, причём на очень пологом склоне, что делало в высшей степени трудным найти хоть какое-либо укрытие. Перед их глазами лежала мирная картина, река, домишки, гостиница, никаких солдат, никакого дыма — кругом безлюдно и спокойно, если не считать кратких вспышек огня. Однако грохот стоял жуткий. Солдаты, чьи нервы уже адаптировались к грому больших орудий, монотонному рокоту «максимов» и треску «маузеров», снова напряглись от злобного «визга» автоматического скорострельного оружия. «Максим» шотландских гвардейцев попал под ураган снарядов этой штуки — каждый снаряд был не больше крупного грецкого ореха, но они летели очередями по десять-двадцать, — солдаты и орудие были уничтожены мгновенно. Что же касается пуль, то воздух буквально пульсировал от их жужжания, а по песку шла рябь, как на озере во время дождя. Наступать было невозможно — об отступлении не хотелось даже думать. Солдаты упали плашмя, вжались в землю и очень радовались, если вдруг муравейник дружески предоставлял им хоть какое-то прикрытие. И без конца, залп за залпом, волны оружейного огня набегали и бились перед ними. Пехота тоже стреляла и стреляла — но во что было стрелять? Изредка глаз и кисть руки на кромке окопа или за камнем — не мишень на семьсот метров. Узнать бы, сколько британских пуль нашли в тот день свою цель.
Кавалерия бесполезна, пехота бессильна — оставались только орудия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189