По морю плавают сирены и поют Магдалине о предстоящих ей и Антонио опасностях. О том же предупреждают её и другие сирены, прячущиеся за скалами. Эта маленькая пьеса доставила мне огромное удовольствие. Такого удовольствия мне никогда не пришлось впоследствии испытывать, хотя я и бывал на знаменитых комедиях Конгрева и Драйдена, которые исполнялись Кайпастаном, Беттертоном и другими королевскими актёрами.
Я помню, как-то раз в Чичестере я заплатил целый пенни за то только, чтобы поглядеть на башмак с левой ноги младшей сестры жены Пентефрия (той самой, которая обольщала прекрасного Иосифа). Но башмак этот оказался совершенно не интересным. Это был самый обыкновенный старый башмак. По величине он как раз подходил к башмакам, которые красовались на ногах содержательницы балагана. Мне стало грустно, и я догадался, что понапрасну отдал деньги обменщице.
Были и другие зрелища, за которые не нужно было платить, но они были не менее интересны, чем платные. Время от времени меня отпускали по праздничным дням — в Портстмут. Ходил я туда пешком, а иногда отец седлал своего иноходца и вёз меня, посадив перед собой. Я ходил с ним по улицам города, оглядываясь кругом и дивясь невиданным ещё мною предметам. Я глядел на городские стены и рвы около поля, на ворота, около которых стояли часовые. Мне нравилась бесконечно длинная Высокая улица. Вдоль неё тянулись правительственные здания и слышался треск барабанов и гуденье военных труб. Эти звуки заставляли сильнее биться моё маленькое сердце.
В Портсмуте, между прочим, стоял дом, в котором погиб от кинжала убийцы губернатор города герцог Букингем. Был ещё губернаторский дом, и я даже, помню, видел раз самого губернатора, который подъезжал к своему жилищу; это был краснолицый сердитый человек с носом, какой и подобает иметь губернатору. Грудь у него сияла золотом.
— Какой он красивый, батюшка! — воскликнул я, обращаясь к отцу.
Отец рассмеялся и нахлобучил шляпу на самые глаза.
— Лицо сэра Ральфа Лингарда я вижу в первый раз, — сказал он, — во время битвы при Престоне я видел только его спину. Да, сын мой, он распустил теперь хвост, как павлин, но если бы он только увидал старого Нолля — О! Что бы с ним тогда сделалось! Он встал бы на четвереньки со страха.
Да, мой отец всегда был верен самому себе. Круглоголовый фанатик просыпался, в нем всякий раз, когда он слышал звяканье оружия или видел жёлтый солдатский мундир.
В Портсмуте было на что поглядеть, кроме солдат и губернатора. Здесь находилась первая во всем королевстве, после Чатама, верфь, в которой то и дело спускались на воду новые военные корабли. Иногда в Спитгеде появлялась целая эскадра, и город кишел в таких случаях матросами. Лица у матросов были тёмные, как красное дерево, а косы у них были прямые и жёсткие и торчали наподобие кортиков. Я ужасно любил наблюдать матросов: ходили они по городу, раскачиваясь во все стороны, говорили странным, смешным языком и рассказывали интересные вещи о своих войнах в Голландии. Иногда без отца я вмешивался в кучу матросов и бродил с ними до вечера, кочуя из таверны в таверну.
Однажды какой-то матрос пристал ко мне, чтобы я выпил стакан канарийского вина. Я выпил. Тогда он заставил меня, вероятно ради шутки, выпить и другой стакан. В результате я лишился дара слова и отвезён был в крестьянской телеге домой. С тех пор мне не позволяли ходить в Портсмут одному. Увидав меня в нетрезвом состоянии, отец рассердился гораздо меньше, нежели можно было бы ожидать. Он напомнил матери о Ное, который подобно мне сделался жертвой предательского действия виноградного сока. Кроме того, отец рассказал случай, имевший место с неким военным священником из полка Десборо. Этот священник, утомившись жарой и пылью, выпил несколько стаканов пшеничного пива и начал петь греховные песни и плясать неподобающим для его сана образом. По мнению отца выходило, что в таких случаях надо винить не погрешивших невоздержанием лиц, а сатану, ими овладевшего. Дьявол лукав и соблазняет нарочно самых лучших людей для того, чтобы произвести соблазн в среде верующих.
Эта гениальная речь, произнесённая отцом в защиту военного священника из армии Кромвеля, спасла мою спину. Мой отец был последователь премудрости Соломона, согласно которой воспитание должно быть очень строгим. У него была здоровая ясеневая палка и сильные руки. Действие этой палки мы испытывали всякий раз, когда нам приходилось платить за содеянные нами согрешения.
Грамоте меня выучила мать. Я читал азбуку, сидя у неё на коленях. К чтению я пристрастился очень скоро и с жадностью проглатывал все книги, которые мне попадались под руку. К науке мой отец питал чисто сектантскую ненависть. Он простирал свою ненависть так далеко, что не позволял, чтобы у него в доме находились светские книги. Мне поэтому приходилось доставать книги у приятелей в селе. У них были небольшие библиотечки, и они снабжали меня книгами.
Книги эти я прятал от отца самым тщательным образом, таскал их за пазухой и извлекал на свет Божий только в тех случаях, когда находился в безопасном месте. Я уходил в поле и читал эти драгоценные сочинения, лёжа в густой траве; ночью я читал при слабом свете ночника, прислушиваясь к громкому храпу отца и трепеща при мысли, что он проснётся.
Таким образом я прочитал «Дона Беллианиса Греческого», «Семь героев», «Шутки» Тарльтона и многие другие сочинения, наконец я добрался до пьес Массингера и Шекспира. Стихи Уоллера и Геррика мне тоже очень нравились.
Счастливые минуты доставляли мне эти книги. Я отрешался от мыслей о предопределении и, лёжа в душистом клевере с задранными вверх ногами, откладывал попечение о свободной воле и внимал тому, как старик Чосер рассказывает о страданиях терпеливой Гризельды. Я оплакивал судьбу целомудренной Дездемоны и безвременную кончину её храброго супруга, по временам, вдохновлённый этой благородной поэзией, я поднимался на ноги и оглядывался кругом. Передо мной сверкали под солнцем зеленые, тщательно возделанные равнины. Вдали, далеко за ними, блестело море, а на горизонте виднелись пурпуровые очертания острова Уайта. И когда я глядел на все это, мне приходило в голову, что Существо, сотворившее всю эту красоту, Существо, давшее человеку силу создавать великие мысли и образы, не может быть достоянием какой-либо одной секты или народа.
Бог должен быть общим, Отцом всех тех маленьких детей, которых он создал для счастья на этой прекрасной земле.
И когда я думал таким образом, мне становилось грустно, я до сих пор печалюсь об этом, что ваш прадед, человек глубоко искренний и благородный, ударился в такое узкое сектантство. Как он мог дойти до мысли, будто Творец ограничивает Своё милосердие и, спасая одного, девяносто девять человек губит, не давая постичь им истины?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148