Был у меня и шкаф для книг, старый, подгнивший слегка, скорее полка, а не шкаф, но был он мне приятен необыкновенно — и я стал покупать и воровать книги, пытаясь его скорее заполнить, а когда заполнил, книги расползлись у меня по подоконникам и другим удобным местам.
С Дженни я больше не ссорился, моя квартира сплотила нас, с появлением квартиры в ее жизни появился новый объект для материнских забот и практических действий. Каждый раз, являясь ко мне, Дженни что-то привозила в дом: то кухонные полотенца, то кастрюлю, то купленные ею очень дешево: «Угадай, сколько, Эдвард?», тарелки.
Однажды она явилась с Бриджит, Марфой и Дугласом. Дуглас втащил, запыхавшись, ящик французского вина, а девушки бутылок с двадцать различного, весьма необходимого в приличном доме алкоголя. Небольшой заем у мистера Гэтсби, он, впрочем, вряд ли был способен заметить эту каплю в море среди его бутылей. Я не в силах перечислить все вещи, которые Дженни притащила ко мне в квартиру, включая белье, и даже огромное количество различных «Мистер Клинов» и «Спикэн Спэйн» и других ядовитых жидкостей и порошков, которыми так богата моя новая родина.
Но кровать я достал себе сам. У меня тоже были кое-какие практические таланты и знакомый супер в громадной каменной коробке на Вест-Энд авеню.
Я дошел даже до того, что поставил себе на Новый год елку. На елке у меня ничего, кроме лампочек, не было, не хватило денег, увы, но разве это было важно, главное, у меня была своя большая елка до потолка, как в детстве. Как будто прошла война, и вот опять все красиво, и жизнь наладилась, я поставил елку в углу моего кабинета, или офиса, как я его еще называл, и часто включал лампочки и ложился под свою елку, и лежал, наслаждался. У меня был дом. Не дыра, куда измученное животное приходит только спать, а дом. Впервые за несколько тяжелых лет. ДОМ.
Естественно, что, когда у вас появляется квартира, появляются и расходы, потому я брался за любую работу, лишь бы не соскользнуть в прошлое, в тот образ жизни. И когда мой знакомый фотограф Сева предложил мне перестраивать вместе с ним только что арендованное им пустующее производственное помещение на Мэдисон в двадцатых улицах в лофт, работать за четыре доллара в час, я с радостью согласился, и мы начали ломать перегородки. Дженни была очень рада, что я нашел себе работу. Она ведь была точным слепком с моей мамы, та тоже всегда радовалась, когда я влипал в говно, находил себе очередную работу. Даже если это была тяжелая и грязная, и бессмысленная работа.
Сломав перегородки, мы стали ставить новые стены, а впереди еще была окраска и штукатурка. Как следствие наладившейся у нас с Севой производственной дружбы, он однажды предложил мне пойти с ним и его женой на парти к его знакомой, она тоже была фотограф и преподавала в школе Визуальных искусств. Я пошел с Севой, я не отказываюсь от парти, ни тогда, ни сейчас, и мы там крепко выпили.
Сэра была студенткой дамы-фотографа, и помню, что она первая со мной заговорила, стала меня задирать и надо мной подсмеиваться… В результате мы вышли вместе, над Нью-Йорком был зимний дождь, и я сказал ей, что она поедет со мной. Она поехала…
Отличительной особенностью моей новой девочки был ее парик. В процессе ебли, или, если хотите, полового акта, я вдруг с удивлением увидел, что парик съехал ей на глаза. Вернее, я с изумлением увидел, что ее скальп съехал ей на глаза, и тут же понял, что это парик. Сэра, не смущаясь, поправила парик одной рукой, другая рука у нее была занята, другой она держала меня за яйца. Мы проебались всю ночь, лежа у меня под елкой на принесенном из спальни матрасе, пизда у Сэры оказалась небольшая, кожа белая, и еблива евреечка оказалась, как коза. Двадцати двух лет от роду, чуть ниже меня ростом, горбоносенькая, худенькая, с большими темными глазами — настоящая дочь еврейского народа, искательница приключений и накопительница самого различного опыта, включая и лесбийский, она всякую минуту готова была отправиться куда угодно. Только и всего собраться ей нужно было — прихватить ее небольшую, но объемистую сумку на ремне.
К середине дня мы вылезли с ней из постели и отправились в Вилледж, решили там пообедать. Падал снег, пушистый и легкий, как в Москве, падал и таял на черных нью-йоркских тротуарах, плохо одетые нью-йоркцы натянули на головы капюшоны, навернули шарфы или открыли зонты. Наглые наши нью-йоркские дети сгребали мокрый снег и бросались жидкими снежками. Скелет Великого Города резко проступал сквозь метель.
Мы шли с Сэрой держась за руки, и она все время любовно поглядывала на меня, знаете, тем удовлетворенным сытым взглядом, которым хорошо, невероятно хорошо, до конца отьебанная вами женщина смотрит на вас. Я был ее мужик, ее самец, знаете, в прямом и нагло открытом смысле этого слова, ее хуй, который взял и развязал узел ее страстей и нервностей, и они вытекали из нее все, не осталось ничего в ней, и ей было хорошо со мной и покойно, и легко, и тело ее не беспокоило. Откуда я знаю? Я видел все это в ее влюбленном взгляде. Я знаю этот заискивающий женский взгляд.
Мы пришли в часто посещаемый мной ресторанчик «Джоннис дэй», в отличие от пытливых нью-йоркцев я консервативен, — мы ели стейки и пили «Божоле Вилляж», и оживленно разговаривали — мы ведь совсем еще не знали друг друга, — было о чем поговорить, но и посреди разговора я время от времени опять ловил на себе этот ее заискивающий, сдавшийся взгляд. Признаюсь, что мне было приятно — мы выпили две бутылки «божоле», и я сидел и что-то хвастливо завирал, помню, и она понимала, что я сочиняю, но какое это имело значение для нас — «мы имели хорошее время» — я люблю это прелестное выражение, смеялись, а за окном, за стеклянной боковой стеной «Джоннис дэй» шел снег.
После обеда мы выкатились из ресторана на снег. Женщины тоже хвастливы, она потащила меня срочно показать своему другу — фотографу и садисту. Сэра, конечно, хотела погордиться мной перед садистом, а им — передо мной. Я не отказал ей в удовольствии, тем более что садист жил недалеко — мы пошли пешком.
— У него черные стены в студии, ты не пугайся, а по стенам висят цепи и плетки, — говорила Сэра, торопливо забегая вперед по снегу и глядя мне в лицо.
— Разве я похож на человека, который боится цепей и плеток? — смеясь, спросил я ее.
— Нет, — сказала Сэра, — но я чувствовала себя не очень-то храбро, когда впервые попала туда, а я тоже ничего не боюсь, — сказала она.
* * *
Действительно, были и цепи и плетки. Садист был коренастый черный мужик среднего возраста, очень усталый.
— Ты фотограф? — спросил он меня едва ли не с порога.
— Нет, извините, — сказал я, — писатель.
— Писатель, — повторил садист с видимым удовольствием и предложил мне сесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
С Дженни я больше не ссорился, моя квартира сплотила нас, с появлением квартиры в ее жизни появился новый объект для материнских забот и практических действий. Каждый раз, являясь ко мне, Дженни что-то привозила в дом: то кухонные полотенца, то кастрюлю, то купленные ею очень дешево: «Угадай, сколько, Эдвард?», тарелки.
Однажды она явилась с Бриджит, Марфой и Дугласом. Дуглас втащил, запыхавшись, ящик французского вина, а девушки бутылок с двадцать различного, весьма необходимого в приличном доме алкоголя. Небольшой заем у мистера Гэтсби, он, впрочем, вряд ли был способен заметить эту каплю в море среди его бутылей. Я не в силах перечислить все вещи, которые Дженни притащила ко мне в квартиру, включая белье, и даже огромное количество различных «Мистер Клинов» и «Спикэн Спэйн» и других ядовитых жидкостей и порошков, которыми так богата моя новая родина.
Но кровать я достал себе сам. У меня тоже были кое-какие практические таланты и знакомый супер в громадной каменной коробке на Вест-Энд авеню.
Я дошел даже до того, что поставил себе на Новый год елку. На елке у меня ничего, кроме лампочек, не было, не хватило денег, увы, но разве это было важно, главное, у меня была своя большая елка до потолка, как в детстве. Как будто прошла война, и вот опять все красиво, и жизнь наладилась, я поставил елку в углу моего кабинета, или офиса, как я его еще называл, и часто включал лампочки и ложился под свою елку, и лежал, наслаждался. У меня был дом. Не дыра, куда измученное животное приходит только спать, а дом. Впервые за несколько тяжелых лет. ДОМ.
Естественно, что, когда у вас появляется квартира, появляются и расходы, потому я брался за любую работу, лишь бы не соскользнуть в прошлое, в тот образ жизни. И когда мой знакомый фотограф Сева предложил мне перестраивать вместе с ним только что арендованное им пустующее производственное помещение на Мэдисон в двадцатых улицах в лофт, работать за четыре доллара в час, я с радостью согласился, и мы начали ломать перегородки. Дженни была очень рада, что я нашел себе работу. Она ведь была точным слепком с моей мамы, та тоже всегда радовалась, когда я влипал в говно, находил себе очередную работу. Даже если это была тяжелая и грязная, и бессмысленная работа.
Сломав перегородки, мы стали ставить новые стены, а впереди еще была окраска и штукатурка. Как следствие наладившейся у нас с Севой производственной дружбы, он однажды предложил мне пойти с ним и его женой на парти к его знакомой, она тоже была фотограф и преподавала в школе Визуальных искусств. Я пошел с Севой, я не отказываюсь от парти, ни тогда, ни сейчас, и мы там крепко выпили.
Сэра была студенткой дамы-фотографа, и помню, что она первая со мной заговорила, стала меня задирать и надо мной подсмеиваться… В результате мы вышли вместе, над Нью-Йорком был зимний дождь, и я сказал ей, что она поедет со мной. Она поехала…
Отличительной особенностью моей новой девочки был ее парик. В процессе ебли, или, если хотите, полового акта, я вдруг с удивлением увидел, что парик съехал ей на глаза. Вернее, я с изумлением увидел, что ее скальп съехал ей на глаза, и тут же понял, что это парик. Сэра, не смущаясь, поправила парик одной рукой, другая рука у нее была занята, другой она держала меня за яйца. Мы проебались всю ночь, лежа у меня под елкой на принесенном из спальни матрасе, пизда у Сэры оказалась небольшая, кожа белая, и еблива евреечка оказалась, как коза. Двадцати двух лет от роду, чуть ниже меня ростом, горбоносенькая, худенькая, с большими темными глазами — настоящая дочь еврейского народа, искательница приключений и накопительница самого различного опыта, включая и лесбийский, она всякую минуту готова была отправиться куда угодно. Только и всего собраться ей нужно было — прихватить ее небольшую, но объемистую сумку на ремне.
К середине дня мы вылезли с ней из постели и отправились в Вилледж, решили там пообедать. Падал снег, пушистый и легкий, как в Москве, падал и таял на черных нью-йоркских тротуарах, плохо одетые нью-йоркцы натянули на головы капюшоны, навернули шарфы или открыли зонты. Наглые наши нью-йоркские дети сгребали мокрый снег и бросались жидкими снежками. Скелет Великого Города резко проступал сквозь метель.
Мы шли с Сэрой держась за руки, и она все время любовно поглядывала на меня, знаете, тем удовлетворенным сытым взглядом, которым хорошо, невероятно хорошо, до конца отьебанная вами женщина смотрит на вас. Я был ее мужик, ее самец, знаете, в прямом и нагло открытом смысле этого слова, ее хуй, который взял и развязал узел ее страстей и нервностей, и они вытекали из нее все, не осталось ничего в ней, и ей было хорошо со мной и покойно, и легко, и тело ее не беспокоило. Откуда я знаю? Я видел все это в ее влюбленном взгляде. Я знаю этот заискивающий женский взгляд.
Мы пришли в часто посещаемый мной ресторанчик «Джоннис дэй», в отличие от пытливых нью-йоркцев я консервативен, — мы ели стейки и пили «Божоле Вилляж», и оживленно разговаривали — мы ведь совсем еще не знали друг друга, — было о чем поговорить, но и посреди разговора я время от времени опять ловил на себе этот ее заискивающий, сдавшийся взгляд. Признаюсь, что мне было приятно — мы выпили две бутылки «божоле», и я сидел и что-то хвастливо завирал, помню, и она понимала, что я сочиняю, но какое это имело значение для нас — «мы имели хорошее время» — я люблю это прелестное выражение, смеялись, а за окном, за стеклянной боковой стеной «Джоннис дэй» шел снег.
После обеда мы выкатились из ресторана на снег. Женщины тоже хвастливы, она потащила меня срочно показать своему другу — фотографу и садисту. Сэра, конечно, хотела погордиться мной перед садистом, а им — передо мной. Я не отказал ей в удовольствии, тем более что садист жил недалеко — мы пошли пешком.
— У него черные стены в студии, ты не пугайся, а по стенам висят цепи и плетки, — говорила Сэра, торопливо забегая вперед по снегу и глядя мне в лицо.
— Разве я похож на человека, который боится цепей и плеток? — смеясь, спросил я ее.
— Нет, — сказала Сэра, — но я чувствовала себя не очень-то храбро, когда впервые попала туда, а я тоже ничего не боюсь, — сказала она.
* * *
Действительно, были и цепи и плетки. Садист был коренастый черный мужик среднего возраста, очень усталый.
— Ты фотограф? — спросил он меня едва ли не с порога.
— Нет, извините, — сказал я, — писатель.
— Писатель, — повторил садист с видимым удовольствием и предложил мне сесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94