Я ходил в те былинные времена по призрачному липкому городу, вначале тоже немного побаиваясь, но потом, видя, что ничего со мной не случается, обнаглел и даже проложил свой обычный маршрут через Централ-парк. Там было свежо, не так жарко и куда было приятнее идти, чем по вонючему Вест-Сайду, а главное, ближе. Я даже не входил, а впрыгивал через забор в зеленую темноту и шел среди деревьев к Исту. Выходил я из парка в районе Метрополитен-музея и часто еще приносил Дженни душистые ветки или цветы, как доказательства своей храбрости. Правда, я все же снимал очки, дабы не выглядеть интеллигентом, если встречусь просто со шпаной, а кроме того, имел при себе нож, а то и два — один в сапоге и один в кармане.
Жили мы тогда спокойно. Дженни сосала мой хуй и пыталась лечить свою вирджайну. История лечения вирджайны (ужасное слово, не правда ли?) интересна и поучительна, поэтому я позволю себе на ней остановиться.
За все нужно платить, господа, это непреложная истина, так или иначе, но платить. Я не желал быть бездельным бой-френдом для Дженни, честный и трудолюбивый Лимонов сам вызвался шить ей тряпки и переделать ей кое-какие вещи из ее необозримого гардероба юбок, блузок, платьев и штанов.
Как-то я таким образом копался в ее тряпках уже, может быть, несколько часов, и был в доме один, ни Стивена, ни гостей, слава Богу, и что-то напевал, перешивая, как появились Дженни и Дженнифер, они были у своего жулика Кришны, учились гомеопатии. Еще более прыщавая, чем обычно, Дженнифер слиняла звонить по телефону, а Дженни, присев на кровать в той комнате, где я восседал за швейной машиной и валялись разбросанные ее юбки, вдруг объявила мне: «Ты будешь очень сердиться, Эдвард, но и у меня, и у тебя гонорея. Доктор Кришна сегодня закончил анализировать меня».
Я за последние годы стал очень хладнокровным мужчиной, очень cool. Потому я продолжал нажимать на педаль электрической машины и даже скорость не изменилась. Я себе шил, что я мог сказать на это идиотское утверждение.
— Почему ты молчишь? — сказала Дженни раздраженно.
Я, поморщившись и вынув ее юбку из-под лапки машины, сказал: «Я убью тебя в пять часов».
— Почему в пять? — спросила она недоуменно.
Я не сказал ничего, но сам подумал: «…Ну и что, гонорея — это даже справедливо, должен же я платить за то, что живу здесь, ебал Дженни, имею радость видеть детскую комнату, не мучаюсь от жары, так как сплю с кондишен… А дорогое французское вино, которое она берет для меня из винного погреба, а сад, а другие радости? Должен же платить…»
— Ты должен пойти к доктору, — сказала Дженни.
— Угу, — сказал я и, опять нажав на педаль, строчил следующий шов.
— Ты не серьезен, Эдвард, — сказала она.
— А что я должен делать? — спросил я, впервые за все время, разговора повернувшись к ней лицом. И действительно, что ей нужно, гонорея так гонорея, от гонореи не умирают, а если и умирают, так что?
И я ушел от нее в туалет — ванные комнаты есть в миллионерском доме при каждой спальне. Пошел — пописал, после этого помыл хуй над раковиной, привстав на цыпочках, дотянулся и затем с удовольствием вытер хуй полотенцем для лица. «Заражайтесь!»
По возвращении в комнату, Дженни мне ничего не сказала, и мы отправились на кухню есть. Пришла еще одна подруга Дженни — Марфа, тоже прыщавая, коренастая блондинка. Я знал от Дженни, что она беременна и собирается вскоре делать аборт. Я сидел среди них и ел мной же приготовленные пару дней назад щи, они тоже ели. Я сидел и злился. Щи были очень горячие, и даже картошка в щах оказалась переваренной, распадалась.
«Если ты заражаешь меня гонореей, то хотя бы не перегревай щи. На хуя они кипели так долго! Забыла, пизда!» — думаю я.
Я сижу с тремя дефективными девками за столом и мечтаю о том, как бы я разогнал сейчас всех их, прыщавых. Особенно противна Дженнифер — тупоносая, с розой в волосах. Сегодня она еще надела желтую юбку. Ноги она задрала на кондишен — все девушки по-простому ходят босиком. Пьют пиво. Жирные. «А потом жалуются в «Хайт-рипорт», что мужчины их плохо ебут, — думаю я со злостью, — каким нужно быть мужчиной, чтобы на такое прыщавое жирное животное хуй встал?»
Закончив с едой, я молча удалился наверх в детскую комнату Генри, открыл дверь на крышу и сел на пороге. Через несколько минут появилась Дженни.
— Если ты не пойдешь к моему доктору, я никогда не буду fuck you и не хочу видеть тебя совсем, — сказала она рассерженно.
Я подумал: «Пошла на хуй! Она мне передала гонорею, и я еще и виноват. Остопиздел мне твой дом, служанка, и вся эта пыльная летняя история. Пизда крестьянская!» И я ушел, сказав: «Успокоишься, тогда приду».
* * *
Долго ни она, ни я не продержались в гордом одиночестве. Всего два дня. За это время я успел проделать турне по Бродвейским темным дырам и побывать у двух проституток. В том, что у меня нет никакой гонореи, у меня и сомнения не было, да и проститутки бы, наверное, усмотрели, они, прежде чем начинать работу, всегда внимательно рассматривают член клиента. Вывалявшись немного в грязи, я моментально почувствовал себя лучше и свободнее и через две ночи опять спал «на другой кровати», а рядом постанывала во сне Дженни — работал аэркондишен, было холодно.
Началась осень. Помню себя, глядящего через стекло на мокрую террасу, на мокрые стулья на террасе, глядящего с обычными осенними мыслями, как бы боязливо выглядывающего в Хаос из вырванного мной у жизни уюта — миллионерского домика. Иногда я открывал дверь на террасу и гордо стоял на пороге, а хаос свистел у моих ног. Он был мне не страшен из миллионерского домика — не страшен и победим, не то что из моего отеля. О, из отеля глядя, он был настоящим, былинным, древним, непобедимым ХАОСОМ. Здесь же я наливал себе рюмку коньяка, клал ломтик лимона и кусок камамбера на красную утреннюю тарелку и садился в солнечной комнате, включал тихую музыку, иногда читая книжку и в дождливый сад без испуга поглядывая.
Видите ли, богатые люди имеют перед нами, бедняками, не только преимущества имущественные, но и хаос меньше свободен наваливаться на них. Он навалится, а богатый человек разожжет камин или прикажет разжечь (я разжигаю мистеру Грэю камин), и сидит, греет руки, и зажжет трубку, и пыхтит приятным табаком. Хаос и камин, и трубка отпугивают. И еще юные прекрасные женщины отпугивают хаос лучше всего. А бедный человек может только болтаться по улице, а как погода плохая, то и вся жизнь у него обрушивается.
Так что была у меня сладкой жизнь. Единственной моей обязанностью было поддерживать добрые отношения с Дженни. Я и поддерживал, как видите, срывался только иногда, но несерьезно. Когда она заговаривала на свою любимую тему — о детях, которых она хочет от меня иметь, я кивал с энтузиазмом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94