-- Фифа-то фифой, -- заканчивая свою исповедь, философски заметил я, -- но не
есть ли тот стройный, о четырех златых пуговицах камерунец, а уместнее сказать
-- якобы камерунец, не есть ли он -- через трансформу отца -- как бы я сам, но
в некоем гиперболизированном, что ли, негативном, бля, варианте?..
Повествование мое было выслушано с глубоким, неподдельным интересом. Несколько
раз в течение рассказа дорогой товарищ С. вынимал изо рта трубку, качал
головой, интернационально цокал языком, дважды восклицал "вах-вах-вах!" и один
раз в сердцах выразился по-русски. Дослушав до конца, он смахнул Великую или
Тихую слезинку сгибом указательного пальца и сказал:
-- Таких, как ви, Тюхин, стрэлять -- мало! Убэрите рэвольвэр, таварищ Камю, ми
падумаем. Ми падумаем и решим вместе, какого наказания заслуживает чэлавэк,
назвавший однаво великого чэловэка високим именем другого, тоже видающегося
таварища...
От спины моей оттолкнулось. Лишившись ставшей уже привычной подпорки, я
художественно всплеснул руками и упал затылком на булыжник. Единственное, что я
успел сделать, падая навзничь, так это -- козырнуть. Четко, по-армейски,
приложив ладонь не к пустой голове, как это случилось со мной однажды, когда в
сортир вошел сам товарищ старшина Сундуков, а -- в полном соответствии с
Уставом -- к лагерной своей полосатой камилавочке...
Когда я очнулся, уже вовсю светало. Рынок был пуст. Один Иосиф Виссарионович,
облизывая окровавленные усы, сидел передо мной на простом, как смертная казнь
через повешение, табурете.
-- Вот ви считаете себя тоже паэтом, Тюхин, -- глядя на меня сверху вниз,
сказал самый великий и самый усатый из всех творивших под Иродиадиной титькой
сочинителей стихов, -- ну, а песни, наши по-русски раздольные, помогающие
строить и жить песни, ви пишете?
-- Так точно, товарищ Сталин! -- сказал я.
-- А это не ваша песня -- "Ивушка зэленая, над рэкой скланенная", Тюхин?
-- Эх... никак нет! -- слабым от потери крови голосом, ответил я.
Господи, какое же это счастье, что родители с младых волос приучили меня
говорить правду, только правду и ничего, кроме правды! Пыхнув трубочкой,
Главный Упырь Всех Времен и Народов посмотрел на меня с явным одобрением, не
побоюсь этого слова -- с любовью.
-- Каварный враг, дарагой таварищ Тюхин, даже харошую саветскую песню сделал
сваим каварным аружием...
Щеки у него были розовенькие, вид цветущий. "Насосался, родимый," -- подумал
я.
-- Ви думаете, случайно в слове "ивушка" маи лычные инициалы, Тюхин, -- "И" и
"В"? Правильно думаете --нэ случайно! Зададим вапрос: пэрэд кем скланил автор
песни нэсгибаемого таварища Сталина. Пэрэд какой рэкой? Пэрэд вэликой русской
рэкой Волгой, на каторой радился самый вэликий, самый чэловечный Гэний
Чэловэчества -- таварищ...
-- Константин Петрович Иванов! -- не подкачал я.
Иосиф Виссарионович одобрительно пукнул... То есть, прошу прощения -- пыкнул.
-- Таварища Сталина, Тюхин, скланили над рэкой, олицетварающей глубачайшее па
мисли учэние нашего дарагого Ильи Владимировича Левина. Напрашивается вапрос:
зачэм? А затэм, чтобы нэ умеющего плавать Важдя сталкнуть, пользуясь его
давэрчивостью, в бэздонную бэздну!..
Невзирая на слабость, я встал, как встают волосы на голове.
-- Но есть другие песни, товарищ Сталин! -- сказал я.
-- Например?
И он тоже встал. И мы втроем -- Он, я и неизвестно как очутившаяся в моем
кармане радиофицированная Вставная Челюсть -- спели хором партийный гимн.
Когда кончились слова, Он по-родственнему просто спросил меня:
-- Ви каво ждете, Тюхин, малчика или дэвочку? Если будит малчик, назовите его
Ивгением. Хорошее имя И. В. Гений. -- И он подкинул на руке подозрительно
непохожий на лимон предмет -- здоровенный, должно быть, мичуринский, с крупными
квадратными насечками, карандашным запалом и колечком. Он подкинул эту самую
лимонку и мудро усмехнулся в перепачканные кровью усы, весь такой в
профиль чеканный на фоне розового рассветного инфра-моря. Как на военной
медали.
Дунул ветерок. От трубочки пахнуло инфернальной серой. Ричардом Ивановичем
повеяло на меня.
-- Нэ слышу атвэта, Тюхин! -- сказал проступающий Исрофил Велиарьевич, он же --
Сатанаил, он же -- Вестник Страшного Суда.
И я вздрогнул. Я отпрянул в ужасе. Потому что на виске, которым он неосторожно
повернулся ко мне, зияла жуткая, с красную революционную гвоздику величиной,
рана.
-- Так вот оно что, -- догадался я, -- так стало быть, и на вас, дорогой
Душегуб Кровососович, нашелся свой неизбежный финкельштейн с альпенштоком! А
значит, -- не там, так -- здесь, но неотвратимо не смотря ни на что, Господи!..
И выходит, она воистину истинна -- новая вера моя! За все, слышите, за все, на
Земле содеянное, придется держать ответ. Рано или поздно, Господи, но
всенепременно! И судить тебя, Тюхина, будут тем самым судом, который ты сам же
себе и уготовил. И никого из страждущих не минет чаша сия. И это говорю вам я,
новый Свидетель и Очевидец!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Или это был лопнувший чумной бубон?..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
"Нет, -- с горечью возразил Рамбер, -- вам этого не понять. Вашими устами
вещает разум, вы живете в мире абстракций.
Доктор вскинул глаза на статую Республики и ответил, что вряд ли его устами
вещает разум, в этом он не уверен, скорее уж очевидность, а это не всегда одно
и то же".
Альбер Камю. "Чума"
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
...сгинул, развеялся, как черный морок, бесследно исчез, засвеченный. Одна лишь
граната да смертная немочь души от него, химероида, и остались.
Пошатываясь, я побрел дальше. Зачем? куда? -- неведомо.
За белой Иродиадой проскакала черная, за черной -- красная, а я все не мог
найти их -- моих дорогих, моих навеки потерянных.
Уже на исходе сил вернулся я к Червонному морю. Рынок был пуст. Точнее, почти
пуст, ибо тень замученного Померанца, механически махавшего метлой, была уже
почти прозрачна, точнее -- призрачна.
В торговых рядах коротал вечность последний продавец. И хотя на нем была
карнавальная полумаска с чужими, перепачканными кровью усами, я его,
уголовника, сразу же узнал.
Глава восемнадцатая
Катастрофа

На прилавке перед ним была табличка:
АПЕЛСЫН-ЛЫМОН. ЦИНА ДАГАВОРНАЯ.
(ДАГАВОР ДАРОЖИ ДЕНИГ)
Мой сосед по этажу почти не изменился за время нашей разлуки: та же
анекдотическая кавказская кепка, те же глуповатые, навыкате, под маской, глаза.
Он был такой же небритый, как в ту ночь, когда всучил мне свои погибельные
порошочки и когда у него на горле, конечно же, не было свежехонькой и
страшенной -- от уха до уха -- ножевой раны. Судя по всему то, чем хмырь уже
дважды грозил мне, по железному закону Материализации Сказанного (зМС),
который, кстати сказать, я довольно подробно обосновал в "Химериаде", с ним и
стряслось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60