-- Слушайте, -- обдав меня трупным душком, зашепелявил он. -- Не сочтите за
праздное... м-ме... любопытство. Ну и что?.. Как там эта ваша, -- он задышал
мне прямо в ухо, -- перестройка? Кончилась?.. Ах, ну да, ну да. Что это я,
право... Все как и следовало быть. Все, так сказать, по нему, по
Вовкину-Морковкину. Ничего, так сказать, не попишешь -- свидетельство...
м-ме... очевидца...
-- Господи, о чем это вы, -- не понял я. Но мой визави решительно свернул в
сторону:
-- Так вы говорите -- не видели моего Кузю? Черненький такой, с вашего
разрешения, и пятнышко вот тут вот -- на грудке... М-да-с! Опять, представьте
себе. Как весна, так -- изволите ли видеть...
Я не видел ровным счетом ничего. Ничегошеньки, елки зеленые.
-- Весна, -- прошептал я и мое бедное, уже как бы и не бьющееся в груди сердце,
болезненно сжалось.
Я пошатнулся.
-- Э! Э! Вы куда?! Вы что, ослепли что-ли, голубчик?! Тут же ступеньки. Голову
себе свернете!..
-- Ступеньки?.. Какие еще ступеньки...
-- Да вы что, вы и в самом деле... м-ме... не видите?!
-- Слепота у меня, куриная, -- честно сознался я.
Некоторое время слышалось лишь его учащенное сопение, и капли из крана, и опять
кукушка, только теперь уже и вовсе недосягаемая, как из Америки. И вдруг он
вцепился в мою правую руку и принялся, как безумный, трясти ее. Пожатье у него
было хваткое, мокроватое наощупь.
-- Душевно! Донельзя! -- отрывисто восклицал он дрожащим от волнения голосом.
-- Как коллега коллеге!.. Вот уж воистину!.. М-ме... Ах, если б вы только
знали, если б знали, как нам вас!.. А тут -- надо же!.. Вот уж -- как снег на
голову!.. А вы говорите -- куриная!.. Тьфу на вас! Орлиная! Не побоюсь этого
слова -- лебединая, сокол вы наш ясный!.. О, вы даже представить!.. Так
говорите -- прямо оттуда, сверху?.. Премного, премного!.. Как, бишь, вас --
Тютюхин?.. Тюхин. Ах, батюшки-светы, да что же это я, склеротик я этакий...
Позвольте, так сказать, с нашим к вам почтением: Зоркий, Ричард Иванович --
тоже в некотором роде... м-ме... слепец... Профессиональный, как говорится,
провиденциалист, в известном смысле предугадыватель и прорицатель...
-- Ах, какая рука, какая аура! -- не унимаясь, фонтанировал он. -- Коллега, от
души -- вас ждут совершенно неожиданные... м-ме... события!.. О, какие линии!..
Поздравляю! Головокружительная карьера!.. Секретная миссия. В некотором
аспекте, представьте себе, почти дипломатическая... Удача! Признательность
сильных мира сего!.. Высочайшая признательность... О, берите выше -- дружба и
даже, как это ни дико себе представить, -- любовь.
Господи, я и тут не удержался.
-- А как там насчет дальней дороги, казенного дома?..
Но Ричард Иванович Зоркий не принял моей совершенно неуместной иронии.
-- Ах, благородный друг мой, -- проникновенно опечалился он. -- Будет, не
скрою, будет и то, и другое. Помимо, так сказать, роз достанутся вам, голубчик,
и тернии. Ничего не поделаешь -- сами знаете какие нынче... м-ме... времена на
дворе... Горбачев-то как там?.. Ну да, ну да... Этого и следовало... Но вы
особо-то не переживайте: у вас лично это все, верьте мне, ненадолго. Омрачит и
пройдет, как набежавшее на светило облачко, как... как...
-- Как жизнь, -- горько пошутил я.
И Ричард Иванович всхлипнул и мягко, чуть ли не по-отечески, поправил меня:
-- Как смерть, как смерть, солнышко вы мое ненаглядное!..
Глава третья
Кромешная тьма (визуальный аспект). Я попадаю под трамвай

И вот мы уже идем. Мы перемещаемся из конца в конец моей необъятной, как
подземный гараж в Пентагоне, квартиры. Он впереди, постукивая металлической,
специально для инвалидов по зрению, тросточкой, я, держась за полу его
шуршащего, клеенчатого наощупь, плаща, -- за ним. Время от времени, впрочем
теперь уже и времени как бы и нет, поскольку деревянная дурочка из ходиков, его
олицетворявшая, перестала подавать признаки жизни, -- то и дело он,
споткнувшись об очередное препятствие, чертыхается, а я, на правах
гостеприимного хозяина и гида, поясняю: "Это книжный шкаф". Или: "А вот тут
осторожней! Тут у нас с женой "геркулес" в пачках". "Геркулес?! Какой еще к
чертям собачьим... м-ме... геркулес? -- недоумевает он. И я терпеливо его
просвещаю: "Это хлопья такие, овсяные. Ну, чтоб кашу варить... Ну, в общем
еда". -- "Еда?.. А что такое -- еда?"
Странный он, этот шаркающий во тьме домашними шлепанцами Ричард Иванович.
-- Спокойствие, голубь вы мой сизокрылый, -- говорит он. -- Главное --
выдержка, терпение и спокойствие. Человек -- он тварь ко всему привычная, а в
особенности -- наш... м-ме... русский. Уж на что демократия -- ан, и ту, как
таракан, пережил. А вы думаете, -- понижает голос, -- вы думаете он социализма
не переживет?! Тьфу, тьфу на вас, паникер вы этакий!.. Да и кто ж вам это
сказал, что... м-ме... устремляться можно-де только вперед? А вправо? Влево? А
назад, так сказать, супротив жизни?.. А?..
И тут он внезапно останавливается и теперь уже я, ткнувшись лбом в его
клеенчатую спину, чертыхаюсь.
-- Киса, киса! -- нежно кличет в гулкую глубину мой Вергилий, но тьма
потусторонне помалкивает.
И опять мы движемся в неизвестном для меня направлении. Тюкает тросточка,
шуршит плащ. Дважды он помогает мне одолеть лестницу. Тринадцать каменных
ступенек вниз, потом точно столько же -- вверх. Я считал. И судя по выбоине на
седьмой ступеньке, лестница была одна и та же...
И вот я снова по инерции тычусь носом во что-то твердое у него подмышкой.
-- Ну вот и все, кажется, пришли, -- переводит дух Ричард Иванович Зоркий. --
Тэ-экс, и где же они тут, наши ключики...
Он долго и безуспешно роется в карманах. Сопит, позвякивая мелочью, обхлопывает
себя.
-- Батюшки-светы, -- растерянно бормочет он, -- а ведь связочка-то
казенная!..
А меня вдруг точно осеняет. Господи, как нет-нет да и осеняло там, в прошлом
существовании.
-- Минуточку! Одну минуточку, -- говорю я, отстраняя Ричарда Ивановича. -- Тут,
кажется, ключи ни к чему...
И нащупываю его на дверной панели -- накладной, за четырнадцать долларов
купленный в Бруклине, на Фултон-стрит.
Щелкает секретная пипочка, я поварачиваю головку...
-- Только без паники, -- бормочу я. -- Спокойствие, терпение, выдержка...
Дверь у меня просевшая, я слегка приподнимаю ее за ручку. И он хватает меня за
запястье, этот несусветный Ричард Иванович, и шепчет, шепчет, попахивая
тухлятинкой:
-- Царица всемилостивая!.. От лица слу... О!.. Препокорнейше... Господи!
Господи!.. Ах, если б вы знали, если б вы только... Ах, дорогой вы мой товарищ
Тюхин! И ведь так-то кстати, так, не побоюсь этого слова, вовремя!.. И что, и
действительно, как на лифте?! Ну да, ну да... Нет, вы даже представить
себе...
-- Ну... ну, почему же... не... -- тужусь я. -- Да что ее перекосило, что ли?
Ну, почему же... не мо...
И дверь подается! Я тяну ее на себя, скрипучую, непривычно тяжелую, я открываю
ее и.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60