Приходил Безносый. Не сумел убить ночью - стал убивать днем. За
что? И что это ревет, гремит, отвлекает, мешает думать?
А огромная спина повернулась, и с бесконечно далекой высоты, из-под
Слепящего, сверкнули налитые кровью глаза. Всмотрелись, вспыхнули страхом
и злобой, и откуда-то снизу взмыла запятнанная красным дубина, взмыла,
нависла над головой, готовая рухнуть...
Без воли, без желания Хромой согнул ноги, мельком поразившись, какие
они легкие и послушные, и все дотлевающие в измученном теле силы вложил в
удар - удар пятками по напрягшемуся, выпяченному животу Безносого. Тот
вскрикнул, нелепо взмахнул дубиной и вдруг исчез. Совсем исчез, будто и не
было его никогда. Только еще несколько мгновений слышен был его вой,
оборвавшийся странным звуком - и все.
Хромой осторожно опустил ставшие вдруг невообразимо тяжелыми веки. А
когда поднял их вновь, вокруг почему-то было темно, и холодные скорбные
звезды нависали над лицом, как нависала раньше дубина Безносого. Они были
белыми-белыми, эти звезды, они были огромными и тяжелыми - вот-вот
сорвутся, упадут, размозжат, раздавят... Хромой застонал, забарахтался:
перевернуться, спрятать лицо, не видеть...
Он перекатился на бок, потом лег на живот, утопил лицо в холодной
росной траве. И долго лежал, не двигаясь, силясь понять, почему вокруг все
не так, как было. Ушел знойный день, и Слепящего нет на небе. Но что-то
осталось. Этот странный звук, не то - рев, не то - гул. Он был, и он есть.
И боль. Тупая ноющая боль в голове - она не ушла, осталась. И слабость
осталась тоже.
А потом боль в голове сделалась нестерпимой, и пришлось вынуть мокрое
лицо из травы, снова открыть глаза. И совсем-совсем близко оказались два
огромных мерцающих глаза, черный шевелящийся нос, весь в темных пятнах, и
широкий язык, слизывающий их, эти пятна...
Большой трупоед? Лизал кровь с головы? Принял за падаль? Бешеная
ярость - не страх, не желание жить, а именно ярость обрушилась вдруг на
Хромого, захлестнула цепенеющий разум жаждой убийства. Он дернулся с
сиплым взревом, впился зубами в морду трупоеда, в его мягкий и скользкий
нос. И трупоед завизжал жалко и жалобно, шарахнулся в ужасе, оставив кусок
кровоточащего мяса в зубах Хромого. И вдруг исчез. Исчез внезапно и
странно. Как Безносый. И его раздирающий уши визг окончился тем же
непонятным звуком, что и вопль Безносого.
Давящийся бешеной ненавистью Хромой понял только: убежал. Враг,
которого хочется изорвать в клочья, кровавой грязью размазать по траве -
убежал. Догнать! Вкус крови на губах оживил притаившиеся в теле остатки
силы, и Хромой пополз, вонзая скрюченные пальцы в густые травы, не думая и
не видя, куда он ползет. И вдруг почувствовал, что трава и земля, по
которым он полз, ползут вместе с ним - все быстрее и быстрее, и надоевший
уже, прилипчивый, как грязь, рев вдруг окреп и лавиной рванулся в уши.
А потом был мягкий удар, тупой волной хлестнувший вдоль всего тела.
А потом пришла темнота.
Он хотел одного, только одного. Он очень хотел понять: умер он или
жив? И если жив, то почему?
Что-то сырое и мягкое леденило лицо, что-то упруго и мягко
обволакивало тело пронизывающим холодом - раз за разом, волна за волной, и
в такт этим волнам накатывался и спадал негромкий шелестящий звук. И был
еще один звук - ровный и неизменный, властный тяжелый гул. А больше не
было ничего. Можно было разлепить ноющие веки, увидеть то, что вокруг, но
страшно, страшно смотреть, узнавать, пока не понятно то, главное...
Хромой смутно помнил: падение, гулкий всплеск промозглой воды, и
стремительный, злобный поток подхватывает, швыряет в непроглядную черноту,
на осклизлые валуны, и мозжащие удары о них все сильней, все чаще...
Что это? Что? Новый звук. Сквозь шелест, сквозь гул, сквозь медленные
удары в груди. Слабый, едва ощутимый стук, неровный и частый. Или его нет,
или это тоже воспоминания? Ведь он очень похож на что-то, этот стук... На
что? И потребность осознать, отделить то, что есть, от того, что было
когда-то, но не может существовать теперь, совершила ненужное, нежелаемое:
безвольно разомкнулись воспаленные веки, и в глаза тяжело ударил мутный
утренний свет.
Медленно, очень медленно сквозь радужную муть, сквозь навернувшиеся
на глаза слезы проступали зыбкие тени окружающего, обретали форму и
прочность - серый, зализанный волнами песок (совсем близко, у самых глаз);
и сами волны, неспешные, с клочьями грязной пены; и высокие каменные
обрывы; и сжатые ими полоска неба и остервенелый поток, щерящийся им же
изгрызенными камнями...
Хромой вспомнил и понял. Понял, куда и зачем волок его Безносый, и
понял, куда потом Безносый исчез, и куда исчез трупоед, и куда свалился он
сам. А еще он понял, что Духи спасли его, Хромого, вынесли в тихий
заливчик, на песчаный плес, не дали потоку убить о камни.
А еще он понял, что Духи не любят злых. Потому, что совсем недалеко
(протяни руку - тронешь) лежал Безносый, и лицо его было вздувшимся,
черным, мертвым. Ведь так не бывает, чтобы в потоке погиб сильный, а
полумертвый Хромой остался жить? Не бывает. Но Духи добры. Не любят
плохих, любят Хромого.
Двигаться не хотелось, хотелось снова закрыть глаза, заснуть и не
просыпаться больше. Но далеко, там, на Озере - Кошка. Хочет снова видеть
Хромого, хочет чтоб жил. И Прорвочка... Кто накормит, кто защитит,
приласкает, если он заснет навсегда? Если Духи оставили жизнь - нужно быть
благодарным. Нужно не умирать. Иначе - зачем?
Хромой шевельнулся, двинул руками. В утратившем чувствительность теле
нашлось достаточно сил, чтобы ползти. Подальше от воды, от ее промозглого
холода, выпивающего остатки жизни...
Он полз и полз - задыхаясь, обливаясь потом, полз, пока голова не
уперлась во что-то твердое, и ползти дальше стало нельзя. Поднял голову,
всмотрелся, понял: Безносый. И поразился, как много времени и сил ушло на
то, чтобы добраться до этого, которого можно было тронуть рукой. Падаль...
Сдох, но все равно мешает - ползти и жить... Хромой с ненавистью плюнул в
мертвое лицо, скривился от внезапной боли, переждал бешеные удары в груди
и в висках. И снова пополз - в обход падали, дальше, дальше. Куда? Он не
знал, не понял еще, что властно зовет его единственный из слышимых звуков,
оставшийся непонятным - тихий и частый стук, который не исчез, который
окреп, стал громче, отчетливей...
Слепящее поднималось все выше. Хромой чувствовал спиной его
обжигающие лучи, чувствовал, как оживает согревающееся тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
что? И что это ревет, гремит, отвлекает, мешает думать?
А огромная спина повернулась, и с бесконечно далекой высоты, из-под
Слепящего, сверкнули налитые кровью глаза. Всмотрелись, вспыхнули страхом
и злобой, и откуда-то снизу взмыла запятнанная красным дубина, взмыла,
нависла над головой, готовая рухнуть...
Без воли, без желания Хромой согнул ноги, мельком поразившись, какие
они легкие и послушные, и все дотлевающие в измученном теле силы вложил в
удар - удар пятками по напрягшемуся, выпяченному животу Безносого. Тот
вскрикнул, нелепо взмахнул дубиной и вдруг исчез. Совсем исчез, будто и не
было его никогда. Только еще несколько мгновений слышен был его вой,
оборвавшийся странным звуком - и все.
Хромой осторожно опустил ставшие вдруг невообразимо тяжелыми веки. А
когда поднял их вновь, вокруг почему-то было темно, и холодные скорбные
звезды нависали над лицом, как нависала раньше дубина Безносого. Они были
белыми-белыми, эти звезды, они были огромными и тяжелыми - вот-вот
сорвутся, упадут, размозжат, раздавят... Хромой застонал, забарахтался:
перевернуться, спрятать лицо, не видеть...
Он перекатился на бок, потом лег на живот, утопил лицо в холодной
росной траве. И долго лежал, не двигаясь, силясь понять, почему вокруг все
не так, как было. Ушел знойный день, и Слепящего нет на небе. Но что-то
осталось. Этот странный звук, не то - рев, не то - гул. Он был, и он есть.
И боль. Тупая ноющая боль в голове - она не ушла, осталась. И слабость
осталась тоже.
А потом боль в голове сделалась нестерпимой, и пришлось вынуть мокрое
лицо из травы, снова открыть глаза. И совсем-совсем близко оказались два
огромных мерцающих глаза, черный шевелящийся нос, весь в темных пятнах, и
широкий язык, слизывающий их, эти пятна...
Большой трупоед? Лизал кровь с головы? Принял за падаль? Бешеная
ярость - не страх, не желание жить, а именно ярость обрушилась вдруг на
Хромого, захлестнула цепенеющий разум жаждой убийства. Он дернулся с
сиплым взревом, впился зубами в морду трупоеда, в его мягкий и скользкий
нос. И трупоед завизжал жалко и жалобно, шарахнулся в ужасе, оставив кусок
кровоточащего мяса в зубах Хромого. И вдруг исчез. Исчез внезапно и
странно. Как Безносый. И его раздирающий уши визг окончился тем же
непонятным звуком, что и вопль Безносого.
Давящийся бешеной ненавистью Хромой понял только: убежал. Враг,
которого хочется изорвать в клочья, кровавой грязью размазать по траве -
убежал. Догнать! Вкус крови на губах оживил притаившиеся в теле остатки
силы, и Хромой пополз, вонзая скрюченные пальцы в густые травы, не думая и
не видя, куда он ползет. И вдруг почувствовал, что трава и земля, по
которым он полз, ползут вместе с ним - все быстрее и быстрее, и надоевший
уже, прилипчивый, как грязь, рев вдруг окреп и лавиной рванулся в уши.
А потом был мягкий удар, тупой волной хлестнувший вдоль всего тела.
А потом пришла темнота.
Он хотел одного, только одного. Он очень хотел понять: умер он или
жив? И если жив, то почему?
Что-то сырое и мягкое леденило лицо, что-то упруго и мягко
обволакивало тело пронизывающим холодом - раз за разом, волна за волной, и
в такт этим волнам накатывался и спадал негромкий шелестящий звук. И был
еще один звук - ровный и неизменный, властный тяжелый гул. А больше не
было ничего. Можно было разлепить ноющие веки, увидеть то, что вокруг, но
страшно, страшно смотреть, узнавать, пока не понятно то, главное...
Хромой смутно помнил: падение, гулкий всплеск промозглой воды, и
стремительный, злобный поток подхватывает, швыряет в непроглядную черноту,
на осклизлые валуны, и мозжащие удары о них все сильней, все чаще...
Что это? Что? Новый звук. Сквозь шелест, сквозь гул, сквозь медленные
удары в груди. Слабый, едва ощутимый стук, неровный и частый. Или его нет,
или это тоже воспоминания? Ведь он очень похож на что-то, этот стук... На
что? И потребность осознать, отделить то, что есть, от того, что было
когда-то, но не может существовать теперь, совершила ненужное, нежелаемое:
безвольно разомкнулись воспаленные веки, и в глаза тяжело ударил мутный
утренний свет.
Медленно, очень медленно сквозь радужную муть, сквозь навернувшиеся
на глаза слезы проступали зыбкие тени окружающего, обретали форму и
прочность - серый, зализанный волнами песок (совсем близко, у самых глаз);
и сами волны, неспешные, с клочьями грязной пены; и высокие каменные
обрывы; и сжатые ими полоска неба и остервенелый поток, щерящийся им же
изгрызенными камнями...
Хромой вспомнил и понял. Понял, куда и зачем волок его Безносый, и
понял, куда потом Безносый исчез, и куда исчез трупоед, и куда свалился он
сам. А еще он понял, что Духи спасли его, Хромого, вынесли в тихий
заливчик, на песчаный плес, не дали потоку убить о камни.
А еще он понял, что Духи не любят злых. Потому, что совсем недалеко
(протяни руку - тронешь) лежал Безносый, и лицо его было вздувшимся,
черным, мертвым. Ведь так не бывает, чтобы в потоке погиб сильный, а
полумертвый Хромой остался жить? Не бывает. Но Духи добры. Не любят
плохих, любят Хромого.
Двигаться не хотелось, хотелось снова закрыть глаза, заснуть и не
просыпаться больше. Но далеко, там, на Озере - Кошка. Хочет снова видеть
Хромого, хочет чтоб жил. И Прорвочка... Кто накормит, кто защитит,
приласкает, если он заснет навсегда? Если Духи оставили жизнь - нужно быть
благодарным. Нужно не умирать. Иначе - зачем?
Хромой шевельнулся, двинул руками. В утратившем чувствительность теле
нашлось достаточно сил, чтобы ползти. Подальше от воды, от ее промозглого
холода, выпивающего остатки жизни...
Он полз и полз - задыхаясь, обливаясь потом, полз, пока голова не
уперлась во что-то твердое, и ползти дальше стало нельзя. Поднял голову,
всмотрелся, понял: Безносый. И поразился, как много времени и сил ушло на
то, чтобы добраться до этого, которого можно было тронуть рукой. Падаль...
Сдох, но все равно мешает - ползти и жить... Хромой с ненавистью плюнул в
мертвое лицо, скривился от внезапной боли, переждал бешеные удары в груди
и в висках. И снова пополз - в обход падали, дальше, дальше. Куда? Он не
знал, не понял еще, что властно зовет его единственный из слышимых звуков,
оставшийся непонятным - тихий и частый стук, который не исчез, который
окреп, стал громче, отчетливей...
Слепящее поднималось все выше. Хромой чувствовал спиной его
обжигающие лучи, чувствовал, как оживает согревающееся тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62