., параграф “т” статьи 5.., части 1, 3 и 8 статьи 18… Мы рядим свое варварство в покровы учтивости и называем это цивилизованностью, — подумал Элан. — Да мы же Понтии Пилаты, обманывающие себя, будто мы христианская нация. Мы милостиво впускаем какую-то сотню туберкулезных иммигрантов и самозабвенно бьем себя в грудь в упоении показной праведностью, игнорируя миллионы других искалеченных войной, на которой разбогатела Канада. Избирательной иммиграцией, отказами в визах мы приговариваем детей и целые семьи к нищете, а порой и смерти, а потом брезгливо отводим глаза и воротим нос, чтобы, не дай Бог, не увидеть этого или не учуять. Мы ломаем, отвергаем человеческое существо, а потом ищем разумных оправданий своему позору. И на все, что бы мы ни творили, на каждый образчик нашего лицемерия и фарисейства у нас есть закон или правило.., параграф “т” статьи 5.., части I, 3 и 8 статьи 18…”
Элан отодвинул стул и встал. Его мучило желание броситься вон из этого кабинета, ощутить свежий вкус холодного ветра и чистого воздуха…
Анри Дюваль с испуганным лицом взглянул ему в глаза. Дрогнувшим голосом выговорил одно только слово:
— Нет?
— Нет, Анри. — Элан медленно покачал головой и положил руку на его худое плечо под грубой матросской фуфайкой. — Очень сожалею… Но, по-моему, вы постучались не в ту дверь.
Палата общин
Глава 1
— Значит, кабинет вы информировали, — сказал Брайан Ричардсон. — И как они восприняли?
Он провел ладонью по покрасневшим от утомления глазам. Со вчерашнего дня, с момента возвращения премьер-министра из Вашингтона, Ричардсон почти все время провел за рабочим столом в своем офисе, откуда десять минут назад и отправился в такси на Парламентский холм.
Глубоко засунув руки в карманы пиджака, Джеймс Хауден стоял у окна своего кабинета в Центральном блоке, разглядывая неиссякаемый в разгар рабочего дня поток посетителей парламентского комплекса. За какие-то считанные минуты перед его глазами прошли: судя по всему, посол некой державы; трио сенаторов, очень похожих на высохших от древности индусских жрецов-пандитов; облаченная в траурно-черные одеяния духовная особа, шествовавшая грозным напоминанием о неотвратимости судного дня; казенные курьеры, лелеявшие украшенные монограммами почтовые сумки как символ своей сиюминутной значимости; шумливая стайка парламентских репортеров; чувствовавшие себя в привычной обстановке, как рыбы в воде, депутаты парламента, откушавшие ленч или совершившие вместо него оздоровительную прогулку; ну и, конечно, неизбежные туристы, многие из которых останавливались позировать своим друзьям с фотокамерами рядом с застенчиво-глуповато улыбавшимися полисменами Королевской конной полиции.
“Какой во всем этом смысл, — думал Хауден. — Чего все это будет стоить в конечном итоге? Все окружающее нас представляется столь постоянным: жизнь человеческая — долгий длинный путь через годы и годы; многоэтажные дома и ваяния скульпторов; наши системы правления; наша просвещенность и цивилизованность — или то, что мы за них выдаем. И все же все это столь преходяще, а мы сами — самая хрупкая, самая недолговечная частичка этой эфемерности. Так почему же мы так упорно боремся, стремимся и достигаем, если все эти наши неимоверные усилия со временем не будут иметь никакого смысла?”
На этот вопрос нет ответа, пришел к выводу Хауден, и никогда не существовало. Голос партийного организатора вернул его к действительности.
— Так как они восприняли? — повторил Ричардсон, имея в виду утреннее заседание кабинета министров в полном составе.
Обернувшись от окна, Хауден переспросил:
— Восприняли что?
— Союзный акт, конечно. А что же еще? Джеймс Хауден не торопился отвечать. Они находились сейчас в парламентском офисе премьер-министра. Комната 307-С — помещение не столь официальное и просторное, как его постоянный офис в Восточном блоке, но расположенное зато в непосредственной близости от палаты общин.
— Странно, что вы удивляетесь, что же еще. Что касается союзного акта, то большинство членов кабинета восприняло его на удивление хорошо. Конечно, какое-то несогласие — возможно, даже весьма резкое — обязательно возникнет, когда мы вновь возьмемся за его обсуждение.
— Могу себе представить! — сухо обронил Брайан Ричардсон.
— Это только мое предположение, — Хауден прошелся по кабинету. — Однако я могу и ошибаться. Очень часто большие идеи принимают легче и с гораздо большей охотой, нежели менее крупномасштабные.
— А это потому, что большинство людей мыслит очень узко.
— Не обязательно, — бывали моменты, когда цинизм Ричардсона действовал Хаудену на нервы. — Помнится, именно вы подчеркивали, что мы уже с давних пор шли к союзному акту. Более того, обговоренные мною условия крайне выгодны для Канады.
Премьер-министр сделал паузу, задумчиво потер нос и продолжал:
— Но вот что совершенно необычно в сегодняшнем заседании — некоторых куда больше заботило это жалкое и никудышное иммиграционное дело.
— Оно всех заботит. Надеюсь, вы видели сегодняшние газеты?
Премьер-министр кивнул и сел, указав Ричардсону на кресло напротив.
— Этот адвокат Мэйтлэнд в Ванкувере, кажется, доставляет нам немало неприятностей. Что мы о нем знаем?
— Я проверял. Похоже, просто молодой парень, довольно умен, никаких известных нам политических связей.
— Ну, это пока скорее всего. Дело такого рода — хороший способ ими обзавестись. А нет ли какого окольного пути подобраться к этому Мэйтлэнду — предложить ему место на промежуточных выборах, если он поубавит пыл?
Ричардсон решительно покачал головой:
— Слишком рискованно. Я навел кое-какие справки, и все единодушно советуют с ним не связываться. Если мы только обмолвимся в таком духе, он обязательно использует это против нас. Он из таких.
“В молодости, — подумал Хауден, — я тоже был из таких”.
— Ладно, — сказал он вслух. — А вы что предлагаете? Ричардсон заколебался. Три дня и три ночи, с той самой минуты, когда Милли Фридмэн протянула ему фотокопию, свидетельство сделки между премьер-министром и Харви Уоррендером, он без устали обдумывал возможные действия.
Где-то, был убежден Брайан Ричардсон, существовало противоядие против Харви Уоррендера. Какое-то противоядие можно отыскать во всех случаях — даже у шантажистов есть свои тайны, разоблачения которых они боятся. Но неизменно возникает одна проблема: как докопаться до такой тайны. В политических кругах — как в партии, так и вне ее — насчитывалось немало людей, чьи секреты стали известны Ричардсону — он либо узнавал их от третьих лиц, либо по случайности наталкивался на них сам. Все эти сведения хранились в тоненькой коричневой записной книжке, запертой в сейфе в его офисе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
Элан отодвинул стул и встал. Его мучило желание броситься вон из этого кабинета, ощутить свежий вкус холодного ветра и чистого воздуха…
Анри Дюваль с испуганным лицом взглянул ему в глаза. Дрогнувшим голосом выговорил одно только слово:
— Нет?
— Нет, Анри. — Элан медленно покачал головой и положил руку на его худое плечо под грубой матросской фуфайкой. — Очень сожалею… Но, по-моему, вы постучались не в ту дверь.
Палата общин
Глава 1
— Значит, кабинет вы информировали, — сказал Брайан Ричардсон. — И как они восприняли?
Он провел ладонью по покрасневшим от утомления глазам. Со вчерашнего дня, с момента возвращения премьер-министра из Вашингтона, Ричардсон почти все время провел за рабочим столом в своем офисе, откуда десять минут назад и отправился в такси на Парламентский холм.
Глубоко засунув руки в карманы пиджака, Джеймс Хауден стоял у окна своего кабинета в Центральном блоке, разглядывая неиссякаемый в разгар рабочего дня поток посетителей парламентского комплекса. За какие-то считанные минуты перед его глазами прошли: судя по всему, посол некой державы; трио сенаторов, очень похожих на высохших от древности индусских жрецов-пандитов; облаченная в траурно-черные одеяния духовная особа, шествовавшая грозным напоминанием о неотвратимости судного дня; казенные курьеры, лелеявшие украшенные монограммами почтовые сумки как символ своей сиюминутной значимости; шумливая стайка парламентских репортеров; чувствовавшие себя в привычной обстановке, как рыбы в воде, депутаты парламента, откушавшие ленч или совершившие вместо него оздоровительную прогулку; ну и, конечно, неизбежные туристы, многие из которых останавливались позировать своим друзьям с фотокамерами рядом с застенчиво-глуповато улыбавшимися полисменами Королевской конной полиции.
“Какой во всем этом смысл, — думал Хауден. — Чего все это будет стоить в конечном итоге? Все окружающее нас представляется столь постоянным: жизнь человеческая — долгий длинный путь через годы и годы; многоэтажные дома и ваяния скульпторов; наши системы правления; наша просвещенность и цивилизованность — или то, что мы за них выдаем. И все же все это столь преходяще, а мы сами — самая хрупкая, самая недолговечная частичка этой эфемерности. Так почему же мы так упорно боремся, стремимся и достигаем, если все эти наши неимоверные усилия со временем не будут иметь никакого смысла?”
На этот вопрос нет ответа, пришел к выводу Хауден, и никогда не существовало. Голос партийного организатора вернул его к действительности.
— Так как они восприняли? — повторил Ричардсон, имея в виду утреннее заседание кабинета министров в полном составе.
Обернувшись от окна, Хауден переспросил:
— Восприняли что?
— Союзный акт, конечно. А что же еще? Джеймс Хауден не торопился отвечать. Они находились сейчас в парламентском офисе премьер-министра. Комната 307-С — помещение не столь официальное и просторное, как его постоянный офис в Восточном блоке, но расположенное зато в непосредственной близости от палаты общин.
— Странно, что вы удивляетесь, что же еще. Что касается союзного акта, то большинство членов кабинета восприняло его на удивление хорошо. Конечно, какое-то несогласие — возможно, даже весьма резкое — обязательно возникнет, когда мы вновь возьмемся за его обсуждение.
— Могу себе представить! — сухо обронил Брайан Ричардсон.
— Это только мое предположение, — Хауден прошелся по кабинету. — Однако я могу и ошибаться. Очень часто большие идеи принимают легче и с гораздо большей охотой, нежели менее крупномасштабные.
— А это потому, что большинство людей мыслит очень узко.
— Не обязательно, — бывали моменты, когда цинизм Ричардсона действовал Хаудену на нервы. — Помнится, именно вы подчеркивали, что мы уже с давних пор шли к союзному акту. Более того, обговоренные мною условия крайне выгодны для Канады.
Премьер-министр сделал паузу, задумчиво потер нос и продолжал:
— Но вот что совершенно необычно в сегодняшнем заседании — некоторых куда больше заботило это жалкое и никудышное иммиграционное дело.
— Оно всех заботит. Надеюсь, вы видели сегодняшние газеты?
Премьер-министр кивнул и сел, указав Ричардсону на кресло напротив.
— Этот адвокат Мэйтлэнд в Ванкувере, кажется, доставляет нам немало неприятностей. Что мы о нем знаем?
— Я проверял. Похоже, просто молодой парень, довольно умен, никаких известных нам политических связей.
— Ну, это пока скорее всего. Дело такого рода — хороший способ ими обзавестись. А нет ли какого окольного пути подобраться к этому Мэйтлэнду — предложить ему место на промежуточных выборах, если он поубавит пыл?
Ричардсон решительно покачал головой:
— Слишком рискованно. Я навел кое-какие справки, и все единодушно советуют с ним не связываться. Если мы только обмолвимся в таком духе, он обязательно использует это против нас. Он из таких.
“В молодости, — подумал Хауден, — я тоже был из таких”.
— Ладно, — сказал он вслух. — А вы что предлагаете? Ричардсон заколебался. Три дня и три ночи, с той самой минуты, когда Милли Фридмэн протянула ему фотокопию, свидетельство сделки между премьер-министром и Харви Уоррендером, он без устали обдумывал возможные действия.
Где-то, был убежден Брайан Ричардсон, существовало противоядие против Харви Уоррендера. Какое-то противоядие можно отыскать во всех случаях — даже у шантажистов есть свои тайны, разоблачения которых они боятся. Но неизменно возникает одна проблема: как докопаться до такой тайны. В политических кругах — как в партии, так и вне ее — насчитывалось немало людей, чьи секреты стали известны Ричардсону — он либо узнавал их от третьих лиц, либо по случайности наталкивался на них сам. Все эти сведения хранились в тоненькой коричневой записной книжке, запертой в сейфе в его офисе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132