Отнюдь не красавица, но весьма изящная, можно даже сказать, миниатюрная, с немного удлиненным лицом и глубокими, искрящимися юмором глазами. А вот прическа у нее изменилась. Тогда она была жгучей брюнеткой с длиннющими волосами, нынче же стала коротко стриженной блондинкой, что, по его мнению, очень ей шло.
— Привет, — поздоровался Элан. — Мне сказали, вам тут адвокат требуется.
— В данный момент, — молниеносно среагировала Шерон, — нам больше нужен водопроводчик. Дедушкину ванную так и заливает.
Теперь он вспомнил еще кое-что — ямочку на левой щеке, появлявшуюся, когда она улыбалась, как вот в эту минуту.
— Перед вами как раз адвокат, который подрабатывает именно по водопроводной части. В юриспруденции в последнее время дела идут далеко не блестяще, — объяснил он.
Шерон рассмеялась.
— Тогда я рада, что вспомнила про Элана Мэйтлэнда. Дворецкий помог ему снять пальто, и Элан с любопытством осмотрелся.
Особняк — как снаружи, так и внутри — всем своим видом говорил о богатстве и благополучии. Они стояли в огромном вестибюле, облицованном по стенам полированными панелями, высокий потолок в стиле Ренессанса отражался в сияющем дубовом паркете. В массивном камине тюдоровской эпохи, обрамленном пилястрами с каннелюрами, весело полыхали поленья, неподалеку от него на трапезном столе елизаветинских времен стоял искусно подобранный букет алых и желтых роз. На цветастом ковре из Кермана расположились друг против друга величественное йоркширское кресло и уютная софа, по обеим сторонам окон эркера висели тяжелые вышитые шерстью шторы.
— Дедушка только вчера вечером вернулся из Оттавы, — сообщила ему Шерон, — и сегодня за завтраком обмолвился, что ему нужен молодой Эйб Линкольн. Тут-то я и скажи, что знавала некоего Элана Мэйтлэнда, который собирался стать адвокатом и был просто напичкан всевозможными идеями.., кстати, ты их еще не растерял?
— Да, по-моему, нет, — ответил Элан слегка сконфуженно. Видимо, в свое время он откровенничал с этой девчушкой куда больше, чем мог сейчас припомнить. — Спасибо, что подумала обо мне.
В доме было тепло, и Элан повертел шеей в жестком крахмальном воротнике белой рубашки, которую надел под единственный приличный костюм пуританского темно-серого цвета.
— Пойдем в гостиную, — пригласила Шерон. — Дед сейчас подойдет.
Он пошел за ней через зал. Шерон распахнула дверь, и на них хлынул поток солнечного света.
Комната, в которой они оказались, была еще просторнее вестибюля, но тем не менее очень светлая и потому не производившая давящего впечатления. Обставлена она была чиппендейлом и шератоном, на полу — светлые персидские ковры, стены обтянуты дамасской тканью и украшены золочеными хрустальными бра. Несколько подлинников маслом: Дега, Сезанн и более современный Лоурен Харрис. Один угол гостиной целиком занимала гигантская пушистая елка, поблескивавшая рождественскими украшениями, рядом стоял “стейнвей”. Закрытые сейчас створчатые окна выходили на выложенную каменными плитами террасу.
— А дедушка, я так понимаю, это сенатор Деверо? — уточнил Элан.
— Ох, я забыла, что ты можешь не знать. — Шерон указала ему на канапе и сама села напротив. — Мои родители, понимаешь, развелись. Папа живет в Европе, по большей части в Швейцарии. А мама снова вышла замуж и уехала в Аргентину, а я вот живу здесь.
Произнесла она это все с подкупающей откровенностью и без тени горечи или сожаления.
— Так-так-так. Вот это и есть тот самый молодой человек, — пробасил сенатор Деверо от двери.
Седые волосы тщательно причесаны, безупречно отутюженная визитка без единой морщинки, в петлице рдел бутончик розы. Потирая ладони, сенатор прошел в гостиную.
Шерон совершила обряд представления.
— Прошу простить меня, мистер Мэйтлэнд, — с изысканной вежливостью извинился сенатор, — что побеспокоил вас в праздничный день. Уповаю, что не причинил вам уж очень больших неудобств.
— Нет, сэр, — пробормотал Элан.
— Отлично. Тогда, может быть, прежде чем мы перейдем к делу, не откажетесь отведать с нами старого хереса?
— Благодарю вас.
Только теперь он заметил стоявшие на столе красного дерева бокалы и хрустальный графин. Пока Шерон разливала херес, Элан позволил себе обратиться к старому Деверо:
— Изумительно красиво у вас здесь, сенатор.
— Приятно слышать, что вам нравится, мальчик мой, — старик, похоже, испытывал искреннее удовольствие. — Всю свою жизнь я посвятил тому, чтобы окружить себя изысканными и изящными вещами.
— Дедушка у нас весьма знаменит как коллекционер, — сообщила Шерон, протягивая им бокалы. — Беда только в том, что порой кажется, будто живешь в каком-то музее.
— Молодежь презирает старину или только делает вид. — Сенатор Деверо снисходительно улыбнулся внучке. — Хотя Шерон, по-моему, еще не безнадежна. Интерьер этой комнаты мы замыслили вместе с ней.
— И с весьма впечатляющим результатом, — польстил Элан.
— Признаюсь, я и сам так считаю, — сенатор обвел комнату любовным взглядом. — У нас здесь есть несколько совершенно особенных вещиц. Вот это, например, великолепный образец искусства времен династии Тан. — Его пальцы коснулись ласкающим движением тонко раскрашенной глиняной фигурки всадника на лошади. Она стояла отдельно на мраморной плите высокой подставки. — Столетия назад ее изготовил гениальный мастер, живший в цивилизации, возможно, гораздо более просвещенной, нежели наша собственная сегодня.
— Она действительно само совершенство, — согласился Элан.
“Да в одной только этой гостиной целое состояние”, — уколола его мысль. По контрасту с окружающей роскошью сразу вспомнилось убогое двухкомнатное бунгало Тома Льюиса, где он провел вчерашний вечер.
— А теперь к делу, — голос сенатора зазвучал сухо и деловито.
Все трое расселись.
— Приношу извинения, мальчик мой, за столь внезапное и срочное приглашение. Возникло, однако, одно дело, пробудившее во мне озабоченность и сочувствие. И, как мне думается, оно не терпит отлагательства. — Сенатор Деверо далее объяснил, что его заинтересовал судовой заяц Анри Дюваль, “этот несчастный молодой человек, без крова и без родины, что стоит у наших ворот, моля во имя гуманизма о разрешении на въезд”.
— Да, — сказал Элан, — читал я вчера эту историю. Помнится, мне еще подумалось, что здесь мало что можно предпринять.
Шерон, внимательно слушавшая их беседу, вмешалась:
— Это почему же?
— Главным образом потому, что канадский закон об иммиграции весьма жестко определяет, кому разрешен въезд, а кому нет.
— Но газеты пишут, — возразила Шерон, — что его даже не выслушали в суде.
— Да, мальчик мой, вот на это что скажете? — сенатор вопросительно вздернул бровь. — Где же наша хваленая свобода, если человек — любой человек — не может обратиться в суд?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
— Привет, — поздоровался Элан. — Мне сказали, вам тут адвокат требуется.
— В данный момент, — молниеносно среагировала Шерон, — нам больше нужен водопроводчик. Дедушкину ванную так и заливает.
Теперь он вспомнил еще кое-что — ямочку на левой щеке, появлявшуюся, когда она улыбалась, как вот в эту минуту.
— Перед вами как раз адвокат, который подрабатывает именно по водопроводной части. В юриспруденции в последнее время дела идут далеко не блестяще, — объяснил он.
Шерон рассмеялась.
— Тогда я рада, что вспомнила про Элана Мэйтлэнда. Дворецкий помог ему снять пальто, и Элан с любопытством осмотрелся.
Особняк — как снаружи, так и внутри — всем своим видом говорил о богатстве и благополучии. Они стояли в огромном вестибюле, облицованном по стенам полированными панелями, высокий потолок в стиле Ренессанса отражался в сияющем дубовом паркете. В массивном камине тюдоровской эпохи, обрамленном пилястрами с каннелюрами, весело полыхали поленья, неподалеку от него на трапезном столе елизаветинских времен стоял искусно подобранный букет алых и желтых роз. На цветастом ковре из Кермана расположились друг против друга величественное йоркширское кресло и уютная софа, по обеим сторонам окон эркера висели тяжелые вышитые шерстью шторы.
— Дедушка только вчера вечером вернулся из Оттавы, — сообщила ему Шерон, — и сегодня за завтраком обмолвился, что ему нужен молодой Эйб Линкольн. Тут-то я и скажи, что знавала некоего Элана Мэйтлэнда, который собирался стать адвокатом и был просто напичкан всевозможными идеями.., кстати, ты их еще не растерял?
— Да, по-моему, нет, — ответил Элан слегка сконфуженно. Видимо, в свое время он откровенничал с этой девчушкой куда больше, чем мог сейчас припомнить. — Спасибо, что подумала обо мне.
В доме было тепло, и Элан повертел шеей в жестком крахмальном воротнике белой рубашки, которую надел под единственный приличный костюм пуританского темно-серого цвета.
— Пойдем в гостиную, — пригласила Шерон. — Дед сейчас подойдет.
Он пошел за ней через зал. Шерон распахнула дверь, и на них хлынул поток солнечного света.
Комната, в которой они оказались, была еще просторнее вестибюля, но тем не менее очень светлая и потому не производившая давящего впечатления. Обставлена она была чиппендейлом и шератоном, на полу — светлые персидские ковры, стены обтянуты дамасской тканью и украшены золочеными хрустальными бра. Несколько подлинников маслом: Дега, Сезанн и более современный Лоурен Харрис. Один угол гостиной целиком занимала гигантская пушистая елка, поблескивавшая рождественскими украшениями, рядом стоял “стейнвей”. Закрытые сейчас створчатые окна выходили на выложенную каменными плитами террасу.
— А дедушка, я так понимаю, это сенатор Деверо? — уточнил Элан.
— Ох, я забыла, что ты можешь не знать. — Шерон указала ему на канапе и сама села напротив. — Мои родители, понимаешь, развелись. Папа живет в Европе, по большей части в Швейцарии. А мама снова вышла замуж и уехала в Аргентину, а я вот живу здесь.
Произнесла она это все с подкупающей откровенностью и без тени горечи или сожаления.
— Так-так-так. Вот это и есть тот самый молодой человек, — пробасил сенатор Деверо от двери.
Седые волосы тщательно причесаны, безупречно отутюженная визитка без единой морщинки, в петлице рдел бутончик розы. Потирая ладони, сенатор прошел в гостиную.
Шерон совершила обряд представления.
— Прошу простить меня, мистер Мэйтлэнд, — с изысканной вежливостью извинился сенатор, — что побеспокоил вас в праздничный день. Уповаю, что не причинил вам уж очень больших неудобств.
— Нет, сэр, — пробормотал Элан.
— Отлично. Тогда, может быть, прежде чем мы перейдем к делу, не откажетесь отведать с нами старого хереса?
— Благодарю вас.
Только теперь он заметил стоявшие на столе красного дерева бокалы и хрустальный графин. Пока Шерон разливала херес, Элан позволил себе обратиться к старому Деверо:
— Изумительно красиво у вас здесь, сенатор.
— Приятно слышать, что вам нравится, мальчик мой, — старик, похоже, испытывал искреннее удовольствие. — Всю свою жизнь я посвятил тому, чтобы окружить себя изысканными и изящными вещами.
— Дедушка у нас весьма знаменит как коллекционер, — сообщила Шерон, протягивая им бокалы. — Беда только в том, что порой кажется, будто живешь в каком-то музее.
— Молодежь презирает старину или только делает вид. — Сенатор Деверо снисходительно улыбнулся внучке. — Хотя Шерон, по-моему, еще не безнадежна. Интерьер этой комнаты мы замыслили вместе с ней.
— И с весьма впечатляющим результатом, — польстил Элан.
— Признаюсь, я и сам так считаю, — сенатор обвел комнату любовным взглядом. — У нас здесь есть несколько совершенно особенных вещиц. Вот это, например, великолепный образец искусства времен династии Тан. — Его пальцы коснулись ласкающим движением тонко раскрашенной глиняной фигурки всадника на лошади. Она стояла отдельно на мраморной плите высокой подставки. — Столетия назад ее изготовил гениальный мастер, живший в цивилизации, возможно, гораздо более просвещенной, нежели наша собственная сегодня.
— Она действительно само совершенство, — согласился Элан.
“Да в одной только этой гостиной целое состояние”, — уколола его мысль. По контрасту с окружающей роскошью сразу вспомнилось убогое двухкомнатное бунгало Тома Льюиса, где он провел вчерашний вечер.
— А теперь к делу, — голос сенатора зазвучал сухо и деловито.
Все трое расселись.
— Приношу извинения, мальчик мой, за столь внезапное и срочное приглашение. Возникло, однако, одно дело, пробудившее во мне озабоченность и сочувствие. И, как мне думается, оно не терпит отлагательства. — Сенатор Деверо далее объяснил, что его заинтересовал судовой заяц Анри Дюваль, “этот несчастный молодой человек, без крова и без родины, что стоит у наших ворот, моля во имя гуманизма о разрешении на въезд”.
— Да, — сказал Элан, — читал я вчера эту историю. Помнится, мне еще подумалось, что здесь мало что можно предпринять.
Шерон, внимательно слушавшая их беседу, вмешалась:
— Это почему же?
— Главным образом потому, что канадский закон об иммиграции весьма жестко определяет, кому разрешен въезд, а кому нет.
— Но газеты пишут, — возразила Шерон, — что его даже не выслушали в суде.
— Да, мальчик мой, вот на это что скажете? — сенатор вопросительно вздернул бровь. — Где же наша хваленая свобода, если человек — любой человек — не может обратиться в суд?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132