Или мы примем новые честные законы об иммиграции и признаемся в том, что мы делаем и что каждое правительство до нас…
— В чем признаемся?
Джеймс Хауден поднялся на ноги и стоял, уперев ладони в столешницу.
Подняв на него глаза, Харви Уоррендер произнес тихо, но решительно:
— Признаемся в том, что проводим политику дискриминации. А почему нет? Это же наша — наша собственная страна, разве не так? Признаемся в том, что ставим барьер цветным, что у нас есть расовые квоты, что мы не пускаем негров и азиатов, признаемся в том, что так было всегда, — так с чего вдруг мы будем поступать по-другому? Признаемся в том, что нам нужны англосаксы и что нам нужна резервная армия безработных. Давайте признаем, что у нас существует строгая квота для итальянцев и всех таких прочих и что мы старательно регулируем число католиков. Хватит притворяться! Давайте напишем честный закон об иммиграции, в котором назовем вещи своими именами. Давайте перестанем надевать один лик для Объединенных Наций и лизаться с цветными, а совсем другой носить дома…
— Вы что, с ума сошли? — не веря своим ушам, прошептал Хауден. Он не сводил глаз с Уоррендера. Конечно, этого и следовало ожидать — примерно то же самое Уоррендер излагал и во время приема… Но тогда Хауден отнес это на счет алкоголя… И вдруг вспомнил слова Маргарет: “Мне иногда приходит в голову, что Харви Уоррендер слегка тронулся умом”.
Уоррендер прерывисто дышал, ноздри его трепетали.
— Нет, — ответил он. — Я не сошел с ума. Просто устал от этого чертова лицемерия.
— Честность — прекрасное качество, — проговорил Хауден. Гнев его улегся. — Но то, что вы предлагаете, есть политическое самоубийство.
— А откуда это известно, если никто еще не пробовал? Откуда нам знать, что людям не понравится, если мы скажем то, что им уже давно известно?
Совершенно спокойно Джеймс Хауден спросил:
— Какую вы видите альтернативу?
— Имеете в виду, если мы не примем новый закон об иммиграции?
— Да.
— Тогда я буду всеми силами добиваться строжайшего соблюдения того закона, что действует ныне, — твердо заявил Харви Уоррендер. — Я буду соблюдать этот закон без всяких исключений. И никаких хитростей и очковтирательства, никаких потайных лазеек с черного хода ради того, чтобы неугодные вам вещи не попадали в газеты. Может быть, тогда все увидят, каков он есть, ваш этот самый закон, на самом деле.
— В таком случае, — ровным голосом произнес Джеймс Хауден, — я предлагаю вам подать в отставку.
Их взгляды встретились.
— Нет, — тихо ответил Харви Уоррендер. — Ну уж нет.
Наступило молчание.
— Хотелось бы, чтобы вы ясно и откровенно высказали все до конца, — предложил Джеймс Хауден. — Что у вас на уме?
— Думаю, вы сами знаете.
Лицо премьер-министра хранило решительное выражение, неуступчивый взгляд сверлил собеседника.
— Я же просил говорить ясно и откровенно, без всяких недомолвок.
— Что ж, хорошо, если вам так хочется. — Харви Уоррендер откинулся на спинку кресла и продолжал таким тоном, словно речь шла о самых обычных вещах:
— Мы с вами заключили соглашение.
— Это было давным-давно.
— Соглашение-то бессрочное.
— Как бы то ни было, все его условия выполнены. Харви Уоррендер упрямо покачал головой.
— Соглашение бессрочное, — повторил он и, порывшись во внутреннем кармане, извлек сложенный листок бумаги и бросил его на стол перед премьер-министром. — Прочитайте и убедитесь сами.
Потянувшись за листком, Хауден ощутил, как дрожит его рука. Если это оригинал, единственный экземпляр… Копия!
На миг самообладание покинуло его.
— Глупец!
— Это почему же? — Лицо Уоррендера оставалось безмятежным.
— Вы изготовили фотокопию!
— Так никто не знал, что именно копируется. Кроме того, я все время неотлучно находился у аппарата.
— А негативы?
— Единственный негатив у меня, — спокойно заявил Уоррендер. — Я сохранил его на тот случай, если мне когда-нибудь понадобятся еще копии. Да и оригинал в надежном месте. Так что же вы не почитаете?
Хауден опустил взгляд на лежавший перед ним листок, и в глаза ему прыгнули те самые слова — ясные, точные, написанные его собственной рукой:
1. X. Уоррендер снимает свою кандидатуру, выступает в поддержку Дж. Хаудена.
2. Племянник X. Уоррендера (X. О'Б.) получает ТВ привилегии.
3. X. Уоррендер в кабинете Хаудена получает портфель по своему выбору (кроме иностр. дел и здравоохранения). Дж.X. может сместить X.У. только в связи с опрометчивым поступком либо скандалом. В последнем случае X.У. берет на себя всю ответственность, не впутывая Дж. X.
В конце были проставлены дата — девятилетней давности — и наспех нацарапанные инициалы обоих.
Харви Уоррендер тихо спросил:
— Убедились? Как я и говорил — срок действия не указан.
— Харви, — медленно проговорил премьер-министр, — есть ли смысл взывать к твоей совести? Мы были друзьями… — На миг голова его пошла кругом. Попади одна только копия в руки одного-единственного репортера — и она станет орудием казни. Никаких шансов объясниться, сманеврировать, спасти себя в политике — лишь разоблачение и позор. Ладони его вспотели.
Уоррендер отрицательно покачал головой. Хауден ощущал вставшую между ними неодолимую стену. Он предпринял еще одну попытку.
— Ты же получил свое. Харви. Больше, чем было обещано. Что же теперь еще?
— Скажу, я скажу! — Уоррендер подался вперед и заговорил яростным, свистящим шепотом:
— Дай мне остаться. Дай мне сделать что-нибудь стоящее. Может быть, если мы перепишем наш закон об иммиграции и сделаем это честно — скажем вслух обо всех тех вещах, что мы творим втихомолку… Может быть, тогда у людей шевельнется совесть, и они потребуют перемен. А может быть, нам только это и нужно — изменить наши повадки? Возможно, именно перемены нам и необходимы. Но чтобы приступить к их осуществлению, мы сначала должны проявить честность.
Хауден озадаченно затряс головой.
— Что-то я тебя не понимаю.
— Тогда попробую объяснить. Вот ты сказал, что я получил свое. Думаешь, меня только это и заботит? Думаешь, если бы такое было возможно, я не вернулся бы в тот день, чтобы никогда не заключать этого нашего соглашения? А знаешь, сколько ночей напролет я мучился без сна до самого утра, проклиная самого себя и тот день, когда я пошел на сделку с тобой!
— Но почему же, Харви?
— Я ведь продал себя, разве нет? — голос Уоррендера звенел возбуждением. — Продал себя за миску похлебки — совсем по дешевке. С тех пор я тысячу раз пожалел, что не могу вновь очутиться на том съезде и потягаться с тобой на выборах.
— Думаю, я все равно победил бы, Харви, — сочувственно произнес Хауден. На миг он ощутил прилив жалости к сидевшему напротив него человеку. “Грехи наши к нам и возвращаются в том или ином проявлении”, — мелькнула у него мысль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
— В чем признаемся?
Джеймс Хауден поднялся на ноги и стоял, уперев ладони в столешницу.
Подняв на него глаза, Харви Уоррендер произнес тихо, но решительно:
— Признаемся в том, что проводим политику дискриминации. А почему нет? Это же наша — наша собственная страна, разве не так? Признаемся в том, что ставим барьер цветным, что у нас есть расовые квоты, что мы не пускаем негров и азиатов, признаемся в том, что так было всегда, — так с чего вдруг мы будем поступать по-другому? Признаемся в том, что нам нужны англосаксы и что нам нужна резервная армия безработных. Давайте признаем, что у нас существует строгая квота для итальянцев и всех таких прочих и что мы старательно регулируем число католиков. Хватит притворяться! Давайте напишем честный закон об иммиграции, в котором назовем вещи своими именами. Давайте перестанем надевать один лик для Объединенных Наций и лизаться с цветными, а совсем другой носить дома…
— Вы что, с ума сошли? — не веря своим ушам, прошептал Хауден. Он не сводил глаз с Уоррендера. Конечно, этого и следовало ожидать — примерно то же самое Уоррендер излагал и во время приема… Но тогда Хауден отнес это на счет алкоголя… И вдруг вспомнил слова Маргарет: “Мне иногда приходит в голову, что Харви Уоррендер слегка тронулся умом”.
Уоррендер прерывисто дышал, ноздри его трепетали.
— Нет, — ответил он. — Я не сошел с ума. Просто устал от этого чертова лицемерия.
— Честность — прекрасное качество, — проговорил Хауден. Гнев его улегся. — Но то, что вы предлагаете, есть политическое самоубийство.
— А откуда это известно, если никто еще не пробовал? Откуда нам знать, что людям не понравится, если мы скажем то, что им уже давно известно?
Совершенно спокойно Джеймс Хауден спросил:
— Какую вы видите альтернативу?
— Имеете в виду, если мы не примем новый закон об иммиграции?
— Да.
— Тогда я буду всеми силами добиваться строжайшего соблюдения того закона, что действует ныне, — твердо заявил Харви Уоррендер. — Я буду соблюдать этот закон без всяких исключений. И никаких хитростей и очковтирательства, никаких потайных лазеек с черного хода ради того, чтобы неугодные вам вещи не попадали в газеты. Может быть, тогда все увидят, каков он есть, ваш этот самый закон, на самом деле.
— В таком случае, — ровным голосом произнес Джеймс Хауден, — я предлагаю вам подать в отставку.
Их взгляды встретились.
— Нет, — тихо ответил Харви Уоррендер. — Ну уж нет.
Наступило молчание.
— Хотелось бы, чтобы вы ясно и откровенно высказали все до конца, — предложил Джеймс Хауден. — Что у вас на уме?
— Думаю, вы сами знаете.
Лицо премьер-министра хранило решительное выражение, неуступчивый взгляд сверлил собеседника.
— Я же просил говорить ясно и откровенно, без всяких недомолвок.
— Что ж, хорошо, если вам так хочется. — Харви Уоррендер откинулся на спинку кресла и продолжал таким тоном, словно речь шла о самых обычных вещах:
— Мы с вами заключили соглашение.
— Это было давным-давно.
— Соглашение-то бессрочное.
— Как бы то ни было, все его условия выполнены. Харви Уоррендер упрямо покачал головой.
— Соглашение бессрочное, — повторил он и, порывшись во внутреннем кармане, извлек сложенный листок бумаги и бросил его на стол перед премьер-министром. — Прочитайте и убедитесь сами.
Потянувшись за листком, Хауден ощутил, как дрожит его рука. Если это оригинал, единственный экземпляр… Копия!
На миг самообладание покинуло его.
— Глупец!
— Это почему же? — Лицо Уоррендера оставалось безмятежным.
— Вы изготовили фотокопию!
— Так никто не знал, что именно копируется. Кроме того, я все время неотлучно находился у аппарата.
— А негативы?
— Единственный негатив у меня, — спокойно заявил Уоррендер. — Я сохранил его на тот случай, если мне когда-нибудь понадобятся еще копии. Да и оригинал в надежном месте. Так что же вы не почитаете?
Хауден опустил взгляд на лежавший перед ним листок, и в глаза ему прыгнули те самые слова — ясные, точные, написанные его собственной рукой:
1. X. Уоррендер снимает свою кандидатуру, выступает в поддержку Дж. Хаудена.
2. Племянник X. Уоррендера (X. О'Б.) получает ТВ привилегии.
3. X. Уоррендер в кабинете Хаудена получает портфель по своему выбору (кроме иностр. дел и здравоохранения). Дж.X. может сместить X.У. только в связи с опрометчивым поступком либо скандалом. В последнем случае X.У. берет на себя всю ответственность, не впутывая Дж. X.
В конце были проставлены дата — девятилетней давности — и наспех нацарапанные инициалы обоих.
Харви Уоррендер тихо спросил:
— Убедились? Как я и говорил — срок действия не указан.
— Харви, — медленно проговорил премьер-министр, — есть ли смысл взывать к твоей совести? Мы были друзьями… — На миг голова его пошла кругом. Попади одна только копия в руки одного-единственного репортера — и она станет орудием казни. Никаких шансов объясниться, сманеврировать, спасти себя в политике — лишь разоблачение и позор. Ладони его вспотели.
Уоррендер отрицательно покачал головой. Хауден ощущал вставшую между ними неодолимую стену. Он предпринял еще одну попытку.
— Ты же получил свое. Харви. Больше, чем было обещано. Что же теперь еще?
— Скажу, я скажу! — Уоррендер подался вперед и заговорил яростным, свистящим шепотом:
— Дай мне остаться. Дай мне сделать что-нибудь стоящее. Может быть, если мы перепишем наш закон об иммиграции и сделаем это честно — скажем вслух обо всех тех вещах, что мы творим втихомолку… Может быть, тогда у людей шевельнется совесть, и они потребуют перемен. А может быть, нам только это и нужно — изменить наши повадки? Возможно, именно перемены нам и необходимы. Но чтобы приступить к их осуществлению, мы сначала должны проявить честность.
Хауден озадаченно затряс головой.
— Что-то я тебя не понимаю.
— Тогда попробую объяснить. Вот ты сказал, что я получил свое. Думаешь, меня только это и заботит? Думаешь, если бы такое было возможно, я не вернулся бы в тот день, чтобы никогда не заключать этого нашего соглашения? А знаешь, сколько ночей напролет я мучился без сна до самого утра, проклиная самого себя и тот день, когда я пошел на сделку с тобой!
— Но почему же, Харви?
— Я ведь продал себя, разве нет? — голос Уоррендера звенел возбуждением. — Продал себя за миску похлебки — совсем по дешевке. С тех пор я тысячу раз пожалел, что не могу вновь очутиться на том съезде и потягаться с тобой на выборах.
— Думаю, я все равно победил бы, Харви, — сочувственно произнес Хауден. На миг он ощутил прилив жалости к сидевшему напротив него человеку. “Грехи наши к нам и возвращаются в том или ином проявлении”, — мелькнула у него мысль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132