— Вот вы говорите о требованиях и гарантиях, — впервые нервно вытянув шею, подал голос, резкий и звенящий от напряжения, адмирал Рапопорт. — Вне всяких сомнений, вы и упомянутые вами коллеги учитываете, что любые гарантии, откуда бы они ни исходили, окажутся бессмысленными, если не будет обеспечено выживание.
— Да, — ответил Артур Лексингтон, — мы думали об этом.
Поспешно вмешался президент:
— Я хочу, чтобы мы помнили одно, Джим, и вы тоже, Артур, что время работает против нас. Поэтому-то я и призываю действовать очень быстро. По этой же причине мы должны говорить совершенно открыто, пусть даже при этом придется взъерошить чьи-то перышки.
— Разве что на вашем орле, — сурово усмехнулся Хауден. — Что вы предлагаете для начала?
— Давайте еще раз пройдемся по всем пунктам, Джим. Обсудим то, о чем мы с вами говорили на прошлой неделе по телефону. Удостоверимся, что мы понимаем друг друга. А там посмотрим, куда компас покажет.
Премьер-министр бросил быстрый взгляд на Лексингтона, который ответил едва уловимым кивком головы.
— Хорошо, я согласен, — произнес Хауден. — Вы будете начинать?
— Да. — Президент поудобнее устроил свое широкоплечее тело во вращающемся кресле, сев вполоборота к остальным и лицом к солнечному сиянию за окном. Повернувшись, он посмотрел Хаудену прямо в глаза.
— Я говорил о времени, — медленно начал президент. — О времени для подготовки к неотвратимому, как мы знаем, на нас нападению.
Артур Лексингтон спросил вполголоса:
— И сколько, по-вашему, нам отведено?
— Времени у нас нет, — твердо заявил президент. — По всем прикидкам и логике мы его исчерпали. И если у нас будет какое-то время на что-нибудь — оно будет нам даровано одной только Божьей милостью. Вы верите в милость Божью, Артур?
— Ну, — протянул с улыбкой Лексингтон, — это штука довольно туманная.
— Но она существует, поверьте мне, — широкопалая ладонь поднялась над столом, словно благословляя присутствующих. — Милость Божья однажды спасла британцев, когда они остались в одиночестве, может она спасти и нас. Я молю Бога об этом, молю даровать нам один только год. На большее рассчитывать нам не приходится.
— Я лично надеюсь на триста дней, — вставил Хауден. Президент кивнул, соглашаясь.
— И если мы их получим, то только от Бога. И сколько бы нам ни было отпущено, уже завтра будет днем меньше, а через час — часом меньше. Так что давайте обсудим ситуацию, какой мы, в Вашингтоне, сейчас ее видим.
Пункт за пунктом, с мастерским чувством последовательности и дополнением необходимых деталей — о сути. Сначала факторы, которые Хауден излагал своему комитету обороны: первостепенное значение защиты американских продовольственных зон — ключ к выживанию после ядерного налета; цепь ракетных баз вдоль американо-канадской границы; неизбежность ракетного перехвата над канадской территорией; Канада, превращенная в поле боя, беззащитная, уничтоженная взрывом и радиоактивными осадками, лишенная продовольственных зон, отравленных радиацией…
Затем альтернатива: передислокация ракетных баз на Север, превосходящая ударная мощь США, ранний перехват и снижение уровня радиоактивных осадков на территории обеих стран, предотвращение сражения непосредственно над обжитыми землями Канады, шанс на выживание… Но отчаянная необходимость молниеносных действий, возможность для Америки быстро взяться за дело, заключение, как и предлагалось, союзного акта, полная передача обороны Канады в ведение Соединенных Штатов, совместное проведение внешней политики, роспуск всех канадских вооруженных сил с немедленным их воссозданием и принятием общей присяги на верность, отмена всех пограничных ограничений, таможенный союз, двадцатипятилетний срок действия, гарантия суверенитета Канады во всех не упомянутых особо делах…
Закончил президент простым заявлением:
— Перед лицом общей опасности, которая не знает границ и не признает суверенитета, мы предлагаем союз в дружбе, уважении и чести.
Наступила пауза, во время которой небольшой, но крепко сбитый человек пытливо разглядывал через стол своих собеседников. Вновь поднялась широкопалая ладонь, отбросив со лба знакомый всем седеющий вихор. “В глазах президента светились ум и живость, — подумал Джеймс Хауден, — но и безошибочно угадывалась печаль — печаль, может быть, человека, который столь мало приблизился к осуществлению мечты всей своей жизни”.
Молчание нарушил Артур Лексингтон, сдержанно обронивший:
— Какими бы ни были мотивы, мистер президент, отказаться от независимости и изменить ход истории за одну ночь — дело нелегкое.
— Тем не менее, — заметил на это президент, — ход истории все равно изменится, будем мы его направлять или нет. Границы не есть вещь неизменная, да они таковыми никогда и не были за всю историю человечества. Все известные нам сейчас границы со временем либо изменятся, либо исчезнут вовсе — и наши собственные, и канадские не составляют исключения. И процесс этот не будет зависеть от того, попытаемся мы его ускорить или нет. Государства могут просуществовать столетие, ну, два, возможно, и дольше, но отнюдь не вечность.
— Я-то здесь с вами согласен, — Лексингтон чуть заметно усмехнулся. — А вот как все остальные?
— Ну, зачем же все, — покачал головой президент. — Патриоты — ярые патриоты по крайней мере — не умеют мыслить широко и наперед. Но вот остальные, если объяснить им все ясно и понятно, посмотрят, когда будут вынуждены, правде в глаза.
— Со временем, может быть, — возразил Джеймс Хауден. — Но как вы сами подчеркнули, Тайлер, и я с вами полностью согласен, время — единственное, чего нам не хватает.
— В таком случае, Джим, я бы хотел послушать, что вы предлагаете.
Пришел его час. “Настала пора, — подумал Хауден, — торговаться — открыто, жестко и упрямо. Наступил решающий момент, когда должно определиться будущее Канады — если у нее есть будущее. Спору нет, даже если сейчас они достигнут широкого соглашения, последуют дальнейшие переговоры, в ходе которых эксперты с обеих сторон станут разрабатывать детали — великое множество деталей. Но все это будет после. Серьезные широкомасштабные вопросы, крупные уступки, если их удастся вырвать, будут решены здесь и сейчас между президентом и им самим”.
В овальном помещении повисла тишина. Не слышны были более ни уличный шум, ни крики детей — наверное, переменился ветер, смолкла и пишущая машинка. Артур Лексингтон сменил позу; сидевший рядом с ним на софе адмирал Рапопорт оставался — как и с самого начала — недвижим, словно прикованный к своему месту. Скрипнуло кресло под шевельнувшимся президентом. Встревоженные его глаза вопрошающе изучали полное задумчивости ястребиное лицо премьер-министра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132