Шагах в
двадцати, у одного из операторских кресел, стоял высокий человек и кричал,
схватившись за голову:
- Назад! Назад! А-а-а!..
Откуда-то, стремительно шагая, возник Каспаро, кинулся к пульту. В
зале стало совсем тихо, только шипел воск.
- Простите! - сказал высокий человек. - Простите... Простите... -
повторял он.
Каспаро выпрямился и крикнул:
- Слушать меня! Секторы восемнадцать тысяч семьсот девяносто шесть,
семьсот девяносто семь, семьсот девяносто восемь, семьсот девяносто
девять, восемьсот - переписать! Заново!
Званцев увидел, как сотни людей в белом одновременно подняли правые
руки и что-то сделали на пультах. Огни свечей заколебались.
- Простите, простите! - повторял человек.
Каспаро подтолкнул его в спину.
- Спать, Генри, - сказал он. - Спать быстро. Успокойтесь, ничего
страшного...
Человек пошел вдоль пультов, повторяя одно и то же: "Простите,
простите..." Никто не оборачивался. На его место уже сел другой.
- Сектор восемнадцать тысяч семьсот девяносто шесть заполнен, -
сказал бодрый голос.
Каспаро постоял немного, затем медленно, сильно сутулясь, пошел мимо
Званцева. Званцев шагнул ему навстречу и вдруг увидел его лицо. Он
остановился и пропустил Каспаро. Каспаро подошел к небольшому отдельному
пульту, вяло опустился в кресло и так сидел несколько секунд. Потом
встрепенулся и, весь подавшись вперед, сунул лицо в нарамник перископа,
уходящего в пол.
Званцев стал неподалеку, у длинного стола, и не отрываясь глядел в
усталую горбатую спину. Он все еще видел лицо Каспаро в колеблющемся свете
свечи. Он вспомнил, что Каспаро уже не молод, всего на пять - семь лет
моложе Окада. Он подумал: сколько лет унесли эти десять суток! Все это
скажется, и очень скоро.
К Каспаро подошли двое. У одного вместо капюшона халата тускло
поблескивал круглый прозрачный шлем.
- Не успеем, - тихо сказал человек в шлеме.
Он говорил в спину Каспаро.
- Сколько? - спросил Каспаро, не оборачиваясь.
- Клиническая смерть наступит через два часа. С точностью плюс -
минус двадцать минут.
Каспаро повернулся.
- Но он хорошо выглядит... Посмотрите. - Он ткнул пальцем в нарамник.
Человек в шлеме покачал головой.
- Нервный паралич, - сказал второй очень тихо. Он оглянулся,
скользнул выпуклыми глазами по Званцеву и, наклонившись к Каспаро, что-то
сказал ему на ухо.
Званцев узнал его. Это был профессор Иван Краснов.
- Хорошо, - сказал Каспаро. - Сделаем так.
Двое разом повернулись и быстро ушли в темноту.
Званцев пошарил стул, сел и закрыл глаза. "Конец, - подумал он. - Не
успеют. Он умрет. Он умрет совсем".
- Сектор девятнадцать тысяч ноль-ноль два заполнен, - повторял голос.
- Сектор девятнадцать тысяч ноль-ноль три заполнен... Сектор девятнадцать
тысяч ноль-ноль четыре...
Званцев почти ничего не знал о кодировании нервных связей, и ему
представилось, что Окада лежит на странном столе под белым смертным
светом, тонкая игла медленно ползет по извилинам его обнаженного мозга, и
на длинную ленту знак за знаком ложатся сигналы импульсов. Званцев отлично
понимал, что в действительности это происходит совсем иначе, но
воображение рисовало ему именно такую картину: блестящая игла ползет по
мозгу, а на бесконечную ленту таинственными значками записывается память,
привычки, ассоциации, опыт... А откуда-то наползает смерть, разрушая
клетку за клеткой, связь за связью. И нужно ее обогнать.
Званцев почти ничего не знал о кодировании нервных связей. Но он
знал, что до сих пор неизвестны границы участков мозга, ведающих
отдельными мыслительными процессами. Что Великое Кодирование возможно лишь
в условиях самой глухой изоляции и при точнейшем учете всех нерегулярных
полей. Поэтому свечи и факелы, и верблюды на шоссе, пустые поселки и
черные окна микропогодных установок, и остановленные самодвижущиеся
дороги... Званцев знал, что до сих пор не найден способ контроля
кодирования, не искажающий кода. Что Каспаро работает наполовину вслепую и
кодирует в первую очередь, может быть, совсем не то, что следует
кодировать. Но Званцев знал и то, что Великое Кодирование - это дорога к
бессмертию человеческого "я", потому что человек - это не руки и ноги.
Человек - это память, привычки, ассоциации, мозг. МОЗГ.
- Сектор девятнадцать тысяч двести шестнадцать заполнен...
Званцев открыл глаза, поднялся и подошел к Каспаро. Каспаро сидел,
глядя перед собой.
- Профессор Каспаро, - сказал Званцев, - я океанолог Званцев. Я
должен поговорить с академиком Окада.
Каспаро поднял глаза и долго смотрел на Званцева снизу вверх. Глаза у
него были мутные, полузакрытые.
- Это невозможно, - сказал он.
Некоторое время они молча глядели друг на друга.
- Академик Окада ждал этой информации всю жизнь, - тихо сказал
Званцев.
Каспаро ничего не ответил. Он отвел глаза и снова уставился перед
собой. Званцев оглянулся. Тьма. Огоньки свечей. Белые серебристые халаты с
капюшонами.
- Сектор девятнадцать тысяч двести девяносто два заполнен, - сказал
голос. Каспаро поднялся и сказал:
- Все. Конец.
И Званцев увидел маленькую красную лампу, мигающую на пульте рядом с
окулярами перископа. "Лампочка, - подумал он. - Значит, все".
- Сектор девятнадцать тысяч двести девяносто четыре заполнен...
Из темноты зала изо всех сил бежала маленькая девушка в развевающемся
халате. Она кинулась прямо к Каспаро, сильно оттолкнув Званцева.
- Валерий Константинович, - сказала она отчаянно, - остался только
один свободный сектор...
- Больше не нужно, - сказал Каспаро. Он поднялся и наткнулся на
Званцева. - Кто вы? - спросил он устало.
- Я Званцев, океанолог, - сказал Званцев тихо. - Я хотел поговорить с
академиком Окада.
- Это невозможно, - произнес Каспаро. - Академик Окада умер.
Он перегнулся через пульт и одним за другим повернул четыре
рубильника. Ослепительный свет вспыхнул под потолком огромного зала.
Было уже совсем светло, когда Званцев спустился в вестибюль. В
огромные окна вливался сероватый свет туманного утра, но чувствовалось,
что вот-вот проглянет солнце и день будет ясный. В вестибюле никого не
было. На диване валялось скомканное покрывало. Несколько свечей догорали
на столе между банками и блюдцами с едой. Званцев оглянулся на лестницу.
Наверху шумели голоса. Где-то там был Михайлов, который обещал проводить
Званцева.
Званцев подошел к дивану и сел. По лестнице спускались трое молодых
людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
двадцати, у одного из операторских кресел, стоял высокий человек и кричал,
схватившись за голову:
- Назад! Назад! А-а-а!..
Откуда-то, стремительно шагая, возник Каспаро, кинулся к пульту. В
зале стало совсем тихо, только шипел воск.
- Простите! - сказал высокий человек. - Простите... Простите... -
повторял он.
Каспаро выпрямился и крикнул:
- Слушать меня! Секторы восемнадцать тысяч семьсот девяносто шесть,
семьсот девяносто семь, семьсот девяносто восемь, семьсот девяносто
девять, восемьсот - переписать! Заново!
Званцев увидел, как сотни людей в белом одновременно подняли правые
руки и что-то сделали на пультах. Огни свечей заколебались.
- Простите, простите! - повторял человек.
Каспаро подтолкнул его в спину.
- Спать, Генри, - сказал он. - Спать быстро. Успокойтесь, ничего
страшного...
Человек пошел вдоль пультов, повторяя одно и то же: "Простите,
простите..." Никто не оборачивался. На его место уже сел другой.
- Сектор восемнадцать тысяч семьсот девяносто шесть заполнен, -
сказал бодрый голос.
Каспаро постоял немного, затем медленно, сильно сутулясь, пошел мимо
Званцева. Званцев шагнул ему навстречу и вдруг увидел его лицо. Он
остановился и пропустил Каспаро. Каспаро подошел к небольшому отдельному
пульту, вяло опустился в кресло и так сидел несколько секунд. Потом
встрепенулся и, весь подавшись вперед, сунул лицо в нарамник перископа,
уходящего в пол.
Званцев стал неподалеку, у длинного стола, и не отрываясь глядел в
усталую горбатую спину. Он все еще видел лицо Каспаро в колеблющемся свете
свечи. Он вспомнил, что Каспаро уже не молод, всего на пять - семь лет
моложе Окада. Он подумал: сколько лет унесли эти десять суток! Все это
скажется, и очень скоро.
К Каспаро подошли двое. У одного вместо капюшона халата тускло
поблескивал круглый прозрачный шлем.
- Не успеем, - тихо сказал человек в шлеме.
Он говорил в спину Каспаро.
- Сколько? - спросил Каспаро, не оборачиваясь.
- Клиническая смерть наступит через два часа. С точностью плюс -
минус двадцать минут.
Каспаро повернулся.
- Но он хорошо выглядит... Посмотрите. - Он ткнул пальцем в нарамник.
Человек в шлеме покачал головой.
- Нервный паралич, - сказал второй очень тихо. Он оглянулся,
скользнул выпуклыми глазами по Званцеву и, наклонившись к Каспаро, что-то
сказал ему на ухо.
Званцев узнал его. Это был профессор Иван Краснов.
- Хорошо, - сказал Каспаро. - Сделаем так.
Двое разом повернулись и быстро ушли в темноту.
Званцев пошарил стул, сел и закрыл глаза. "Конец, - подумал он. - Не
успеют. Он умрет. Он умрет совсем".
- Сектор девятнадцать тысяч ноль-ноль два заполнен, - повторял голос.
- Сектор девятнадцать тысяч ноль-ноль три заполнен... Сектор девятнадцать
тысяч ноль-ноль четыре...
Званцев почти ничего не знал о кодировании нервных связей, и ему
представилось, что Окада лежит на странном столе под белым смертным
светом, тонкая игла медленно ползет по извилинам его обнаженного мозга, и
на длинную ленту знак за знаком ложатся сигналы импульсов. Званцев отлично
понимал, что в действительности это происходит совсем иначе, но
воображение рисовало ему именно такую картину: блестящая игла ползет по
мозгу, а на бесконечную ленту таинственными значками записывается память,
привычки, ассоциации, опыт... А откуда-то наползает смерть, разрушая
клетку за клеткой, связь за связью. И нужно ее обогнать.
Званцев почти ничего не знал о кодировании нервных связей. Но он
знал, что до сих пор неизвестны границы участков мозга, ведающих
отдельными мыслительными процессами. Что Великое Кодирование возможно лишь
в условиях самой глухой изоляции и при точнейшем учете всех нерегулярных
полей. Поэтому свечи и факелы, и верблюды на шоссе, пустые поселки и
черные окна микропогодных установок, и остановленные самодвижущиеся
дороги... Званцев знал, что до сих пор не найден способ контроля
кодирования, не искажающий кода. Что Каспаро работает наполовину вслепую и
кодирует в первую очередь, может быть, совсем не то, что следует
кодировать. Но Званцев знал и то, что Великое Кодирование - это дорога к
бессмертию человеческого "я", потому что человек - это не руки и ноги.
Человек - это память, привычки, ассоциации, мозг. МОЗГ.
- Сектор девятнадцать тысяч двести шестнадцать заполнен...
Званцев открыл глаза, поднялся и подошел к Каспаро. Каспаро сидел,
глядя перед собой.
- Профессор Каспаро, - сказал Званцев, - я океанолог Званцев. Я
должен поговорить с академиком Окада.
Каспаро поднял глаза и долго смотрел на Званцева снизу вверх. Глаза у
него были мутные, полузакрытые.
- Это невозможно, - сказал он.
Некоторое время они молча глядели друг на друга.
- Академик Окада ждал этой информации всю жизнь, - тихо сказал
Званцев.
Каспаро ничего не ответил. Он отвел глаза и снова уставился перед
собой. Званцев оглянулся. Тьма. Огоньки свечей. Белые серебристые халаты с
капюшонами.
- Сектор девятнадцать тысяч двести девяносто два заполнен, - сказал
голос. Каспаро поднялся и сказал:
- Все. Конец.
И Званцев увидел маленькую красную лампу, мигающую на пульте рядом с
окулярами перископа. "Лампочка, - подумал он. - Значит, все".
- Сектор девятнадцать тысяч двести девяносто четыре заполнен...
Из темноты зала изо всех сил бежала маленькая девушка в развевающемся
халате. Она кинулась прямо к Каспаро, сильно оттолкнув Званцева.
- Валерий Константинович, - сказала она отчаянно, - остался только
один свободный сектор...
- Больше не нужно, - сказал Каспаро. Он поднялся и наткнулся на
Званцева. - Кто вы? - спросил он устало.
- Я Званцев, океанолог, - сказал Званцев тихо. - Я хотел поговорить с
академиком Окада.
- Это невозможно, - произнес Каспаро. - Академик Окада умер.
Он перегнулся через пульт и одним за другим повернул четыре
рубильника. Ослепительный свет вспыхнул под потолком огромного зала.
Было уже совсем светло, когда Званцев спустился в вестибюль. В
огромные окна вливался сероватый свет туманного утра, но чувствовалось,
что вот-вот проглянет солнце и день будет ясный. В вестибюле никого не
было. На диване валялось скомканное покрывало. Несколько свечей догорали
на столе между банками и блюдцами с едой. Званцев оглянулся на лестницу.
Наверху шумели голоса. Где-то там был Михайлов, который обещал проводить
Званцева.
Званцев подошел к дивану и сел. По лестнице спускались трое молодых
людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71