Палач тем временем поставил еду на стол, но уходить не торопился, почему-то медлил, даже дверь прикрыл. «Присматривается», — подумала девушка и против воли снова поглядела на него. Раньше она как-то не обратила внимания на его внешность, лишь отметила, что он худ, высок и не бросает слов на ветер, а чтоб понять его короткие реплики, надо было напрягаться, словно он был иностранцем. И вообще, она тогда больше смотрела на сундук, на руки, на меч травника, который отобрал себе испанец, на монахов… Теперь же, заглянув ему в лицо (а капюшон он снял), она испытала странное чувство, будто они уже когда-то встречались. Что-то ей казалось в его облике знакомым. Было противно, но ползли минуты, а они смотрели друг на друга, и она все больше убеждалась, что определённо где-то видела это лицо — горбатый нос, шрам на губе, другой — под левым глазом, два пенька на месте двух зубов…
А человек тем временем взял и нарушил молчание.
— Что ты знаешь о нём, девочка? — спросил он тихо, но при этом — без всякого акцента. — Что знаешь ты об этом человеке?
Ялка вздрогнула. Память пробуждалась медленно и отдавала нажитое неохотно. Разумом девушка ещё не поняла, где она слышала эти слова, но в том, что она их слышала раньше, сомнений не было. Лицо пришедшего двоилось у нее перед глазами, а лучше разглядеть мешали слёзы; она заморгала.
— У меня тогда было белое лицо, — опять сказал палач, — и длинные волосы хвостиком. А ты ещё плеснула в нас водой из таза. Помнишь?
Воспоминание пробилось, словно лопнул пузырь. Ялка против воли ахнула и вскинула ко рту сжатые кулачки, мельком поразившись, как меняет человека полное отсутствие волос. Это был тот, приходивший к травнику длинноволосый незнакомец, про которого Жуга сказал: «Он друг».
— Вы… — тихо сказала девушка и уронила руки. — Так вот вы, оказывается, кто… — равнодушно проговорила она. — Вот почему нас тогда… нашли.
Взгляд её потух.
Человек в чёрном оглянулся на дверь, убедился, что она закрыта, и придвинулся на шаг, чтоб было лучше слышно.
— Послушай, Кукушка, — тихим голосом сказал он, взяв девушку за плечо (та едва заметно вздрогнула и на мгновение подняла на него заплаканные глаза). — Всё не так, как ты думаешь. Я здесь, чтоб помочь. Это Лис просил, чтоб я тебя разыскал, если что-нибудь случится.
Ялка помолчала. Повела плечами — ей вдруг стало холодно.
— Вы врёте, — сказала она. — Это вы нарочно так мне говорите, чтобы у меня появилась надежда, чтобы потом мне сделалось больнее… Я вам не верю.
— Мне плевать, веришь ты или не веришь. Мне некогда спорить, так что постарайся всё запомнить с первого раза.
— Что вы хотите?
— Вытащить тебя. Спасти и увезти прочь отсюда, в безопасное место. Я пока не знаю как, но мы над этим думаем. У нас есть время, около недели. Послезавтра тебя поведут на допрос. Там тебя будут спрашивать про Лиса и про остальных. Ты им расскажешь…
Она сглотнула резко, так же резко отвернулась:
— Мне всё равно…
— Не перебивай меня! — раздражённо встряхнул её палач. — Я не для того наделал дел на три костра, чтоб тут с тобой препираться… Да ты слушаешь меня или нет?! — Он снова её встряхнул и заставил заглянуть себе в глаза. — От тебя потребуют признания в колдовстве и в твоей связи с Лисом. Ты скажешь всё, что говорила сегодня. Но и только. Можешь пару раз упомянуть про травника и про его лесную нечисть. Этого им покажется мало: у них слишком много свидетелей. Тогда тебе наверняка назначат пытки и допрос с пристрастием.
Ялка еле разлепила одеревеневшие губы:
— Зачем это всё? Я не хочу допроса с пытками… Пусть уж лучше сразу… Почему вы так в этом уверены?
— Допрос — поганая штука. — Хагг говорил теперь очень быстро, наклоняясь как можно ближе, так, что Ялка чувствовала исходящий от него запах пота и чеснока. — Ты даже не подозреваешь, КАК ловко они умеют допрашивать! Чем меньше ты им скажешь на первом допросе, тем меньше у них будет шансов тебя запутать и сразу обвинить. Им понадобится пытка. А по закону перед пыткой полагается несколько дней держать подозреваемого в одиночке, на воде и хлебе, чтобы сломить его волю. Если всё так и случится, мы выиграем дня три, а может быть, неделю, а это много. Мы к тому времени успеем что-нибудь придумать.
— А если не успеете?
— Тогда тебе придётся терпеть. Терпеть в любом случае! Иначе — костёр. Поняла? Костёр или вода. Или меч. Или верёвка. Что для тебя одно и то же.
Повисла ужасающая тишина. Даже за окном все звуки будто замерли. Мысли путались, цеплялись друг за дружку, словно ноги у плохого бегуна, ни одна не поспевала вовремя, и каждая была не к месту. Кулаки сцепило судорогой. Опять возникло ощущение бездны за спиной — вращающейся пропасти, откуда в душу веет сквозняком, и почему-то несильно, но резко заболела грудь.
— Это вы… будете меня пытать?
Золтан вздохнул и поднял взгляд к потолку.
— Я молю Бога, чтобы этого не случилось, — искренне сказал он. — Но коль придётся, то заранее меня прости. А можешь не прощать, но всё равно терпи! Иначе нельзя: мне приходилось этим заниматься и я знаю, что слукавить будет трудно. Будет больно. Может, даже очень больно. Но я постараюсь сделать всё, чтоб не навредить тебе и твоему ребёнку. Поняла? Ты поняла или нет? Ты не должна сдаваться, ни при мне, ни без меня. Ты сейчас — лягушка в крынке со сметаной. («Лягушка-кукушка», — ни к селу ни к городу подумалось Ялке.) Двигай лапками. Ты должна это выдержать, девочка, потому что у тебя есть хоть какая-то надежда, а у других её нет… У тебя здоровое сердце?
Вопрос застал девушку врасплох.
— Сердце? — неуверенно произнесла она. — Не знаю… Кажется, да. Но у меня мама умерла от сердца.
Золтан покивал:
— Хорошо, что сказала. Я учту. Она подняла голову.
— Как… — начала она, но спазм сдавил ей горло. Ялка умолкла, но потом переборола себя и всё-таки договорила до конца; — Как это будет?
— Не сейчас — Золтан распрямился и шагнул к двери. — Тебе расскажут. И покажут. Это тоже часть… процедуры,
Мне же и придётся рассказывать. А пока постарайся не думать об этом.
— О чём мне тогда думать?
Вопрос догнал его уже на пороге. Золтан обернулся, помедлил и указал рукой на ее округло выпирающий живот.
— Думай о нём, — сказал он, — Ешь свою чечевицу и думай. Теперь у него, может, есть будущее.
И он захлопнул за собой дверь.
Выйдя из лечебницы во двор, на свежий воздух, Золтан сразу ощутил, как закружилась голова, и ухватился за дверной косяк. Прикрыл глаза и некоторое время так стоял, гулко сглатывая и пережидая дурноту. «Старею, — вновь подумалось ему. — А может, не старею, а просто — весна. От весеннего воздуха всегда голова кружится…»
Он облизал сухие губы и украдкой огляделся — не видел ли кто его приступа. Вроде никто не видел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186