Бенедикт даже не смог ничего ему ответить — только испуганно ахнул, шагнул назад, взмахнул руками и непременно упал бы в канал, не ухвати его пришелец за обшлага суконного полукафтана. Только сейчас, когда их лица разделяли два-три дюйма, Бенедикт узнал беловолосого парня, который приходил тогда с травником.
— Где она?! — повторил тот свой вопрос, жарко дыша Бенедикту в лицо.
Не нужно было никаких пояснений: Бенедикт сразу понял, что речь может идти только об одном человеке.
— Она… погибла, — выдавил он.
— Это я уже знаю! Как?
Бенедикт сглотнул:
— Она разбилась… Упала с ратуши. Сначала в неё выстрелили, потом она упала. Я… Я ничего не смог сделать.
Она сама туда полезла. Я ничего… не мог. Беловолосый молчал.

Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.

— Где она сейчас?
— На западном кладбище… Это недалеко отсюда, за церковью Святого Панкраса. Её похоронили отдельно, за оградой. Я… я могу показать.
— За оградой? То есть там, где хоронят актёров, проституток и самоубийц?
Бенедикт не посмел соврать.
— Да.
Наёмник задумался, глядя куда-то поверх Бенедикта и как-то странно шевеля носом.
— Ладно, — сказал он, отпуская наконец Бенедиктов воротник. — Может, это даже к лучшему — не придётся взламывать ворота. Однако, чёрт бы вас всех побрал, времени у меня немного… но, может быть, хватит. Показывай!
Он толкнул школяра вперёд, и тот не посмел перечить, даже не спросил, как следовало бы, что ему за это будет (или правильней было сказать — «чего не будет»). Почему-то он верил, даже не верил — чувствовал, что странный тип не причинит ему вреда. Что было тому причиной, он не знал. Быть может, разговор с воскресшим травником придал ему уверенности, а может, ему просто было всё равно теперь, после того, как муза, посетившая его в обличье той девушки, навеки отошла в мир иной.
Они шли, подгоняемые ветром и дождём, а вслед им летел последний куплет:

Итак — хвала тебе, Чума,
Нам не страшна могилы тьма,
Нас не смутит твоё призванье!
Бокалы пеним дружно мы
И девы-розы пьём дыхание —
Быть может… полное Чумы!

— Идиоты, — вынес свой вердикт беловолосый наёмник.
Путь до кладбищенской земли не занял много времени, вскоре они остановились у самой ограды, в тени старого монастыря, где чернело несколько свеженасыпанных, ещё не успевших осесть земляных холмиков.
— Который?
— Этот, — указал Бенедикт, внутренне уже понимая, — что сейчас произойдёт, чему свидетелем он станет, и внутренне холодея от этого.
Беловолосый опустился на колени и осторожно тронул могильную землю, будто перед ним было что-то очень хрупкое. Наверно, целую минуту держал он ладонь на гребне. Бенедикт не смел шевелиться, не смел уйти, не смел отвести глаз. Что-то его держало, и он сам не понимал, что именно. Он только сейчас заметил, что пришелец бос и облачён только в длинную рубаху и лёгкую куртку мастерового, да и те промокли насквозь. Штанов на нём и вовсе не было. Тут белобрысый вдруг упал на четвереньки и быстро-быстро стал расшвыривать рыхлую землю. Он не попросил помочь, словно Бенедикт вообще перестал для него существовать, — вообще не произнёс ни слова. Бенедикт смотрел на его руки с чёрными ороговевшими ногтями — руки кого угодно, только не человека, — и ему вновь становилось страшно. Здесь крылась какая-то тайна, которую он не в силах был постичь. А беловолосый рыл как одержимый, загребал обеими руками, но попеременно — как собака лапами, и всё время фыркал; комья грязи и сырой земли летели у него промеж ног. Вскоре верхняя половина его тела совсем скрылась в яме. Бенедикту вспомнилось, что, когда девицу хоронили, могилу рыли неглубоко — ни у кого не было сил копать как следует. Так оно и было: не прошло и получаса, как из земли показались клочья савана.
Беловолосый замер, тяжело дыша. Помедлил, разорвал и отбросил с головы девушки ставшую грязной погребальную тряпку. Бенедикт вздрогнул и перекрестился, когда открылось девичье лицо — безмятежное, спокойное, мертвенно-белое, совершенно не тронутое тлением. Дождь обмыл с него грязь и комочки глины. Белые волосы у парня на загривке встопорщились и встали дыбом. Он резко обернулся на Бенедикта, ощерив клыки. Глаза его ярко блеснули. Казалось, ещё мгновение — и он вскинет голову и завоет, как пёс на луну, однако этого не произошло: беловолосый только протянул руку и тихо-тихо, очень осторожно погладил мёртвую девушку по щеке. Взгляд его был полон боли и отчаяния, из глаз текли слёзы. Он погрузил руки в рыхлую землю, поднатужился и в два рывка вытащил тело на поверхность. Встал, перевёл дыхание, затем как перышко взвалил ношу на плечо и обернулся к Бенедикту.
— Как твоё имя? — хрипло спросил он.
— Бенедикт ван Боотс, — ответил ученик художника, опять не видя смысла врать. Ветер швырял ему в лицо брызги дождя и хлопал полями шляпы.
— Я тебя не забуду, Бенедикт-с-баржи, — произнёс наёмник. — Прощай.
С этими словами он развернулся и, подобно тени, растворился во тьме.
Бенедикт остался один. Если б не разрытая могила, он бы подумал, что ему это привиделось в бреду начавшейся болезни или же что вода с корицей оказалась крепче, чем он думал.
— «И счастлив тот, кто средь волненья их обретать и ведать мог…» — повторил ученик художника и вздрогнул, когда из-за домов раздался тоскливый, полный бессильного отчаяния звериный вой.
Наступила ночь.
При взгляде на эту рану даже видавший виды полковой медик Мармадьюк Лессо изменился в лице. Он прикоснулся там, прикоснулся тут, но так и не решился что-то вправить или хотя бы сдвинуть с места. Синяк занимал весь бок, рёбра с правой стороны были сломаны и вдавлены, осколки их наверняка пронзили лёгкое. Из-под повязки при каждом вдохе-выдохе пузырилась кровь. Печень тоже наверняка не выдержала этого удара и была разорвана; то же и селезёнка. Голова была обвязана, но то, наверно, было следствие падения на землю.
«Вот это удар… — думал лекарь. — Это фальконет, несомненно, фальконет. Такое могло сделать только пушечное ядро. Конечно, это мог быть и моргенштерн, но редко встретишь нынче парня с моргенштерном — очень уж капризный норов у этой штуки, да и не каждому она по руке… Опять же удар нанесён спереди, не сбоку — моргенштерном так не размахнёшься».
Дыхание раненого было сбивчивым, каждый вдох давался с трудом. Ещё недавно он лежал без чувств, но сейчас был уже в сознании и всё понимал.
— Dios me libre… — тихо пробормотал костоправ, перекрестился, накрыл раненого одеялом и повернулся к стоящему рядом маленькому монаху. — Как это случилось?
— Ядро, г-господин лекарь, — лаконично сказал он, полностью подтвердив его предположения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186