По одному, по одному… так… Теперь стучим и слушаем, чтобы везде, у каждого витка, была одна и та же нота… так… теперь вот так… Хо-хо! А ведь неплохо получается! У вас хороший барабан, господин сицилиец, только малость запущенный. Верхняя кожа и нижняя должны звучать в одном тоне, это называется «звучать в унисон». Верхнюю мы натянем средне, а нижнюю настроим чуть повыше. Верёвки тянем туго, но не слишком, а не то наш барабан получится трескучим… Ага — слышите, слышите, как запело дерево?
То-то! Если вы играете вторую и четвёртую доли и вам не нужен отскок, настраивайте ниже, но сейчас это не нужно. И торопиться ни к чему, стукнули — прислушались, стукнули — прислушались. Один барабан не похож на другой — разное дерево, разная кожа… У каждого свой норов. Они будто живые. В одном помещении они звучат божественно, в другом — отвратительно. Если хотите знать, что я на этот счёт думаю, так, по мне, в этом есть что-то волшебное. Тут нельзя ничего объяснить на пальцах, тут только уши помогут…
Фриц был настроен скептически, он вполне разделял мнение скрипача Феликса: барабан и барабан — чего его настраивать? Но Тойфель говорил, тянул, подлаживал, стучал по коже пальцами, его энергия была заразительна, свежа, в ней было что-то дикое и первобытное, ему против воли хотелось верить. И вдруг… барабан зазвучал! Кожа запела от легчайшего удара; звук расцвёл, стал круглым, полным и действительно живым. Октавия восхищённо ахнула, остальные тоже переглянулись. Карл-баас покашлял в кулак и поднял брови: ишь ты! Задира Феликс поджал губы. А Тойфель встал, повесил барабан на плечо, поставил ногу на скамейку, взял на изготовку палочки, выдохнул так, будто хватил самогонки, подмигнул Октавии и ну выдавать бои и дроби! Пыль с потолка! Палочки так и мелькали, старая корчма будто раздалась, стала шире — барабанный грохот раздвигал пространство, в окнах завибрировали стёкла. Перепуганный хозяин выглянул из кухонного проёма и разинул рот. Октавия зажала уши, но смотрела на Тойфеля едва ли не с восторгом. Фриц тоже слегка обалдел.
— Эх, посторонись душа, перешибу! — воскликнул Тойфель, скаля зубы, выдал напоследок оглушительную сдвоенную дробь, подкинул палочку, поймал, подкинул барабан и тоже поймал и протянул всё Карлу Барбе. Итальянец, ошеломленно моргая, уставился на свой инструмент как на какое-то чудовище.
— Слышали, а? — ликовал тем временем дер Тойфель. — Вот так и надо, так и делайте теперь, как я показал, если хотите, чтобы сердце радовалось! Да держите же, держите ваш барабан. Ох и гулкий он у вас! У моего кадло побольше, я поэтому на верхнюю кожу набойку наклеил, а вам не надо — это в доме эхо от него идёт, а там, снаружи, если площадь или улица, то в самый раз, лучше и не бывает…
Тут повариха кончила возиться со стряпнёй и подала вино, жаркое и тушёную капусту. Все загомонили и полезли до стола. Корчмарь принёс им фасоль с толстыми колбасками, хлеб и запотевший кувшинище с пивом и задержался у стола, вытирая передником мокрые руки.
— Эк вы мне тут прогремели всё! — уважительно сказал он. Говорил Хендрик Ян медленно, растягивая гласные, что сразу выдавало в нём уроженца Гельдерна. — Вам, господин, в любом полку цены бы не было, такой вы ловкий барабанщик, — продолжал он. — И вообще, я вижу, парни вы крепкие. Не туда ли направляетесь вы, а-а? Небось завербоваться хочете в какой-нибудь рейтарский полк? А что нынче люди там в цене.
— Пушечное мясо нынче в цене… с оттенком недовольства проворчал дер Тойфель, однако разговор поддержал. — А что, любезнейший, солдаты часто ли сюда заходят?
— Служивые-то? Ча-асто, согласился корчмарь. — Бывает, что по нескольку раз в де-ень. И то: с тех пор, как начали осаду, у меня другой-то публики мало, ма-ало публики другой… А вы не в а-армию, значит. Ага… Ну, тогда вам надо бы направо двигаться, направо, да. На север. Там же рынки, там зали-ив, каналы, корабли-и. Вы ж понимаете, о чём я говорю, понимаете, да-а?
Появился Йост — вошёл и присел на уголке скамьи как бедный родственник. Сидевший рядом Мартин Лютер нацедил ему вина, тот принял кружку с молчаливой благодарностью, заел сырком и навострил уши.
— Может, понимаем, а может, и нет, — уклончиво ответил Тойфель, который, похоже, взял переговоры на себя. Корчмарь вполне мог быть шпиком, мог работать на Корону или на повстанцев, или быть, как это называется, «двойным флорином», то есть работать на обоих. Остальные гистрионы медленно, но верно насыщались — это был великолепный повод помолчать, пока дер Тойфель, как настырный крыс-разведчик, «щупал обстановку». А что вокруг творится, что за слухи ходят?
— Всякие здесь, господин хороший, ходят слухи, всякие. А вы кто будете-то, а?
— А музыканты мы.
— Ах, музыка-анты… — протянул кабатчик. — Музыкантам хорошо-о: с таким занятием везде-е работу можно подыскать. Ну, чего сказать… разбойников-то нынче нету, а солдатики-то промышляют. Да и братцы-лесники пошаливают, только эти не за деньги, а по убеждениям. И если вы — на север, к гавани, то можете езжать когда хотите: тут я ничего вам посоветовать не могу — туда, если и ездиют, то больше в одино-очку. Да. А коли вы до города (до войска, стало быть), то завтрева тут маркитанты ехать мимо собирались, они всегда в конце недели ездят за товаром — две большие повозки и пара солдат для охраны. С ними безопаснее, да заодно и сговоритесь, если что…
— А что вы сами по этому поводу думаете?
— По како-ому?
— Да по поводу войны.
— В кружке пивной великая мудрость заключена, — задумчиво сказал хозяин корчмы, склонив голову набок и глядя куда-то вдаль, за окно. — Посмотришь на неё — вроде ничего тако-ого, приглядишься — всякая своеобразна, но суть-то одна-а. Из стекла ль, из глины, деревянная, вместительностью разные, а всё едино — кружки. Главное в каждой — наполнение. Наполнишь её пивом — будет один смысл, вином — другой, а ежели водой — так вовсе третий. Так и человек: всяк ра-азный, а по сути всё едино. Важно наполнение, только этим занимаются другие, я в эти дела не лезу. Для меня все люди, как и кружки, всякие важны, я между ними разницы не делаю. Как угоще-ение? Может, ещё чего принесть?
«Неси, неси! — послышалось со всех сторон. — Вина неси!» «И пива!» «Камбалы!» «Яичницу и колбасы!» «Гороху!» «Каплуна!»
Пиво лилось потоками, кости трещали на зубах, колбаски лопались, как пузыри на лужах в летний дождь. Рейно Моргенштерн, бывший у бродячих музыкантов кем-то вроде казначея, покивал и выбросил из кошелька на стол два золотых. Кабатчик подхватил их так ловко, словно проделал фокус, и исчез за занавеской.
Гистрионы сгрудились и зашептались.
— Что решаем? Куда двигаем? — осведомился Тойфель.
— Что решать-то, всё давно уж решено, — проворчал Кастус и рыгнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
То-то! Если вы играете вторую и четвёртую доли и вам не нужен отскок, настраивайте ниже, но сейчас это не нужно. И торопиться ни к чему, стукнули — прислушались, стукнули — прислушались. Один барабан не похож на другой — разное дерево, разная кожа… У каждого свой норов. Они будто живые. В одном помещении они звучат божественно, в другом — отвратительно. Если хотите знать, что я на этот счёт думаю, так, по мне, в этом есть что-то волшебное. Тут нельзя ничего объяснить на пальцах, тут только уши помогут…
Фриц был настроен скептически, он вполне разделял мнение скрипача Феликса: барабан и барабан — чего его настраивать? Но Тойфель говорил, тянул, подлаживал, стучал по коже пальцами, его энергия была заразительна, свежа, в ней было что-то дикое и первобытное, ему против воли хотелось верить. И вдруг… барабан зазвучал! Кожа запела от легчайшего удара; звук расцвёл, стал круглым, полным и действительно живым. Октавия восхищённо ахнула, остальные тоже переглянулись. Карл-баас покашлял в кулак и поднял брови: ишь ты! Задира Феликс поджал губы. А Тойфель встал, повесил барабан на плечо, поставил ногу на скамейку, взял на изготовку палочки, выдохнул так, будто хватил самогонки, подмигнул Октавии и ну выдавать бои и дроби! Пыль с потолка! Палочки так и мелькали, старая корчма будто раздалась, стала шире — барабанный грохот раздвигал пространство, в окнах завибрировали стёкла. Перепуганный хозяин выглянул из кухонного проёма и разинул рот. Октавия зажала уши, но смотрела на Тойфеля едва ли не с восторгом. Фриц тоже слегка обалдел.
— Эх, посторонись душа, перешибу! — воскликнул Тойфель, скаля зубы, выдал напоследок оглушительную сдвоенную дробь, подкинул палочку, поймал, подкинул барабан и тоже поймал и протянул всё Карлу Барбе. Итальянец, ошеломленно моргая, уставился на свой инструмент как на какое-то чудовище.
— Слышали, а? — ликовал тем временем дер Тойфель. — Вот так и надо, так и делайте теперь, как я показал, если хотите, чтобы сердце радовалось! Да держите же, держите ваш барабан. Ох и гулкий он у вас! У моего кадло побольше, я поэтому на верхнюю кожу набойку наклеил, а вам не надо — это в доме эхо от него идёт, а там, снаружи, если площадь или улица, то в самый раз, лучше и не бывает…
Тут повариха кончила возиться со стряпнёй и подала вино, жаркое и тушёную капусту. Все загомонили и полезли до стола. Корчмарь принёс им фасоль с толстыми колбасками, хлеб и запотевший кувшинище с пивом и задержался у стола, вытирая передником мокрые руки.
— Эк вы мне тут прогремели всё! — уважительно сказал он. Говорил Хендрик Ян медленно, растягивая гласные, что сразу выдавало в нём уроженца Гельдерна. — Вам, господин, в любом полку цены бы не было, такой вы ловкий барабанщик, — продолжал он. — И вообще, я вижу, парни вы крепкие. Не туда ли направляетесь вы, а-а? Небось завербоваться хочете в какой-нибудь рейтарский полк? А что нынче люди там в цене.
— Пушечное мясо нынче в цене… с оттенком недовольства проворчал дер Тойфель, однако разговор поддержал. — А что, любезнейший, солдаты часто ли сюда заходят?
— Служивые-то? Ча-асто, согласился корчмарь. — Бывает, что по нескольку раз в де-ень. И то: с тех пор, как начали осаду, у меня другой-то публики мало, ма-ало публики другой… А вы не в а-армию, значит. Ага… Ну, тогда вам надо бы направо двигаться, направо, да. На север. Там же рынки, там зали-ив, каналы, корабли-и. Вы ж понимаете, о чём я говорю, понимаете, да-а?
Появился Йост — вошёл и присел на уголке скамьи как бедный родственник. Сидевший рядом Мартин Лютер нацедил ему вина, тот принял кружку с молчаливой благодарностью, заел сырком и навострил уши.
— Может, понимаем, а может, и нет, — уклончиво ответил Тойфель, который, похоже, взял переговоры на себя. Корчмарь вполне мог быть шпиком, мог работать на Корону или на повстанцев, или быть, как это называется, «двойным флорином», то есть работать на обоих. Остальные гистрионы медленно, но верно насыщались — это был великолепный повод помолчать, пока дер Тойфель, как настырный крыс-разведчик, «щупал обстановку». А что вокруг творится, что за слухи ходят?
— Всякие здесь, господин хороший, ходят слухи, всякие. А вы кто будете-то, а?
— А музыканты мы.
— Ах, музыка-анты… — протянул кабатчик. — Музыкантам хорошо-о: с таким занятием везде-е работу можно подыскать. Ну, чего сказать… разбойников-то нынче нету, а солдатики-то промышляют. Да и братцы-лесники пошаливают, только эти не за деньги, а по убеждениям. И если вы — на север, к гавани, то можете езжать когда хотите: тут я ничего вам посоветовать не могу — туда, если и ездиют, то больше в одино-очку. Да. А коли вы до города (до войска, стало быть), то завтрева тут маркитанты ехать мимо собирались, они всегда в конце недели ездят за товаром — две большие повозки и пара солдат для охраны. С ними безопаснее, да заодно и сговоритесь, если что…
— А что вы сами по этому поводу думаете?
— По како-ому?
— Да по поводу войны.
— В кружке пивной великая мудрость заключена, — задумчиво сказал хозяин корчмы, склонив голову набок и глядя куда-то вдаль, за окно. — Посмотришь на неё — вроде ничего тако-ого, приглядишься — всякая своеобразна, но суть-то одна-а. Из стекла ль, из глины, деревянная, вместительностью разные, а всё едино — кружки. Главное в каждой — наполнение. Наполнишь её пивом — будет один смысл, вином — другой, а ежели водой — так вовсе третий. Так и человек: всяк ра-азный, а по сути всё едино. Важно наполнение, только этим занимаются другие, я в эти дела не лезу. Для меня все люди, как и кружки, всякие важны, я между ними разницы не делаю. Как угоще-ение? Может, ещё чего принесть?
«Неси, неси! — послышалось со всех сторон. — Вина неси!» «И пива!» «Камбалы!» «Яичницу и колбасы!» «Гороху!» «Каплуна!»
Пиво лилось потоками, кости трещали на зубах, колбаски лопались, как пузыри на лужах в летний дождь. Рейно Моргенштерн, бывший у бродячих музыкантов кем-то вроде казначея, покивал и выбросил из кошелька на стол два золотых. Кабатчик подхватил их так ловко, словно проделал фокус, и исчез за занавеской.
Гистрионы сгрудились и зашептались.
— Что решаем? Куда двигаем? — осведомился Тойфель.
— Что решать-то, всё давно уж решено, — проворчал Кастус и рыгнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186