.. А я ведь чувствовал, что грядет, только боялся себе в этом признаться; нет, не то чтобы боялся, просто, видимо, оттягивал тот миг, когда признаться все равно пришлось бы... Напрасно я не поверил чувству, оно сейчас точнее разума; анализ необходим тем, кто стоит по восточную сторону Одера: наши вправе сейчас анализировать, потому что за нами победа; а здесь наступил крах, всеми руководит чувство животного выживания, а не разум; они потеряли голову, мечутся, и я не мог не настроиться на их волну, правильно делал, что настроился на нее – „среди рабов нельзя быть свободным“, как вещал Клаус, однако я слишком долго позволял себе роскошь не соглашаться с самим собою, и настала расплата.
Погоди, – сказал он себе, – не торопись подписывать капитуляцию с тем, что называют «стечение обстоятельств». У тебя заранее продуманы ходы, надо пробовать все, что только можно, надо бить на чувство, расчет, эмоции – это может сейчас пройти. Логика – во-вторых, но сначала я должен обратиться к чувству... И потом нельзя уезжать, не сделав все, чтобы спасти детей этого самого Рубенау, он – сломанный человек, но разве его дети виноваты в том, что пришел Гитлер? Чем больше добра старается делать человек, тем больше ему воздается; мир умеет благодарить за добро; это – закономерность, чем скорее люди поймут это, тем лучше станет им жить...»
– Хорошо, – сказал Штирлиц, – пусть будет так, я понимаю, что после гибели бедолаги Ганса вы вправе постоянно тревожиться за мою жизнь... С Рубенау я управлюсь быстро, но...
– Что «но»? – спросил Мюллер. Он не терпел, когда не договаривали, Штирлиц знал это и умел этим пользоваться.
– Да нет, пустое...
– Штирлиц!
– У меня давно уже вызрела любопытная идея, только...
– Валяйте вашу идею – но скоренько! Тьма работы... Нежданно-негаданно из Мюнхена сюда к нам выехала Ева Браун, дамочку никто не ждал, Кальтенбруннер поручил мне наладить охрану и встречу ее поезда... Ну?
– Я думаю вот о чем, – задумчиво сказал Штирлиц, – отчего бы вам, лично вам, группенфюреру, не попробовать отладить свою, личную связь с Музи? Или с богословами из Монтрё? Почему вы постоянно отдаете инициативу другим?
Штирлиц увидел, что Мюллер ждал чего угодно, только не этих его слов.
– Погодите, погодите, – сказал он (был, видимо, настроен на что-то другое, напряженно взвешивал ответ; к такого рода посылу оказался неподготовленным). – Я не совсем понимаю: как это – прямая связь с Музи? Я и Музи? Да нет же, Штирлиц, не витайте в эмпиреях, кто станет говорить с гестапо-Мюллером?!
– Который подчиняется Гиммлеру, отправившему обергруппенфюрера Вольфа к Даллесу... И оба они прекрасно себя чувствовали за одним столом. А Вольф на три порядка выше вас в иерархии рейха... Почему вы отдаете Музи и раввинов Гиммлеру, Вольфу и Шелленбергу? Причем – безраздельно? Попытка – не пытка, давайте попробуем...
(Судьба Рубенау была решена Мюллером в тот день, когда Штирлиц начал с ним работать. Ему было уготовано то же, что и Дагмар, – смерть; после этого Мюллер организовывал такую информацию от «Рубенау» – этим займутся его люди в бернской резидентуре, они только ждут сигнала, – которую Штирлиц немедленно погонит на Москву. Там – как и в «Шведском варианте» – вряд ли будут спокойно относиться к организованным гестапо «новостям»; главное – постоянно пугать Кремль близкой возможностью компромисса между Гиммлером и Даллесом, и пугать не со стороны, а через их серьезнейшего агента, через Штирлица. При этом устранение Рубенау перекрывало все пути для ухода Штирлица за границу. А впрочем, куда еще можно уйти из рейха, кроме как в Стокгольм и Берн? Некуда.
Однако то, что предложил сейчас Штирлиц, было настолько неожиданным, что Мюллер дрогнул, смешался, почувствовав перспективу.)
– А что? – задумчиво сказал Мюллер, и лицо его на какое-то мгновение перестало быть постоянно собранным, морщинистым, хмурым, сделалось мягким и заинтересованным. – Дерзкая идея... Но где гарантия, что Рубенау не обманет? – Лицо снова собралось морщинами. – Нам доложит, что раввины готовы потолковать со мною с глазу на глаз, а сам даже побоится в их присутствии произнести мое имя?
Штирлиц покачал головой:
– Гарантия есть... Вы же знаете, как он любит своих детей... Давайте сделаем так: вызывайте его сюда, я вас ему представлю – в открытую, незачем темнить, – и задам вопрос в лоб: может он провести такой разговор в Монтрё или нет?
– Конечно, он ответит, что готов! Он скажет, что безумно любит меня и мечтал бы записаться в СС, что же еще он может ответить?! – Мюллер задумчиво снял трубку телефона, негнущимся, словно карандаш, пальцем набрал номер: – Алло, как у вас там с оцеплением вокзала? Хорошо, докладывайте постоянно, как движется поезд фройляйн Браун, я несколько задержусь... В дороге бомбежек не было? Что? Где? Полотно восстановили? Ясно... Понятно... Наши люди подняты по тревоге? Ладно, ждите... – Он положил трубку. – Англичане разбомбили железнодорожный путь, поезд дамочки был в сорока километрах, пригнали русских пленных, чинят дорогу... К счастью, это не по моему ведомству, так что Кальтенбруннер будет сидеть на транспортниках, у нас есть еще время, валяйте дальше...
– Дальше валять нечего, вы же не верите Рубенау...
– Я не верю ни одному еврею, Штирлиц. Я верю только тому еврею, который мертв. Впрочем, так же я отношусь к русским, полякам, югославам...
– Ну это все для доктора Геббельса, словопрения, – поморщился Штирлиц. – Я человек дела – предлагаю испробовать шанс... Прикажите отправить его девочку в швейцарское посольство, вы знаете, как это можно сделать, пусть ее отвезет туда жена. А после этого устройте им здесь встречу: он, его жена и сын... И пусть жена скажет, что вы, лично вы, группенфюрер Мюллер, спасли его дочку. А вы ему пообещаете, что отправите в посольство и мальчишку – после того как он привезет вам письмо от Музи или раввинов с предложением о личной встрече... Отчего этот козырь должен брать Шелленберг? Или Гиммлер? Почему не вы? Я бы на вашем месте сказал Рубенау – и пусть он передаст это Музи, – что вы, именно вы, готовы отпустить вообще всех узников лагерей, а не только финансистов и ювелиров. Вы тогда выиграете интеллектуалов, ибо вы, и никто другой, окажетесь их спасителем...
Мюллер задумчиво сказал:
– Мальчишка – после того как он вырос здесь, в гетто, без еды и прогулок – не сможет делать новых еврейчиков, а девка – сможет, бабы – выносливее, так что будем торговать мальчиком...
Штирлиц знал, что Мюллер скажет именно так – они всегда норовят поступать наоборот, никому не верят; он на это именно и рассчитывал, когда говорил про то, что в посольство надо отвезти девочку; Рубенау просил за мальчика. «Как его зовут-то? Ах да, Пауль, сочинил симфонию в семь лет, бедненький человечек;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Погоди, – сказал он себе, – не торопись подписывать капитуляцию с тем, что называют «стечение обстоятельств». У тебя заранее продуманы ходы, надо пробовать все, что только можно, надо бить на чувство, расчет, эмоции – это может сейчас пройти. Логика – во-вторых, но сначала я должен обратиться к чувству... И потом нельзя уезжать, не сделав все, чтобы спасти детей этого самого Рубенау, он – сломанный человек, но разве его дети виноваты в том, что пришел Гитлер? Чем больше добра старается делать человек, тем больше ему воздается; мир умеет благодарить за добро; это – закономерность, чем скорее люди поймут это, тем лучше станет им жить...»
– Хорошо, – сказал Штирлиц, – пусть будет так, я понимаю, что после гибели бедолаги Ганса вы вправе постоянно тревожиться за мою жизнь... С Рубенау я управлюсь быстро, но...
– Что «но»? – спросил Мюллер. Он не терпел, когда не договаривали, Штирлиц знал это и умел этим пользоваться.
– Да нет, пустое...
– Штирлиц!
– У меня давно уже вызрела любопытная идея, только...
– Валяйте вашу идею – но скоренько! Тьма работы... Нежданно-негаданно из Мюнхена сюда к нам выехала Ева Браун, дамочку никто не ждал, Кальтенбруннер поручил мне наладить охрану и встречу ее поезда... Ну?
– Я думаю вот о чем, – задумчиво сказал Штирлиц, – отчего бы вам, лично вам, группенфюреру, не попробовать отладить свою, личную связь с Музи? Или с богословами из Монтрё? Почему вы постоянно отдаете инициативу другим?
Штирлиц увидел, что Мюллер ждал чего угодно, только не этих его слов.
– Погодите, погодите, – сказал он (был, видимо, настроен на что-то другое, напряженно взвешивал ответ; к такого рода посылу оказался неподготовленным). – Я не совсем понимаю: как это – прямая связь с Музи? Я и Музи? Да нет же, Штирлиц, не витайте в эмпиреях, кто станет говорить с гестапо-Мюллером?!
– Который подчиняется Гиммлеру, отправившему обергруппенфюрера Вольфа к Даллесу... И оба они прекрасно себя чувствовали за одним столом. А Вольф на три порядка выше вас в иерархии рейха... Почему вы отдаете Музи и раввинов Гиммлеру, Вольфу и Шелленбергу? Причем – безраздельно? Попытка – не пытка, давайте попробуем...
(Судьба Рубенау была решена Мюллером в тот день, когда Штирлиц начал с ним работать. Ему было уготовано то же, что и Дагмар, – смерть; после этого Мюллер организовывал такую информацию от «Рубенау» – этим займутся его люди в бернской резидентуре, они только ждут сигнала, – которую Штирлиц немедленно погонит на Москву. Там – как и в «Шведском варианте» – вряд ли будут спокойно относиться к организованным гестапо «новостям»; главное – постоянно пугать Кремль близкой возможностью компромисса между Гиммлером и Даллесом, и пугать не со стороны, а через их серьезнейшего агента, через Штирлица. При этом устранение Рубенау перекрывало все пути для ухода Штирлица за границу. А впрочем, куда еще можно уйти из рейха, кроме как в Стокгольм и Берн? Некуда.
Однако то, что предложил сейчас Штирлиц, было настолько неожиданным, что Мюллер дрогнул, смешался, почувствовав перспективу.)
– А что? – задумчиво сказал Мюллер, и лицо его на какое-то мгновение перестало быть постоянно собранным, морщинистым, хмурым, сделалось мягким и заинтересованным. – Дерзкая идея... Но где гарантия, что Рубенау не обманет? – Лицо снова собралось морщинами. – Нам доложит, что раввины готовы потолковать со мною с глазу на глаз, а сам даже побоится в их присутствии произнести мое имя?
Штирлиц покачал головой:
– Гарантия есть... Вы же знаете, как он любит своих детей... Давайте сделаем так: вызывайте его сюда, я вас ему представлю – в открытую, незачем темнить, – и задам вопрос в лоб: может он провести такой разговор в Монтрё или нет?
– Конечно, он ответит, что готов! Он скажет, что безумно любит меня и мечтал бы записаться в СС, что же еще он может ответить?! – Мюллер задумчиво снял трубку телефона, негнущимся, словно карандаш, пальцем набрал номер: – Алло, как у вас там с оцеплением вокзала? Хорошо, докладывайте постоянно, как движется поезд фройляйн Браун, я несколько задержусь... В дороге бомбежек не было? Что? Где? Полотно восстановили? Ясно... Понятно... Наши люди подняты по тревоге? Ладно, ждите... – Он положил трубку. – Англичане разбомбили железнодорожный путь, поезд дамочки был в сорока километрах, пригнали русских пленных, чинят дорогу... К счастью, это не по моему ведомству, так что Кальтенбруннер будет сидеть на транспортниках, у нас есть еще время, валяйте дальше...
– Дальше валять нечего, вы же не верите Рубенау...
– Я не верю ни одному еврею, Штирлиц. Я верю только тому еврею, который мертв. Впрочем, так же я отношусь к русским, полякам, югославам...
– Ну это все для доктора Геббельса, словопрения, – поморщился Штирлиц. – Я человек дела – предлагаю испробовать шанс... Прикажите отправить его девочку в швейцарское посольство, вы знаете, как это можно сделать, пусть ее отвезет туда жена. А после этого устройте им здесь встречу: он, его жена и сын... И пусть жена скажет, что вы, лично вы, группенфюрер Мюллер, спасли его дочку. А вы ему пообещаете, что отправите в посольство и мальчишку – после того как он привезет вам письмо от Музи или раввинов с предложением о личной встрече... Отчего этот козырь должен брать Шелленберг? Или Гиммлер? Почему не вы? Я бы на вашем месте сказал Рубенау – и пусть он передаст это Музи, – что вы, именно вы, готовы отпустить вообще всех узников лагерей, а не только финансистов и ювелиров. Вы тогда выиграете интеллектуалов, ибо вы, и никто другой, окажетесь их спасителем...
Мюллер задумчиво сказал:
– Мальчишка – после того как он вырос здесь, в гетто, без еды и прогулок – не сможет делать новых еврейчиков, а девка – сможет, бабы – выносливее, так что будем торговать мальчиком...
Штирлиц знал, что Мюллер скажет именно так – они всегда норовят поступать наоборот, никому не верят; он на это именно и рассчитывал, когда говорил про то, что в посольство надо отвезти девочку; Рубенау просил за мальчика. «Как его зовут-то? Ах да, Пауль, сочинил симфонию в семь лет, бедненький человечек;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113