мальчик называл это как-то по-ученому, не на нашем языке, но очень красиво... Сейчас, я припомню, как он переводил... «Эффект вкусового взрыва» – вот как он мудрено это называл...
– А где сейчас сын группенфюрера?
Ганс подвинул Штирлицу мармелад:
– Это варит моя мама, господин Бользен, пожалуйста, угощайтесь.
– Вы не ответили на мой вопрос...
– А еще я хочу просить вас попробовать наше сало... Отец делает его по старинному рецепту, поэтому в нем так много розовых прокладок, видите, как красиво?
– О, да, – ответил Штирлиц, поняв, что парень ничего ему не ответит, – с удовольствием отведаю вашего домашнего сала. Откуда вы родом?
– Из Магдебурга, господин Бользен. Наш дом стоит на развилке дорог, помните, поворот в направлении Ганновера и указатель на Гамбург? Красивый дом, очень старинный, с большой силосной башней на усадьбе...
– Я часто езжу по этой трассе, милый Ганс, но, увы, сейчас не могу вспомнить ваш красивый старинный дом... Наверняка под красной черепицей, а балки каркаса прокрашены яркой коричневой краской?
– Ну конечно! Значит, все же помните?!
– Начинаю припоминать, – сказал Штирлиц. – Если вам не трудно, пожалуйста, сделайте мне еще кофе.
– Конечно, господин Бользен.
– Или попозже? Ваш кофе остынет, допейте, Ганс...
– Ничего, я люблю холодный кофе. Сын группенфюрера научил меня делать «айс-кофе». Пробовали?
– Это когда в высокий стакан с холодным кофе кладут катышек мороженого?
– Да.
– Очень вкусно, пробовал. А вы пили кофе «капучини»?
– Нет, я даже не слыхал о таком.
– Помните, в средние века жили капуцины, странствующие монахи?
– Я не люблю попов, они ведь все изменники, господин Бользен...
– Почему же все?
– Потому что они болтают про мир, а нам воевать надо, чтобы изничтожить большевиков и американцев...
– В общем-то верно, хорошо думаете... Так вот, о кофе капуцинов... Это когда в горячий кофе кладут мороженое и образуется совершенно невероятная шоколадная пена. Боюсь, что кофе «капучини» мы с вами попробуем лишь после победы... Идите, милый, я не задерживаю вас более... Сделайте заварки кофе на три чашки, я тоже люблю холодный кофе, мне потом предстоит поработать...
Когда Ганс вышел, Штирлиц достал из кармана пиджака маленькую таблетку снотворного, положил ее в чашку Ганса, закурил, глубоко затянулся; снял трубку телефона и набрал номер Дагмар Фрайтаг, той женщины, дело которой передал ему Шелленберг.
Голос ее был низким, чуть что не бас; Штирлицу нравились такие голоса, как правило, бог наделял ими высоких, худощавых, спортивного типа женщин с лицом римлянок.
«Ты все всегда придумываешь, старина», – сказал себе Штирлиц. «Ну и что? – ответил он себе же. – Это прекрасно. Надо навязывать явлениям и людям, тебя окружающим, самое себя; незаметно, подчиняясь непознанным законам, твои представления, твоя концепция, твои идеи обретут право гражданства, только надо быть уверенным в том, что поступаешь правильно и что твоя идея не есть зло, то есть безнравственность».
– Мне разрешили побеспокоить вас звонком, профессор Йорк, – сказал Штирлиц. – Моя фамилия Бользен, Макс Бользен.
– Добрый вечер, господин Бользен, – ответила женщина. – Я ждала вашего звонка.
– У вас глаза зеленые, – утверждающе заметил Штирлиц.
Женщина рассмеялась:
– По вечерам, особенно когда во время бомбежек выключают свет, они желтеют. А вообще вы правы, зеленые, кошачьи.
– Прекрасно. Когда вы найдете для меня время?
– Да когда угодно. Вы где живете?
– В лесу. Бабельсберг.
– А я в Потсдаме. Совсем рядом.
– Когда ложитесь спать?
– Если не бомбят – поздно.
– А если бомбят?
– Тогда я принимаю люминал и заваливаюсь в кровать с вечера.
– Сейчас я обзвоню моих друзей – я только что вернулся, надо кое с кем переброситься парой слов – и свяжусь с вами еще раз. Может быть, если вы согласитесь, я приеду к вам сегодня, только позже.
«Сейчас пишут каждое мое слово, – подумал он, положив трубку. – И это замечательно. Вопрос о том, когда расшифровку записей передадут Мюллеру: сразу же или завтра? И в том и в другом случае мой выезд замотивирован. Поглядим, как крепок его Ганс; он свалится через сорок минут, два часа беспробудного сна это зелье гарантирует. Впрочем, он может отставить свою чашку, и сна не будет. Что ж, тогда я поеду вместе с ним. После беседы с этой зеленоглазой Дагмар совершу прогулку по Потсдаму. Ее дом находится, если мне не изменяет память, в трех блоках от того особняка, где живет радист. А может быть, у Дагмар есть удобный выход во двор – придется полазать через заборы, ничего не попишешь: Москва должна знать о том, что теперь уже и Борман не мешает переговорам с Западом и что в дело будут включены серьезные люди как в Швейцарии, так и в Швеции».
Ганс вернулся с кухни, налил Штирлицу кофе, допил свой, холодный, с сильно действующим снотворным; поинтересовался, что господин Бользен будет есть на завтрак: он, Ганс, отменно готовит яичницу с ветчиной.
– Спасибо, милый Ганс, но ко мне приходит девочка, она знает, что я ем на завтрак...
– Господин Бользен, группенфюрер сказал, что девочка погибла во время налета... Простите, что я вынужден вас огорчить...
– Когда это случилось?
– А еще я умею делать морковные котлеты, – сказал Ганс.
Он просто пропускал мимо ушей тот вопрос, на который ему было предписано не отвечать.
– Я задал вам вопрос, Ганс: когда погибла моя горничная?
– Но я не знаю, господин Бользен. Я вправе отвечать вам лишь про то, что мне известно.
– Вот видите, как славно, когда вы объясняете мне. Не очень-то воспитанно молчать, когда вас спрашивают, или говорить о другом, нет?
– Да, это совсем невежливо, вы правы, господин Бользен, но я не люблю врать. По мне лучше промолчать, чем говорить неправду.
– Пойдемте, я покажу вам вашу комнату.
– Группенфюрер сказал, что я должен спать внизу. Мне надо блокировать вход к вам на второй этаж. Если вы позволите, я стану устраиваться на ночь в кресле... Вы разрешите подвинуть его к лестнице?
– Нет. На втором этаже нет туалета, я буду вас тревожить...
– Ничего страшного, тревожьте, я моментально засыпаю.
– В данном случае я говорю о себе. Я не люблю тревожить людей попусту. Пожалуйста, подвиньте кресло... Нет, еще ближе к лестнице, но так, чтобы я мог ходить, не обращаясь к вам с просьбой отодвинуться в сторону.
– Но группенфюрер сказал мне, что я должен быть вашей тенью повсюду...
– Вы в каком звании? Капрал? Ну а я – штандартенфюрер.
– Я вас охраняю, господин Бользен, а приказы мне дает группенфюрер. Простите, пожалуйста...
– Видимо, вы хотите, чтобы я позвонил Мюллеру?
– Именно так, господин Бользен, пожалуйста, не сердитесь на меня, но вы бы сами не поняли солдата, не выполняющего приказ командира.
– Пожалуйста, милый Ганс, подайте мне аппарат, шнур удлинен, можете брать со стола спокойно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
– А где сейчас сын группенфюрера?
Ганс подвинул Штирлицу мармелад:
– Это варит моя мама, господин Бользен, пожалуйста, угощайтесь.
– Вы не ответили на мой вопрос...
– А еще я хочу просить вас попробовать наше сало... Отец делает его по старинному рецепту, поэтому в нем так много розовых прокладок, видите, как красиво?
– О, да, – ответил Штирлиц, поняв, что парень ничего ему не ответит, – с удовольствием отведаю вашего домашнего сала. Откуда вы родом?
– Из Магдебурга, господин Бользен. Наш дом стоит на развилке дорог, помните, поворот в направлении Ганновера и указатель на Гамбург? Красивый дом, очень старинный, с большой силосной башней на усадьбе...
– Я часто езжу по этой трассе, милый Ганс, но, увы, сейчас не могу вспомнить ваш красивый старинный дом... Наверняка под красной черепицей, а балки каркаса прокрашены яркой коричневой краской?
– Ну конечно! Значит, все же помните?!
– Начинаю припоминать, – сказал Штирлиц. – Если вам не трудно, пожалуйста, сделайте мне еще кофе.
– Конечно, господин Бользен.
– Или попозже? Ваш кофе остынет, допейте, Ганс...
– Ничего, я люблю холодный кофе. Сын группенфюрера научил меня делать «айс-кофе». Пробовали?
– Это когда в высокий стакан с холодным кофе кладут катышек мороженого?
– Да.
– Очень вкусно, пробовал. А вы пили кофе «капучини»?
– Нет, я даже не слыхал о таком.
– Помните, в средние века жили капуцины, странствующие монахи?
– Я не люблю попов, они ведь все изменники, господин Бользен...
– Почему же все?
– Потому что они болтают про мир, а нам воевать надо, чтобы изничтожить большевиков и американцев...
– В общем-то верно, хорошо думаете... Так вот, о кофе капуцинов... Это когда в горячий кофе кладут мороженое и образуется совершенно невероятная шоколадная пена. Боюсь, что кофе «капучини» мы с вами попробуем лишь после победы... Идите, милый, я не задерживаю вас более... Сделайте заварки кофе на три чашки, я тоже люблю холодный кофе, мне потом предстоит поработать...
Когда Ганс вышел, Штирлиц достал из кармана пиджака маленькую таблетку снотворного, положил ее в чашку Ганса, закурил, глубоко затянулся; снял трубку телефона и набрал номер Дагмар Фрайтаг, той женщины, дело которой передал ему Шелленберг.
Голос ее был низким, чуть что не бас; Штирлицу нравились такие голоса, как правило, бог наделял ими высоких, худощавых, спортивного типа женщин с лицом римлянок.
«Ты все всегда придумываешь, старина», – сказал себе Штирлиц. «Ну и что? – ответил он себе же. – Это прекрасно. Надо навязывать явлениям и людям, тебя окружающим, самое себя; незаметно, подчиняясь непознанным законам, твои представления, твоя концепция, твои идеи обретут право гражданства, только надо быть уверенным в том, что поступаешь правильно и что твоя идея не есть зло, то есть безнравственность».
– Мне разрешили побеспокоить вас звонком, профессор Йорк, – сказал Штирлиц. – Моя фамилия Бользен, Макс Бользен.
– Добрый вечер, господин Бользен, – ответила женщина. – Я ждала вашего звонка.
– У вас глаза зеленые, – утверждающе заметил Штирлиц.
Женщина рассмеялась:
– По вечерам, особенно когда во время бомбежек выключают свет, они желтеют. А вообще вы правы, зеленые, кошачьи.
– Прекрасно. Когда вы найдете для меня время?
– Да когда угодно. Вы где живете?
– В лесу. Бабельсберг.
– А я в Потсдаме. Совсем рядом.
– Когда ложитесь спать?
– Если не бомбят – поздно.
– А если бомбят?
– Тогда я принимаю люминал и заваливаюсь в кровать с вечера.
– Сейчас я обзвоню моих друзей – я только что вернулся, надо кое с кем переброситься парой слов – и свяжусь с вами еще раз. Может быть, если вы согласитесь, я приеду к вам сегодня, только позже.
«Сейчас пишут каждое мое слово, – подумал он, положив трубку. – И это замечательно. Вопрос о том, когда расшифровку записей передадут Мюллеру: сразу же или завтра? И в том и в другом случае мой выезд замотивирован. Поглядим, как крепок его Ганс; он свалится через сорок минут, два часа беспробудного сна это зелье гарантирует. Впрочем, он может отставить свою чашку, и сна не будет. Что ж, тогда я поеду вместе с ним. После беседы с этой зеленоглазой Дагмар совершу прогулку по Потсдаму. Ее дом находится, если мне не изменяет память, в трех блоках от того особняка, где живет радист. А может быть, у Дагмар есть удобный выход во двор – придется полазать через заборы, ничего не попишешь: Москва должна знать о том, что теперь уже и Борман не мешает переговорам с Западом и что в дело будут включены серьезные люди как в Швейцарии, так и в Швеции».
Ганс вернулся с кухни, налил Штирлицу кофе, допил свой, холодный, с сильно действующим снотворным; поинтересовался, что господин Бользен будет есть на завтрак: он, Ганс, отменно готовит яичницу с ветчиной.
– Спасибо, милый Ганс, но ко мне приходит девочка, она знает, что я ем на завтрак...
– Господин Бользен, группенфюрер сказал, что девочка погибла во время налета... Простите, что я вынужден вас огорчить...
– Когда это случилось?
– А еще я умею делать морковные котлеты, – сказал Ганс.
Он просто пропускал мимо ушей тот вопрос, на который ему было предписано не отвечать.
– Я задал вам вопрос, Ганс: когда погибла моя горничная?
– Но я не знаю, господин Бользен. Я вправе отвечать вам лишь про то, что мне известно.
– Вот видите, как славно, когда вы объясняете мне. Не очень-то воспитанно молчать, когда вас спрашивают, или говорить о другом, нет?
– Да, это совсем невежливо, вы правы, господин Бользен, но я не люблю врать. По мне лучше промолчать, чем говорить неправду.
– Пойдемте, я покажу вам вашу комнату.
– Группенфюрер сказал, что я должен спать внизу. Мне надо блокировать вход к вам на второй этаж. Если вы позволите, я стану устраиваться на ночь в кресле... Вы разрешите подвинуть его к лестнице?
– Нет. На втором этаже нет туалета, я буду вас тревожить...
– Ничего страшного, тревожьте, я моментально засыпаю.
– В данном случае я говорю о себе. Я не люблю тревожить людей попусту. Пожалуйста, подвиньте кресло... Нет, еще ближе к лестнице, но так, чтобы я мог ходить, не обращаясь к вам с просьбой отодвинуться в сторону.
– Но группенфюрер сказал мне, что я должен быть вашей тенью повсюду...
– Вы в каком звании? Капрал? Ну а я – штандартенфюрер.
– Я вас охраняю, господин Бользен, а приказы мне дает группенфюрер. Простите, пожалуйста...
– Видимо, вы хотите, чтобы я позвонил Мюллеру?
– Именно так, господин Бользен, пожалуйста, не сердитесь на меня, но вы бы сами не поняли солдата, не выполняющего приказ командира.
– Пожалуйста, милый Ганс, подайте мне аппарат, шнур удлинен, можете брать со стола спокойно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113