Извинюсь перед Штирлицем за тупую неповоротливость криповца; рассеянно спрошу у своих, не обнаружили ли они каких-либо важных улик в доме; те ответят, что есть подозрительные пальцы на стене кухни возле следов крови, хотя нельзя утверждать окончательно, что пальцы эти оставлены уже после выстрела, надо, тем не менее, проводить тщательную экспертизу; я кладу отпечатки на стол, достаю лупу, прошу инспектора убедиться, что отпечатки подозреваемого им доктора Бользена совершенно не идентичны тем, которые обнаружены его, Мюллера, людьми; инспектор, однако, выкладывает свои отпечатки пальцев Штирлица, сравнивает обе таблицы, хочет что-то сказать, но я его прерываю, забираю отпечатки, снятые в крипо со штандартенфюрера, поднимаюсь и увожу Штирлица с собою, а уж в машине спрашиваю, зачем было нужно убирать Ганса? Если уж мешал, то можно было это сделать не дома». А теперь, после этого инцидента, просто-напросто рискованно пересекать границу, поездка в Швейцарию на грани срыва: эти криповцы страшные формалисты, напишут рапорт Кальтенбруннеру про «преступление доктора Бользена», которому попустительствует Мюллер, тогда вообще заграничный паспорт – на время расследования, во всяком случае, – будет аннулирован.
Мюллер полагал, что такая комбинация не вспугнет Штирлица; угрозу его жизни он замотивировал во время первого их разговора после возвращения из Берна; отдал ему своего шофера; не очень бранился, когда Штирлиц, несмотря на приказ, надул мальчика и перестал возвращаться домой, работая по Дагмар Фрайтаг.
...Шел уже третий час после того, как Штирлица увезли в полицию, а звонка оттуда до сих пор не было. В секретариате Шелленберга теперь сидела женщина, которая бы немедленно об этом сообщила, предположи Мюллер, что Красавчик решит помудрить и не свяжется с ним сразу же.
Через четыре часа Мюллер потребовал точных данных от службы его личного наблюдения: номер машины, на которой увезли Штирлица (он вдруг подумал, а не подменили ли красные полицейских, но сразу же одернул себя: нельзя паниковать, все-таки пока еще мы здесь хозяева).
Номер машины был подлинным. Описания шофера, фотографа, инспекторов Ульса и Ниренбаха совпали абсолютно.
Через пять часов Мюллер потребовал от своих, чтобы был организован сигнал доброжелателя от соседей: «Незнакомцы увезли славного доктора Бользена».
Через шесть часов, после того уже, как сигнал был зафиксирован в РСХА, расписан на сектор гестапо, занимавшийся безопасностью офицеров СС и их семей, Мюллер выехал в крипо Бабельсберга, решив не звонить туда предварительно.
Вернер Шрипс приветствовал Мюллера, как положено, зычным «Хайль Гитлер!» и уступил ему свое место за столом, заметно при этом побледнев.
– Где наш человек? – спросил Мюллер.
– Я отправил его на Александерплатц, группенфюрер...
– В тюрьму крипо?
– Да.
– В чем вы его обвиняете?
– В оскорблении представителя власти, группенфюрер! Он позволил себе отвратительное и недостойное оскорбление должностного лица при исполнении им имперских обязанностей.
– Имперские обязанности исполняет фюрер, а не вы!
– Простите, группенфюрер...
– Вам известно, что вы задержали человека, находившегося при исполнении служебного долга?
– Мне известно только то, что я задержал человека, подозреваемого в убийстве, который к тому же оскорблял должностное лицо.
Мюллер перебил:
– Он просил вас позвонить в РСХА?
– Да.
– Отчего вы отказались выполнить его просьбу?
– Он потребовал, чтобы я позвонил бригадефюреру Шелленбергу! А я не имею права преступать ступени служебной лестницы.
– И за то, что вы отказали ему, он позволил себе недостойные высказывания в ваш адрес?
– Нет. Не только после этого. – Малыш в круглых очках рапортовал ликующе, остро себя жалея: – Я потребовал, чтобы доктор Бользен написал отчет по поводу случившегося в его доме... Он отказался и заявил, что не даст мне по этому поводу никаких объяснений... Поэтому я...
Мюллер снова перебил:
– Он вам так ничего и не написал?
– Нет, группенфюрер!
– И не дал объяснений?
– Нет, группенфюрер!
– Покажите мне копию обвинительного заключения. И не смейте никому и никогда говорить об этом инциденте. Дело об убийстве в доме Бользена я забираю с собою.
«Штирлиц помог мне своим поведением, – подумал Мюллер. – Он облегчил мою задачу. Я вытащу его из-под трибунала – а он сейчас может попасть под трибунал с пылу с жару, – и вопрос о Швейцарии отпадет сам по себе. Он станет метаться – мне только этого и надо, после метаний он придет ко мне и станет выполнять все те условия игры, которые я ему продиктую – взамен за спасение».
Мюллер пробежал текст обвинительного заключения, подписанного маленьким Вернером Шрипсом и двумя полицейскими, давшими свидетельские показания, попросил пригласить инспекторов в комнату и сказал:
– Всего того, о чем вы здесь написали, – не было. Ясно?
– Да, – тихо ответили оба инспектора, приезжавшие за Штирлицем.
Мюллер обернулся к коротышке Шрипсу.
– Это было, – ответил тот. – Я никогда не откажусь от моих слов, группенфюрер.
Мюллер поднялся и, выходя из комнаты, коротко бросил:
– Завтра в семь часов утра извольте быть в приемной РСХА.
...Через два часа, когда Штирлица привели в кабинет Мюллера, тот спросил:
– Объясните – зачем все это?
– Хотелось спать, – ответил Штирлиц.
Мюллер потер лицо мясистой пятерней, покачал головою:
– А что? Тоже объяснение...
– Я устал, группенфюрер, я устал от игры, в которую втянут, которую не понимаю, сколько ни стремлюсь понять, и, видимо, не пойму до самого конца.
– Хорошо, что в полиции вы не стали оставлять пальцы. На кухне, возле несчастного Ганса, есть один отпечаток не в вашу пользу, хотя я допускаю, что вы не имели отношения к трагедии... Почему Шелленберг нарушил условия игры? Зачем он убрал моего парня?
– Он не нарушал. Ему это не выгодно.
– А кому выгодно?
– Тому, кто не хочет пускать меня в Швейцарию, группенфюрер.
Мюллер снова ощутил страх от того, как его считал Штирлиц, поэтому ответил атакующе:
– Какого черта вы оскорбляли этого самого коротышку?! Зачем?! Я вызвал его сюда к семи утра! Вот, читайте его рапорт вкупе с обвинительным заключением! И подумайте о законах военного времени... Читайте, читайте! Про отпечатки пальцев там есть тоже! Если я смогу вас отмыть – отмою! А не смогу – пеняйте на себя!
«Главное – держать его при себе, – продолжал думать Мюллер, – наблюдать пассы, которые он станет предпринимать; готовить финал; слежка за ним поставлена так, что он не уйдет, пусть будет даже семи пядей во лбу; он – моя карта, и я сыграю эту карту единственно возможным образом...»
Резко и страшно зазвонил телефон: теперь у Мюллера стоял аппарат прямой связи со ставкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113