Карла разорвало прямым попаданием снаряда в последний день войны, и это воспоминание мешало ему спокойно наблюдать за тем, как резко оседали установки, словно тяжелоатлеты после взятия веса, и как ракеты, шелестя, неслись низко над землей, а потом раздавался тугой толчок, и танк занимался резким черно-красным пламенем. Он сказал об этом навязчивом воспоминании отцу, когда они возвращались из Дюссельдорфа в Западный Берлин. Старик ответил: «Сынок, бремя ответственности, которое отныне ты взял на себя, лишает тебя права на воспоминания, расслабляющие душу. Оставь сантименты политикам. И если ты хочешь отомстить за Карла, делай наше дело с одной лишь верой: оно правое, потому что оно подчинено интересам нации. Мы служим Германии, и это одно должно владеть твоим существом, лишь это. И знай, что большие задачи всегда будут предполагать потери – так устроен мир, и если многое в нем мы можем переделать, то эту сущую мелочь нам с тобой изменить не дано».
– Вы очень страдали и сделали много плохого, когда лишились вашей любви, – говорила Исии то очень быстро, то замирая, словно желая врасти своими пальцами в ладонь Ганса. – Вы сейчас на распутье, вы мечетесь, вы теперь различаете добро и зло, поэтому вам тяжело. Зрячим вообще тяжело; слепцы – самые счастливые люди на земле.
Она говорила тихо, но ему показалось, что за соседними столиками смеются над словами Исии, и поэтому он заставил себя усмехнуться, чтобы показать, как снисходительно он относится к ее пророчеству.
– Я говорю правду, – настойчиво повторила женщина, – разве нет? Ответьте мне, иначе я не смогу продолжать. Ответьте мне, – настойчиво повторила она, – и не думайте о том, что на вас смотрят. Я говорю правду?
– Да, – ответил он, хотя собирался отрицательно покачать головой и сказать «нет».
– Вы изуверились в том, кто был вам близок. Вы порой бываете в отчаянии. Мне страшно за вас. Но вы не можете стать над собой, вы подчинены своему первому «я», вы боитесь своего второго «я», которое и есть ваша суть. Мы все боимся своего «я», которое у нас вторично, потому что это предполагает разрушение привычного, а мы все рабы привычек и условностей. Вы любили женщину чужой вам крови. А человек вашей крови не дал вам счастья, и вы все время думаете об этом и, чтобы забыть это, делаете то, что делать не нужно. Вы истязаете себя. Зачем вы делаете это? Вы не можете обидеть человека, которого считаете другом? Но ведь все определенно – то, что есть, и то, что будет. Вам ведь не дано уйти от будущего. Никто не может уйти от будущего. После тоге как вы лишились любви, вы впервые узнали пустоту. Вы заполняли пустоту и не хотели видеть того, что вокруг, но это окружающее вас лишь смеялось над вами: вы не можете жить вне жизни... Никто не может жить вне того, что вокруг нас... А вы слишком добрый, – вдруг улыбнулась она в темноте, – вы знаете, как это плохо – быть добрым, вы поняли это, вам это объяснили... и вам приходится быть балаганщиком... Как мне... Как всем... Вы играете чужую роль... Но если вы откажетесь от нее – исчезнет актер и останется одна память о нем... О вас... Обо всех нас...
Ганс вспомнил, как ректор университета позвонил к нему вскоре после того, как Дорнброк-старший сделал заявление в печати: «Молодое поколение тоже умеет работать – я становлюсь на защиту молодых. Нельзя выводить мнение обо всех наших юношах и девушках, базируясь лишь на скандальных выходках безответственной группы студентов. Могу сказать, что мой сын умеет работать, хотя он так же, как и господа из Далема, терпеть не может чванства, буржуазности и несправедливости...»
Ректор просил Ганса выступить на семинаре студентов-социологов.
– Любая тема, Ганс, – говорил он, – на ваше усмотрение. Вы сделаете доброе дело, поверьте мне.
Ганс отказывался:
– Я не умею говорить, я не люблю этих показных мероприятий – «вполне приемлемый капиталист». Профессор, прошу, не настаивайте на вашей просьбе.
– Знаете что, Ганс, перестаньте вы стыдиться самого себя. У меня есть две приятельницы: одна чуть полновата, а вторая – жирная, как бочка. Так вот, чуть полноватая красавица носит железобетонные купальники, горбится, чтобы не был виден ее животик, одевается, как старуха, и поэтому смотрится со стороны глупо, смешно и действительно кажется жирной. А бочонок, ее зовут Инга, наоборот, напяливает на себя мини-платья и ходит, выпятив пузо, и никто не замечает ее полноты. Надо быть тем, кто ты есть, – только тогда это не будет раздражать близких и шокировать незнакомых. Все ясно? Капиталист? Так вот извольте быть самим собой. Можете называть себя по-старому – «капиталистом», а можете обозначаться «деловым человеком». Оставайтесь всегда Дорнброком. Мы ждем вас послезавтра.
Он приехал в Далем. Студенты собрались в громадной аудитории. Человек пятьдесят в зале, который мог вместить триста. Ганс начал свое выступление очень просто. Он сказал:
– Коллеги, признаться, не знаю, зачем я здесь понадобился... Я побаиваюсь стоять на этом месте – обычно здесь стоит экзаменующийся, – он широко улыбнулся, обернувшись к профессору, – и леденеет, потому что страшится корифеев, которые будут гонять вдоль и поперек, пока наконец выставят удовлетворительный балл. Думаю, целесообразнее так построить нашу встречу, чтобы вы спрашивали меня. Я готов отвечать на ваши вопросы.
Профессор экономики сказал:
– Было бы хорошо, если бы вы рассказали о вашей точке зрения на основные аспекты промышленного развития в мире...
– С удовольствием, – Ганс снова улыбнулся (улыбка у него была ослепительная, располагающая). – Теперь я готов говорить об этом без страха за балл...
Его перебила девушка. Она поднялась и сказала:
– Господин Дорнброк, неужели вам не совестно паясничать здесь, как дешевому актеру, когда на планете сейчас, в эти минуты, пока вы расточали улыбки профессорам, уже умерло пять человек от голода?! Расскажите нам о том, как вы собираетесь бороться с нищетой, неравенством и бойнями? Про аспекты промышленного развития в мире мы знаем не хуже вас!
Ганс тогда, после слов этой девушки, показался себе крохотным, совсем маленьким, как булавочная головка, и он все больше и больше уменьшался, он видел это как бы со стороны, и ему стало очень себя жаль, а потом он увидел, как студенты поднялись и, повернувшись к нему спиной, вышли из аудитории.
Ректор после говорил:
– Это коммунисты, это провокация, они будут наказаны.
Ганс ответил ему устало, ощущая тяжесть во всем теле:
– Они оперировали данными ЮНЕСКО... И они правы, потому что мне им нечего возразить... Правы они, правы – актер, балаганный шут! И не смейте впредь обращаться ко мне с просьбами о выступлении.
Ректор обозлился:
– В таком случае пожертвуйте свое состояние на строительство сиротских приютов и бесплатных клиник!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
– Вы очень страдали и сделали много плохого, когда лишились вашей любви, – говорила Исии то очень быстро, то замирая, словно желая врасти своими пальцами в ладонь Ганса. – Вы сейчас на распутье, вы мечетесь, вы теперь различаете добро и зло, поэтому вам тяжело. Зрячим вообще тяжело; слепцы – самые счастливые люди на земле.
Она говорила тихо, но ему показалось, что за соседними столиками смеются над словами Исии, и поэтому он заставил себя усмехнуться, чтобы показать, как снисходительно он относится к ее пророчеству.
– Я говорю правду, – настойчиво повторила женщина, – разве нет? Ответьте мне, иначе я не смогу продолжать. Ответьте мне, – настойчиво повторила она, – и не думайте о том, что на вас смотрят. Я говорю правду?
– Да, – ответил он, хотя собирался отрицательно покачать головой и сказать «нет».
– Вы изуверились в том, кто был вам близок. Вы порой бываете в отчаянии. Мне страшно за вас. Но вы не можете стать над собой, вы подчинены своему первому «я», вы боитесь своего второго «я», которое и есть ваша суть. Мы все боимся своего «я», которое у нас вторично, потому что это предполагает разрушение привычного, а мы все рабы привычек и условностей. Вы любили женщину чужой вам крови. А человек вашей крови не дал вам счастья, и вы все время думаете об этом и, чтобы забыть это, делаете то, что делать не нужно. Вы истязаете себя. Зачем вы делаете это? Вы не можете обидеть человека, которого считаете другом? Но ведь все определенно – то, что есть, и то, что будет. Вам ведь не дано уйти от будущего. Никто не может уйти от будущего. После тоге как вы лишились любви, вы впервые узнали пустоту. Вы заполняли пустоту и не хотели видеть того, что вокруг, но это окружающее вас лишь смеялось над вами: вы не можете жить вне жизни... Никто не может жить вне того, что вокруг нас... А вы слишком добрый, – вдруг улыбнулась она в темноте, – вы знаете, как это плохо – быть добрым, вы поняли это, вам это объяснили... и вам приходится быть балаганщиком... Как мне... Как всем... Вы играете чужую роль... Но если вы откажетесь от нее – исчезнет актер и останется одна память о нем... О вас... Обо всех нас...
Ганс вспомнил, как ректор университета позвонил к нему вскоре после того, как Дорнброк-старший сделал заявление в печати: «Молодое поколение тоже умеет работать – я становлюсь на защиту молодых. Нельзя выводить мнение обо всех наших юношах и девушках, базируясь лишь на скандальных выходках безответственной группы студентов. Могу сказать, что мой сын умеет работать, хотя он так же, как и господа из Далема, терпеть не может чванства, буржуазности и несправедливости...»
Ректор просил Ганса выступить на семинаре студентов-социологов.
– Любая тема, Ганс, – говорил он, – на ваше усмотрение. Вы сделаете доброе дело, поверьте мне.
Ганс отказывался:
– Я не умею говорить, я не люблю этих показных мероприятий – «вполне приемлемый капиталист». Профессор, прошу, не настаивайте на вашей просьбе.
– Знаете что, Ганс, перестаньте вы стыдиться самого себя. У меня есть две приятельницы: одна чуть полновата, а вторая – жирная, как бочка. Так вот, чуть полноватая красавица носит железобетонные купальники, горбится, чтобы не был виден ее животик, одевается, как старуха, и поэтому смотрится со стороны глупо, смешно и действительно кажется жирной. А бочонок, ее зовут Инга, наоборот, напяливает на себя мини-платья и ходит, выпятив пузо, и никто не замечает ее полноты. Надо быть тем, кто ты есть, – только тогда это не будет раздражать близких и шокировать незнакомых. Все ясно? Капиталист? Так вот извольте быть самим собой. Можете называть себя по-старому – «капиталистом», а можете обозначаться «деловым человеком». Оставайтесь всегда Дорнброком. Мы ждем вас послезавтра.
Он приехал в Далем. Студенты собрались в громадной аудитории. Человек пятьдесят в зале, который мог вместить триста. Ганс начал свое выступление очень просто. Он сказал:
– Коллеги, признаться, не знаю, зачем я здесь понадобился... Я побаиваюсь стоять на этом месте – обычно здесь стоит экзаменующийся, – он широко улыбнулся, обернувшись к профессору, – и леденеет, потому что страшится корифеев, которые будут гонять вдоль и поперек, пока наконец выставят удовлетворительный балл. Думаю, целесообразнее так построить нашу встречу, чтобы вы спрашивали меня. Я готов отвечать на ваши вопросы.
Профессор экономики сказал:
– Было бы хорошо, если бы вы рассказали о вашей точке зрения на основные аспекты промышленного развития в мире...
– С удовольствием, – Ганс снова улыбнулся (улыбка у него была ослепительная, располагающая). – Теперь я готов говорить об этом без страха за балл...
Его перебила девушка. Она поднялась и сказала:
– Господин Дорнброк, неужели вам не совестно паясничать здесь, как дешевому актеру, когда на планете сейчас, в эти минуты, пока вы расточали улыбки профессорам, уже умерло пять человек от голода?! Расскажите нам о том, как вы собираетесь бороться с нищетой, неравенством и бойнями? Про аспекты промышленного развития в мире мы знаем не хуже вас!
Ганс тогда, после слов этой девушки, показался себе крохотным, совсем маленьким, как булавочная головка, и он все больше и больше уменьшался, он видел это как бы со стороны, и ему стало очень себя жаль, а потом он увидел, как студенты поднялись и, повернувшись к нему спиной, вышли из аудитории.
Ректор после говорил:
– Это коммунисты, это провокация, они будут наказаны.
Ганс ответил ему устало, ощущая тяжесть во всем теле:
– Они оперировали данными ЮНЕСКО... И они правы, потому что мне им нечего возразить... Правы они, правы – актер, балаганный шут! И не смейте впредь обращаться ко мне с просьбами о выступлении.
Ректор обозлился:
– В таком случае пожертвуйте свое состояние на строительство сиротских приютов и бесплатных клиник!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93