От начала и до конца?
– Смысл? Какой им смысл?
– Мы – фронтовой город, мы наводим мосты, а здесь исчезает их гражданин.
– Он не исчезает. Он скрывается здесь, по нашим версиям...
– Все верно. Ну а если все же подумать о моей версии? Она ведь бьет и по Люсу. Раньше он делал фильмы против нацистов, которые так хвалили на Востоке, а теперь делает заявление в печати о том, что мир обречен и никто не в силах его спасти. Может, он отошел от них? Чтобы никто не упрекал его в прямой связи. Агент должен быть нейтралом в политике, иначе он бесполезен.
– Интересное предположение. У тебя есть какие-нибудь факты?
– Пока нет.
– Что значит «пока»? Ты их ищешь? Помимо меня?
– Разведка не входит в мое ведомство, но они ведь тоже не спят в своем доме.
– Может быть, ты поможешь мне связаться с ними для обмена информацией?
– Вы заметили, что я на это время выключил диктофон? Я говорю то, что мне шепнули друзья в конфиденциальной беседе.
«Ну-ну, – подумал Берг, – твой выключен, а мой диктофошка пишет».
– А если вы докажете непричастность Люса ко всему этому делу и отпустите его – будете вы готовы мотивированно объяснить происшествие с Кочевым?
– Юрген, я ничего не буду делать специально для красных. Я все буду делать для нас, для нашего закона. И потом, я не совсем увязываю: вначале ты говорил о политике «наведения мостов», а теперь о провокации коммунистов.
– Как раз это и увязывается. Чтобы сорвать нашу политику наведения мостов, они должны убедить общественное мнение, будто наш берег ненадежен.
– Сейчас понял. Ты позволишь мне поразмыслить над твоими словами?
– Конечно. А я пока пороюсь в папках – для себя, если позволите.
– Нет, сынок, не стоит... Там много моих пометок, и это рабочие материалы, а пометки твоего бывшего учителя могут запечатлеться в твоем мозгу, и это будет плохо, потому что ты можешь оказаться в плену моей версии.
– Значит, у вас есть версия?
– Да. Она отличается от твоей. По-моему, Кочев здесь в Берлине, но почему он здесь и где – это я собираюсь выяснить в течение ближайших трех – пяти дней. Если этот срок тебя не устраивает, тогда я готов передать дело другому человеку, оформив материалы таким образом, чтобы не было горы эпизодов, а лишь единая папка...
– Я буду докладывать министру и советнику Винцбеккеру в МИДе.
– Боюсь, их этот срок не устроит, а?
– Если они будут возражать, я стану спорить с ними.
– Вряд ли ты переспоришь министра...
– Я попробую сразиться с ними. Я вижу, вы не хотите, – Кройцман спрятал диктофон в портфель, – раскрывать все карты, и это ваше право. Я могу более настойчиво просить вас показать мне все дело, чтобы составить полное представление, но я не сделаю этого, потому что я вам многим обязан в жизни. Без ваших уроков я бы не был юристом, я был бы обыкновенным болтуном, каких сотни в наших органах юстиции.
– Если хочешь, мы можем вместе пообедать и там поболтаем еще с часок.
– С удовольствием.
«У старика есть данные против Бауэра, – подумал Кройцман, помогая прокурору Бергу надеть плащ, – он ведет серьезную игру, и он будет бить наотмашь, когда соберет доказательства».
– Я жую котлеты, но тебя я накормлю великолепным бифштексом. Знаешь, я даже сам, наверное, сегодня съем бифштекс, чтобы поднабраться сил. Судя по всему, мне предстоит драка не меньшая, чем тебе... Я тут поболтал один вечер с моими ребятами из прессы, многое объяснил им, но попросил, чтобы они пока помолчали. Они пообещали, что будут в драке, если она начнется, на моей стороне... Им легче, – Берг посмотрел в глаза Кройцману, – над ними нет министров.
– Это верно, – вздохнул Кройцман. – Это абсолютно верно...
«Испугался, мальчик, – отметил Берг. – Очень хорошо. Теперь ты понял, что я не очень-то боюсь твоих разговоров с министром? Теперь ты понял, что я на все пойду в этой драке, особенно если разговор с Сингапуром сегодня ночью состоится, а завтра я получу показания из Гонконга... Но тебе пока про это не надо знать, мальчик. У тебя своя игра, а у меня своя. Только если для тебя это игра, то для меня это жизнь».
3
– Добрый день, господин Шевц... Прошу садиться.
– Добрый день, господин прокурор. Спасибо.
– Я вызвал вас в качестве свидетеля по обвинению редактором Ленцем режиссера Люса в подлоге и клевете.
– Я не имею к этому никакого отношения.
– Где вы работаете, господин Шевц?
– Постоянно нигде. Я работаю время от времени по договору, чтобы обеспечить себе возможность для творчества.
– Творчества?
– Я поэт.
– Где вы публиковались?
– Пока нигде. Вы думаете, это так легко у нас – опубликоваться?
– А разве трудно?
– Еще как... Без связей попросту невозможно... Или если не поддержит какой-нибудь меценат... А я из рабочей семьи, откуда мне взять богатых покровителей?
– Пожалуйста, взгляните на это фото.
– Это я. Знаете, самое выгодное дело – наняться в какую-нибудь съемочную группу... Они неплохо платят, и потом, это временно... Люс снимал свою картину, и меня привлек один из его помощников.
– В чем заключалась ваша работа в группе? Как называлась ваша должность?
– Точного названия нет... Говорят: «Работает в окружении». В тот день, когда я снят...
– Какой это был день?
– Из-за этого дня целая шумиха была на телевидении, я смотрел... По-моему, это было девятнадцатого, тут Ленц не прав. А может, двадцатого или двадцать первого, не помню толком, но только не двадцать седьмого. Ну вот... Они мне тогда сказали, что будут снимать, как отдыхает молодежь на пляже, попросили поболтать с разными ребятами так, чтобы собрать их в кружок...
– Кто вас просил об этом?
– Не помню.
– Люс просил?
– Нет, Люс сказал, чтобы я не смотрел в ту сторону, где они спрячут камеру. Чтобы все было естественно...
– А кто вам сказал, что там Кочев?
– Этот шпион? В очках? Никто не говорил. Я и не думал, что он красный...
– Почему вы считаете его шпионом?
– Потому что он предлагал мне деньги на издание книги...
– Когда?
– Вечером. Я ведь на пляже читал стихи, мы пили... Я читал стихи, а красный сказал, что это талантливо и что он любит такую поэзию.
– Ну-ка, продекламируйте мне то, что вы ему читали...
– А я не ему читал... Я же не знал, что он красный. Я читал всем. Я только потом узнал, кто он. Это у меня есть такой ноктюрн...Море идиотизма
Пополняется ручьями глупости.
Но ведь ручьи рождены снегом,
Который тает?
Возможно ли из белизны рожденье грязи?
Где логика и в чем секрет проблемы?
А может быть, бессилье чистоты
Обречено на превращенье в ужас?
А сила, пусть в крови, в истоме стали,
В конце концов останется булатом
С отливом синевы?
Загнать моря в ручьи.
Ручьи вернуть снегам.
Снег пусть окован льдом.
А я пусть стану тем,
Кто властен над природой.
Закон мой прост, но чист,
Он требует любви,
Свободы, силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
– Смысл? Какой им смысл?
– Мы – фронтовой город, мы наводим мосты, а здесь исчезает их гражданин.
– Он не исчезает. Он скрывается здесь, по нашим версиям...
– Все верно. Ну а если все же подумать о моей версии? Она ведь бьет и по Люсу. Раньше он делал фильмы против нацистов, которые так хвалили на Востоке, а теперь делает заявление в печати о том, что мир обречен и никто не в силах его спасти. Может, он отошел от них? Чтобы никто не упрекал его в прямой связи. Агент должен быть нейтралом в политике, иначе он бесполезен.
– Интересное предположение. У тебя есть какие-нибудь факты?
– Пока нет.
– Что значит «пока»? Ты их ищешь? Помимо меня?
– Разведка не входит в мое ведомство, но они ведь тоже не спят в своем доме.
– Может быть, ты поможешь мне связаться с ними для обмена информацией?
– Вы заметили, что я на это время выключил диктофон? Я говорю то, что мне шепнули друзья в конфиденциальной беседе.
«Ну-ну, – подумал Берг, – твой выключен, а мой диктофошка пишет».
– А если вы докажете непричастность Люса ко всему этому делу и отпустите его – будете вы готовы мотивированно объяснить происшествие с Кочевым?
– Юрген, я ничего не буду делать специально для красных. Я все буду делать для нас, для нашего закона. И потом, я не совсем увязываю: вначале ты говорил о политике «наведения мостов», а теперь о провокации коммунистов.
– Как раз это и увязывается. Чтобы сорвать нашу политику наведения мостов, они должны убедить общественное мнение, будто наш берег ненадежен.
– Сейчас понял. Ты позволишь мне поразмыслить над твоими словами?
– Конечно. А я пока пороюсь в папках – для себя, если позволите.
– Нет, сынок, не стоит... Там много моих пометок, и это рабочие материалы, а пометки твоего бывшего учителя могут запечатлеться в твоем мозгу, и это будет плохо, потому что ты можешь оказаться в плену моей версии.
– Значит, у вас есть версия?
– Да. Она отличается от твоей. По-моему, Кочев здесь в Берлине, но почему он здесь и где – это я собираюсь выяснить в течение ближайших трех – пяти дней. Если этот срок тебя не устраивает, тогда я готов передать дело другому человеку, оформив материалы таким образом, чтобы не было горы эпизодов, а лишь единая папка...
– Я буду докладывать министру и советнику Винцбеккеру в МИДе.
– Боюсь, их этот срок не устроит, а?
– Если они будут возражать, я стану спорить с ними.
– Вряд ли ты переспоришь министра...
– Я попробую сразиться с ними. Я вижу, вы не хотите, – Кройцман спрятал диктофон в портфель, – раскрывать все карты, и это ваше право. Я могу более настойчиво просить вас показать мне все дело, чтобы составить полное представление, но я не сделаю этого, потому что я вам многим обязан в жизни. Без ваших уроков я бы не был юристом, я был бы обыкновенным болтуном, каких сотни в наших органах юстиции.
– Если хочешь, мы можем вместе пообедать и там поболтаем еще с часок.
– С удовольствием.
«У старика есть данные против Бауэра, – подумал Кройцман, помогая прокурору Бергу надеть плащ, – он ведет серьезную игру, и он будет бить наотмашь, когда соберет доказательства».
– Я жую котлеты, но тебя я накормлю великолепным бифштексом. Знаешь, я даже сам, наверное, сегодня съем бифштекс, чтобы поднабраться сил. Судя по всему, мне предстоит драка не меньшая, чем тебе... Я тут поболтал один вечер с моими ребятами из прессы, многое объяснил им, но попросил, чтобы они пока помолчали. Они пообещали, что будут в драке, если она начнется, на моей стороне... Им легче, – Берг посмотрел в глаза Кройцману, – над ними нет министров.
– Это верно, – вздохнул Кройцман. – Это абсолютно верно...
«Испугался, мальчик, – отметил Берг. – Очень хорошо. Теперь ты понял, что я не очень-то боюсь твоих разговоров с министром? Теперь ты понял, что я на все пойду в этой драке, особенно если разговор с Сингапуром сегодня ночью состоится, а завтра я получу показания из Гонконга... Но тебе пока про это не надо знать, мальчик. У тебя своя игра, а у меня своя. Только если для тебя это игра, то для меня это жизнь».
3
– Добрый день, господин Шевц... Прошу садиться.
– Добрый день, господин прокурор. Спасибо.
– Я вызвал вас в качестве свидетеля по обвинению редактором Ленцем режиссера Люса в подлоге и клевете.
– Я не имею к этому никакого отношения.
– Где вы работаете, господин Шевц?
– Постоянно нигде. Я работаю время от времени по договору, чтобы обеспечить себе возможность для творчества.
– Творчества?
– Я поэт.
– Где вы публиковались?
– Пока нигде. Вы думаете, это так легко у нас – опубликоваться?
– А разве трудно?
– Еще как... Без связей попросту невозможно... Или если не поддержит какой-нибудь меценат... А я из рабочей семьи, откуда мне взять богатых покровителей?
– Пожалуйста, взгляните на это фото.
– Это я. Знаете, самое выгодное дело – наняться в какую-нибудь съемочную группу... Они неплохо платят, и потом, это временно... Люс снимал свою картину, и меня привлек один из его помощников.
– В чем заключалась ваша работа в группе? Как называлась ваша должность?
– Точного названия нет... Говорят: «Работает в окружении». В тот день, когда я снят...
– Какой это был день?
– Из-за этого дня целая шумиха была на телевидении, я смотрел... По-моему, это было девятнадцатого, тут Ленц не прав. А может, двадцатого или двадцать первого, не помню толком, но только не двадцать седьмого. Ну вот... Они мне тогда сказали, что будут снимать, как отдыхает молодежь на пляже, попросили поболтать с разными ребятами так, чтобы собрать их в кружок...
– Кто вас просил об этом?
– Не помню.
– Люс просил?
– Нет, Люс сказал, чтобы я не смотрел в ту сторону, где они спрячут камеру. Чтобы все было естественно...
– А кто вам сказал, что там Кочев?
– Этот шпион? В очках? Никто не говорил. Я и не думал, что он красный...
– Почему вы считаете его шпионом?
– Потому что он предлагал мне деньги на издание книги...
– Когда?
– Вечером. Я ведь на пляже читал стихи, мы пили... Я читал стихи, а красный сказал, что это талантливо и что он любит такую поэзию.
– Ну-ка, продекламируйте мне то, что вы ему читали...
– А я не ему читал... Я же не знал, что он красный. Я читал всем. Я только потом узнал, кто он. Это у меня есть такой ноктюрн...Море идиотизма
Пополняется ручьями глупости.
Но ведь ручьи рождены снегом,
Который тает?
Возможно ли из белизны рожденье грязи?
Где логика и в чем секрет проблемы?
А может быть, бессилье чистоты
Обречено на превращенье в ужас?
А сила, пусть в крови, в истоме стали,
В конце концов останется булатом
С отливом синевы?
Загнать моря в ручьи.
Ручьи вернуть снегам.
Снег пусть окован льдом.
А я пусть стану тем,
Кто властен над природой.
Закон мой прост, но чист,
Он требует любви,
Свободы, силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93