Они в конце концов
разорвали человекообразное обличье Кура, и прежде чем бездна
сомкнулась, прежде чем место черного провала заняли двери,
Гильгамеш успел увидеть чудовищный зародыш всего, что только
могла носить на себе земля. Опять извивались лапы и щупальца,
опять сплетались в клубок стенающие тела, словно их и не касался
топор владыки Урука. Вновь тошнота подступила к горлу Большого.
Он хотел крикнуть вслед Куру какое-нибудь богохульство, но
преисподняя захлопнулась, и Гильгамеш бросился к брату.
Глаза Энкиду были закрыты. Гильгамеш приподнял его голову, но
она тут же безвольно упала обратно. Уже ни на что не надеясь,
владыка Урука припал к мохнатой руке. Та оказалась холодной, как
ключевая вода: такой холодной, будто степной человек лежал
мертвым всю ночь.
Еще не осознав толком, что произошло, Большой обратил лицо к
наполнявшимся утренним соком проемам окон и завыл так, как не
могла бы завыть ни одна плакальщица.
7. СТЕНЫ
Они побежали в земли бормотал, живших на восход от Тигра. Тех
бормотал, чей язык казался самым бормотальским. Сплошные
"на-на-на", да "ди-лу-лу", а что это значит, не
мог разобраться ни один нормальный человек. Сами бормоталы были
черными и невысокого роста, а их вечно короткие волосы казались
жесткими, как свиная щетина. Многие из восточных племен не знали
еще особого рода предметов, называемого оружием - в их руках,
словно в руках простолюдина, оружием становились обычная мотыга
и лук, которым подстреливают болотную птицу, и острога, что бьет
скользкую серебристую рыбу. Бормоталы смотрели на оружие, как
зверь, впервые видящий человека: "Что это за глупость?
Никогда такого не видел! Ни на что не похоже. А раз не
похоже - можно сказать, что и не существует!".
За незнание оружия им приходилось платить, и не раз. Особенно в
последние годы, когда здесь свирепствовал Ага Кишский. Но приход
Гильгамеша не был отмечен дымом сигнальных костров
бормотал - жалким изобретением, призванным упреждать другие
племена о появлении жителей низменности. Гильгамеша они не
испугались, так как пришел он не ради грабежа и славы. Да и
спутник у владыки Урука был всего лишь один - охотник Зумхарар.
Взять с собой Зумхарара его заставили предсмертные слова Энкиду.
Охотник, первым увидевший степного человека, соблазнивший его
блудницей, накормивший человеческой едой, показался Гильгамешу
единственно возможной заменой брату. Длинноносый, пугливый, как
животные, за которыми он охотился, Зумхарар походил на Энкиду
словно лисица на тура. Но для Большого на нем лежала печать
памяти о Мохнатом.
- Я, Шамхат и ты. Мы втроем знали его лучше кого бы то ни
было,- говорил охотнику Гильгамеш.- Энкиду - это узы,
которые всегда станут держать нас рядом. Вот почему я выбрал
тебя.
- Я увожу тебя от проклятия,- продолжал Большой на
следующем привале.- Чем дальше от могилы, тем проклятие
слабее. Кто знает, что произошло бы с тобой, останься ты в
Уруке?
Зумхарар с опаской косился на Гильгамеша. Он предпочел бы никуда
не уходить из города. Проклятье страшно, но его можно избежать,
когда поблизости есть храмы, когда имеешь возможность заказать
богатую службу богам, готовым помочь в любом деле, если им
оказать должное почтение. Зумхарар не хотел идти на восход, его
охватывали тяжелые предчувствия, когда по утрам Гильгамеш
показывал на поднимающееся из-за горизонта Солнце и говорил:
"Туда!". Но Большой гнал охотника перед собой, как гонят
жертвенное животное, нагруженное хворостом, из которого будет
сложен костер. Гильгамеша Зумхарар опасался больше, чем
предчувствия, а потому, стараясь не смотреть в сторону
начинающего шествие по небосклону светила, он торопливо
запихивал в походные мешки вещи и не менее торопливо шагал
навстречу Уту.
Зумхарар знал, для чего правитель Урука переправился через Тигр,
и теперь преодолевал пустынные горные склоны, но это знание не
прибавляло ему радости. Гильгамеш хотел пробраться в страну
вечной жизни, в те места, где правил праведный царь Утнапишти,
куда приходили пировать боги, и где распрягали волов возничие
солнечной повозки. Семь дней Большой плакал над братом, лишь на
восьмой разрешил заупокойным жрецам притронуться к дурно
пахнущему, вздувшемуся от жары телу. И когда измученный
многодневным плачем Гильгамеш вышел на улицу, жители Урука
решили, что он подвинулся разумом. Исхудавший, потемневший,
герой походил на загнанного зверя, затравленно озирающегося в
поисках спасения. Тоска по брату вытянула из него те жилы, на
которых крепится жизнелюбие. Мутными, воспаленными глазами он
смотрел на свой город, и даже беседы с матушкой Нинсун не дали
ему сил. Люди видели рубцы, появившиеся на плечах Большого в
ночь смерти Энкиду, они понимающе переглядывались, но даже
шепотом не пытались назвать имя силы, оставившей эти знаки.
Лекарство от болезни, охватившей Гильгамеша, было одно: закрыть
глаза, накинуть на голову подол одежды, отвернуться, сделать
все, что угодно, лишь бы не видеть черного ущелья, разорвавшего
землю у самых ног, не отвечать на злобное лобзание
поднимающегося из глубин безликого лика. Веселье, женщины,
подвиги - вот что могло помочь Большому, однако он не хотел
слышать о развлечениях. Он не мог избавиться от ночного
наваждения, от ужаса безысходности, который сполна ощутил после
разговора со старухой-Куром.
И, не дождавшись исполнения всех погребальных ритуалов,
Гильгамеш бросился прочь из города. Ни с кем не посоветовавшись,
упредив лишь своего преданного советника Гиришхуртуру, да силой
вытащив из постели Зумхарара.
- Смертному путь в страну вечной жизни заказан,- робко
пытался возразить в первые дни охотник.
- Смертному заказано видеть лицо Кура,- отвечал
Большой.- Я же его видел. Я его победил. Я с ним, побежденным,
разговаривал,- он тяжело вздыхал.- Но это не спасло брата.
Здесь есть тайна, то, о чем молчат самые древние сказания.
Они останавливались в деревнях бормотал, общались с ними,
используя несколько слов, выученных Зумхараром, и знаки, общие
для любых племен: пустая ладонь, поднятая кверху - "я иду к
вам с миром"; ладонь, сложенная лодочкой и поднесенная к
губам: "я хочу есть"; пальцы собранные в
щепоть - "у меня найдется, чем вам заплатить".
Бормоталы пугливо поглядывали на огромного владыку Урука,
удивляясь его мрачному виду и первобытной, даже ими забытой,
неухоженности тела. Шумеры наблюдали за медлительным, как подъем
на горные перевалы, образом жизни хозяев, за их обрядами, за
поклонением угловатым деревянным фетишам. Судьба и здесь
напомнила Большому о том, кто прогнал его из Урука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
разорвали человекообразное обличье Кура, и прежде чем бездна
сомкнулась, прежде чем место черного провала заняли двери,
Гильгамеш успел увидеть чудовищный зародыш всего, что только
могла носить на себе земля. Опять извивались лапы и щупальца,
опять сплетались в клубок стенающие тела, словно их и не касался
топор владыки Урука. Вновь тошнота подступила к горлу Большого.
Он хотел крикнуть вслед Куру какое-нибудь богохульство, но
преисподняя захлопнулась, и Гильгамеш бросился к брату.
Глаза Энкиду были закрыты. Гильгамеш приподнял его голову, но
она тут же безвольно упала обратно. Уже ни на что не надеясь,
владыка Урука припал к мохнатой руке. Та оказалась холодной, как
ключевая вода: такой холодной, будто степной человек лежал
мертвым всю ночь.
Еще не осознав толком, что произошло, Большой обратил лицо к
наполнявшимся утренним соком проемам окон и завыл так, как не
могла бы завыть ни одна плакальщица.
7. СТЕНЫ
Они побежали в земли бормотал, живших на восход от Тигра. Тех
бормотал, чей язык казался самым бормотальским. Сплошные
"на-на-на", да "ди-лу-лу", а что это значит, не
мог разобраться ни один нормальный человек. Сами бормоталы были
черными и невысокого роста, а их вечно короткие волосы казались
жесткими, как свиная щетина. Многие из восточных племен не знали
еще особого рода предметов, называемого оружием - в их руках,
словно в руках простолюдина, оружием становились обычная мотыга
и лук, которым подстреливают болотную птицу, и острога, что бьет
скользкую серебристую рыбу. Бормоталы смотрели на оружие, как
зверь, впервые видящий человека: "Что это за глупость?
Никогда такого не видел! Ни на что не похоже. А раз не
похоже - можно сказать, что и не существует!".
За незнание оружия им приходилось платить, и не раз. Особенно в
последние годы, когда здесь свирепствовал Ага Кишский. Но приход
Гильгамеша не был отмечен дымом сигнальных костров
бормотал - жалким изобретением, призванным упреждать другие
племена о появлении жителей низменности. Гильгамеша они не
испугались, так как пришел он не ради грабежа и славы. Да и
спутник у владыки Урука был всего лишь один - охотник Зумхарар.
Взять с собой Зумхарара его заставили предсмертные слова Энкиду.
Охотник, первым увидевший степного человека, соблазнивший его
блудницей, накормивший человеческой едой, показался Гильгамешу
единственно возможной заменой брату. Длинноносый, пугливый, как
животные, за которыми он охотился, Зумхарар походил на Энкиду
словно лисица на тура. Но для Большого на нем лежала печать
памяти о Мохнатом.
- Я, Шамхат и ты. Мы втроем знали его лучше кого бы то ни
было,- говорил охотнику Гильгамеш.- Энкиду - это узы,
которые всегда станут держать нас рядом. Вот почему я выбрал
тебя.
- Я увожу тебя от проклятия,- продолжал Большой на
следующем привале.- Чем дальше от могилы, тем проклятие
слабее. Кто знает, что произошло бы с тобой, останься ты в
Уруке?
Зумхарар с опаской косился на Гильгамеша. Он предпочел бы никуда
не уходить из города. Проклятье страшно, но его можно избежать,
когда поблизости есть храмы, когда имеешь возможность заказать
богатую службу богам, готовым помочь в любом деле, если им
оказать должное почтение. Зумхарар не хотел идти на восход, его
охватывали тяжелые предчувствия, когда по утрам Гильгамеш
показывал на поднимающееся из-за горизонта Солнце и говорил:
"Туда!". Но Большой гнал охотника перед собой, как гонят
жертвенное животное, нагруженное хворостом, из которого будет
сложен костер. Гильгамеша Зумхарар опасался больше, чем
предчувствия, а потому, стараясь не смотреть в сторону
начинающего шествие по небосклону светила, он торопливо
запихивал в походные мешки вещи и не менее торопливо шагал
навстречу Уту.
Зумхарар знал, для чего правитель Урука переправился через Тигр,
и теперь преодолевал пустынные горные склоны, но это знание не
прибавляло ему радости. Гильгамеш хотел пробраться в страну
вечной жизни, в те места, где правил праведный царь Утнапишти,
куда приходили пировать боги, и где распрягали волов возничие
солнечной повозки. Семь дней Большой плакал над братом, лишь на
восьмой разрешил заупокойным жрецам притронуться к дурно
пахнущему, вздувшемуся от жары телу. И когда измученный
многодневным плачем Гильгамеш вышел на улицу, жители Урука
решили, что он подвинулся разумом. Исхудавший, потемневший,
герой походил на загнанного зверя, затравленно озирающегося в
поисках спасения. Тоска по брату вытянула из него те жилы, на
которых крепится жизнелюбие. Мутными, воспаленными глазами он
смотрел на свой город, и даже беседы с матушкой Нинсун не дали
ему сил. Люди видели рубцы, появившиеся на плечах Большого в
ночь смерти Энкиду, они понимающе переглядывались, но даже
шепотом не пытались назвать имя силы, оставившей эти знаки.
Лекарство от болезни, охватившей Гильгамеша, было одно: закрыть
глаза, накинуть на голову подол одежды, отвернуться, сделать
все, что угодно, лишь бы не видеть черного ущелья, разорвавшего
землю у самых ног, не отвечать на злобное лобзание
поднимающегося из глубин безликого лика. Веселье, женщины,
подвиги - вот что могло помочь Большому, однако он не хотел
слышать о развлечениях. Он не мог избавиться от ночного
наваждения, от ужаса безысходности, который сполна ощутил после
разговора со старухой-Куром.
И, не дождавшись исполнения всех погребальных ритуалов,
Гильгамеш бросился прочь из города. Ни с кем не посоветовавшись,
упредив лишь своего преданного советника Гиришхуртуру, да силой
вытащив из постели Зумхарара.
- Смертному путь в страну вечной жизни заказан,- робко
пытался возразить в первые дни охотник.
- Смертному заказано видеть лицо Кура,- отвечал
Большой.- Я же его видел. Я его победил. Я с ним, побежденным,
разговаривал,- он тяжело вздыхал.- Но это не спасло брата.
Здесь есть тайна, то, о чем молчат самые древние сказания.
Они останавливались в деревнях бормотал, общались с ними,
используя несколько слов, выученных Зумхараром, и знаки, общие
для любых племен: пустая ладонь, поднятая кверху - "я иду к
вам с миром"; ладонь, сложенная лодочкой и поднесенная к
губам: "я хочу есть"; пальцы собранные в
щепоть - "у меня найдется, чем вам заплатить".
Бормоталы пугливо поглядывали на огромного владыку Урука,
удивляясь его мрачному виду и первобытной, даже ими забытой,
неухоженности тела. Шумеры наблюдали за медлительным, как подъем
на горные перевалы, образом жизни хозяев, за их обрядами, за
поклонением угловатым деревянным фетишам. Судьба и здесь
напомнила Большому о том, кто прогнал его из Урука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51