Аргументы Хайдеггера проистекают из укорененности в религиозной или мистической традиции. Не существует такого альянса , брачного или мистического союза, заключение которого не было бы опосредовано даром вышнего Слова, или прямой инспирацией, выдохом Духа - Внимай, Израиль . Закон всегда сообщаем Голосом, поскольку слушать (horchen) значит слушаться (gehorchen), и слушание есть получение, предшествующее auto -данности, автономии (E, 91-92). Для эксплицирования этого момента Борх-Якобсен щедро пользуется мотивами своей книги Le sujet freudien. Возникают, однако, определенные трудности: если между рецептором и эмиттером имеется столь отчетливое разграничение, как быть тогда с внутренними разборками, с эвокацией id и бессознательного? Более того, если ты говоришь себе нечто, так ли уж легко разграничить получателя и отправителя? Насколько эти функции внеположны друг другу? По мнению Борх-Якобсена - вполне, ибо tu не совпадает с собой, когда слушает голос сознания; то что ты слышишь, слушая голос сознания, не есть ты. Разве зов, передаваемый Голосом, мог бы действовать так неодолимо, так настоятельно и эффективно принуждая к ответу, будь это всего лишь твой собственный голос? Он воистину голос лишь потому, что зовет, избирает тебя, обладает тобою и выводит за пределы самотождественности. Да, это экстатический голос, тот, что с незапамятных времен повелевал пророкам и фанатикам, одержимым и сдвинутым . Ни от кого персонально он не исходит, просто от Другого, зов пустоты: Es зовет, призывая тебя, никого, кроме тебя. Итак, ты зван и призван; кем же и к кому? Загадка остается: как это ни парадоксально, но зовущий
есть ты сам и никто иной (E. 92). Зов, настаивает Хайдеггер, не является ни универсальным Законом (закон приложим ко всем, к тебе лишь в той мере, в какой ты соотнесен с каждым , с das Man, зов же касается лично тебя), ни к эманации какой-либо власти, будь то биологической , социологической или божественной. Приписать зов сознания человеческому или божественному Другому означало бы, опять же, его интерпретацию в горизонте Они, хотя именно этот горизонт зов и погружает в молчание, и именно отсюда зов прерывается помехами - Они дают о себе знать статическим фоном, шумом в трубке.
Итак, зов заставил их замолчать. Будет ли это другой разновидностью молчания по сравнению с молчанием подлинного раскрытия? Быть может, мы имеем дело с конкурирующими молчаниями? Коли это так - что, похоже, имеет место - где гарантия, что молчание, которым Они заткнулись , не просочится в молчание подлинного раскрытия? Нигде ведь не сказано: По молчанию их узнаете Их ... Хайдеггер указывает два типа слышания, в одном из них мы внимаем, например, гласу Судии, Man-selbst предоставляет ему слово во внутреннем монологе для выяснения вердикта (E, 92)...................................
БОРХ-ЯКОБСЕН ВНОВЬ НА ПРОВОДЕ . Но, по существу, зов тысячекратно мучительнее, unheimlich, чем его носитель, реконструируемый тобой в бреду, разовый Преследователь. Ибо для молчаливого зова не подобрать имени носителю, зовущему, Flechsig , или Бог , или Дьявол - все не годится.
Не только зов настигает
слышащего невзирая на
лица, но, и более того, сам
зовущий погружен в странную
неопределенность. Если спросить
зовущего о его имени,
происхождении, статусе,
он не только не ответит, но и
не оставит ни малейшей
возможности для собственной
локализации где-либо,
способной как-то облегчить
Dasein ориентацию в мире .
Но, с другой стороны, зовущий
отнюдь не маскируется в зове.
То, что в зове зовет, удерживает
себя в полном равнодушии
к узнаванию - неузнаванию,
такова феноменальная природа
самого зова. (BT, 274)
Решительно никто, - интерпретирует Борх-Якобсен - ни Бог, ни Отец, ни Drive, ни инстинкт не зовут тебя в этом Es ruft - никто, кроме тебя самого. Но нас особенно интересует в вышеприведенном пассаже то, что с другой стороны (на что не обращает внимания Борх-Якобсен), т.е. не маскирующаяся фигура по ту сторону зова. Ведь зов не выявляет акта дупликации, порождающего удвоения, а напротив, остается предельно отдаленным, бесконечно дистанцированным, и такая абстрактность, по Хайдеггеру, входит в феноменальную природу зова. Иными словами, зовущему предоставляется какая угодно ловкость рук - ведь нет способа его идентифицировать, хотя он и не прибегает к маскировке. Телефон как медиатор конструирует абстрактно-далекую дистанцию между вызываемым и вызывающим - даже если речь идет о местном звонке, вроде Dasein, вызывающего себя в сознании - В зове сознания Dasein зовет себя (BT, 275). Зов самого близкого и привычного, местный вызов, порою труднее всего поддается распознаванию, номер абонента не отслеживается; отсутствует предназначение - куда . Но за дополнительную плату получаем повышающее в ранге уточнение: зов сознания.
Зов побуждает тебя вступить в Бытие, возникает закономерный вопрос: кого зовут, если тебя еще нет до получения приглашения к бытию? Зов выпадает - это вы падаете в бытие, а заброшенность и есть результат такого бросания. Ты заброшен (geworfen), и этот на-бросок предшествует Я , он уже случился до обретения любой формы субъектности. Ты призван в мир и призван к ответу. Следовательно, нет Я слышащего и узнающего себя в обращении на ты, нет никакой подкладки, нет фона, оттеняющего зов, нет еще ни интерсубъективности , ни диалогического раппорта. Ты не эмиттер, не получатель сообщения и не передатчик: ты - то, что передано зовом в сообщении, судьбическое предназначение (geschict) (E, 93). Званный - вот истинное и самое подходящее тебе имя, предшествующее любой другой номинации и любому крещению. Вот почему зов касается только тебя и никого другого, ты персонализируем и атрибутируем зовом, а не он тобой. Откуда есть ты? - Был зван и при-зван. Зван, зван и, наконец, призван. И стал быть. Ты.
В своем кто зовущий никак не определен в мире. Это непотаенность Dasein, исходная заброшенность в неуютность и без-Домность, простое Вот это в ничто мира. Зовущий абсолютно неузнаваем для Man-selbst, живущего в повседневности, для него он чуждый голос чуждого. Что может быть более чуждого для das Man, затерявшегося в суете мира , чем Я, индивидуализировавшее себя в непотаенности и брошенное в ничто ? Зов не содержит ничего для любопытствующего уха, ничего, о чем можно посудачить на публике. Да и о чем может поведать Dasein из своей ужасающей заброшенности? Что еще остается для него, кроме Бытия-в-потенциальности, раскрываемого в тревоге? Куда же еще может призываться Dasein этим зовом, кроме как в потенциальность Бытия?
Зов не уведомляет о событиях, он зовет без всякого проговаривания. Дискурс зова это модус непотаенного и жуткого пребывания в молчании. Ибо призыв, содержащийся в зове, направлен не в сферу досужих разговоров das Man, напротив, зов отзывает Dasein отсюда к экзистенциальной открытости бытия-в-возможности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
есть ты сам и никто иной (E. 92). Зов, настаивает Хайдеггер, не является ни универсальным Законом (закон приложим ко всем, к тебе лишь в той мере, в какой ты соотнесен с каждым , с das Man, зов же касается лично тебя), ни к эманации какой-либо власти, будь то биологической , социологической или божественной. Приписать зов сознания человеческому или божественному Другому означало бы, опять же, его интерпретацию в горизонте Они, хотя именно этот горизонт зов и погружает в молчание, и именно отсюда зов прерывается помехами - Они дают о себе знать статическим фоном, шумом в трубке.
Итак, зов заставил их замолчать. Будет ли это другой разновидностью молчания по сравнению с молчанием подлинного раскрытия? Быть может, мы имеем дело с конкурирующими молчаниями? Коли это так - что, похоже, имеет место - где гарантия, что молчание, которым Они заткнулись , не просочится в молчание подлинного раскрытия? Нигде ведь не сказано: По молчанию их узнаете Их ... Хайдеггер указывает два типа слышания, в одном из них мы внимаем, например, гласу Судии, Man-selbst предоставляет ему слово во внутреннем монологе для выяснения вердикта (E, 92)...................................
БОРХ-ЯКОБСЕН ВНОВЬ НА ПРОВОДЕ . Но, по существу, зов тысячекратно мучительнее, unheimlich, чем его носитель, реконструируемый тобой в бреду, разовый Преследователь. Ибо для молчаливого зова не подобрать имени носителю, зовущему, Flechsig , или Бог , или Дьявол - все не годится.
Не только зов настигает
слышащего невзирая на
лица, но, и более того, сам
зовущий погружен в странную
неопределенность. Если спросить
зовущего о его имени,
происхождении, статусе,
он не только не ответит, но и
не оставит ни малейшей
возможности для собственной
локализации где-либо,
способной как-то облегчить
Dasein ориентацию в мире .
Но, с другой стороны, зовущий
отнюдь не маскируется в зове.
То, что в зове зовет, удерживает
себя в полном равнодушии
к узнаванию - неузнаванию,
такова феноменальная природа
самого зова. (BT, 274)
Решительно никто, - интерпретирует Борх-Якобсен - ни Бог, ни Отец, ни Drive, ни инстинкт не зовут тебя в этом Es ruft - никто, кроме тебя самого. Но нас особенно интересует в вышеприведенном пассаже то, что с другой стороны (на что не обращает внимания Борх-Якобсен), т.е. не маскирующаяся фигура по ту сторону зова. Ведь зов не выявляет акта дупликации, порождающего удвоения, а напротив, остается предельно отдаленным, бесконечно дистанцированным, и такая абстрактность, по Хайдеггеру, входит в феноменальную природу зова. Иными словами, зовущему предоставляется какая угодно ловкость рук - ведь нет способа его идентифицировать, хотя он и не прибегает к маскировке. Телефон как медиатор конструирует абстрактно-далекую дистанцию между вызываемым и вызывающим - даже если речь идет о местном звонке, вроде Dasein, вызывающего себя в сознании - В зове сознания Dasein зовет себя (BT, 275). Зов самого близкого и привычного, местный вызов, порою труднее всего поддается распознаванию, номер абонента не отслеживается; отсутствует предназначение - куда . Но за дополнительную плату получаем повышающее в ранге уточнение: зов сознания.
Зов побуждает тебя вступить в Бытие, возникает закономерный вопрос: кого зовут, если тебя еще нет до получения приглашения к бытию? Зов выпадает - это вы падаете в бытие, а заброшенность и есть результат такого бросания. Ты заброшен (geworfen), и этот на-бросок предшествует Я , он уже случился до обретения любой формы субъектности. Ты призван в мир и призван к ответу. Следовательно, нет Я слышащего и узнающего себя в обращении на ты, нет никакой подкладки, нет фона, оттеняющего зов, нет еще ни интерсубъективности , ни диалогического раппорта. Ты не эмиттер, не получатель сообщения и не передатчик: ты - то, что передано зовом в сообщении, судьбическое предназначение (geschict) (E, 93). Званный - вот истинное и самое подходящее тебе имя, предшествующее любой другой номинации и любому крещению. Вот почему зов касается только тебя и никого другого, ты персонализируем и атрибутируем зовом, а не он тобой. Откуда есть ты? - Был зван и при-зван. Зван, зван и, наконец, призван. И стал быть. Ты.
В своем кто зовущий никак не определен в мире. Это непотаенность Dasein, исходная заброшенность в неуютность и без-Домность, простое Вот это в ничто мира. Зовущий абсолютно неузнаваем для Man-selbst, живущего в повседневности, для него он чуждый голос чуждого. Что может быть более чуждого для das Man, затерявшегося в суете мира , чем Я, индивидуализировавшее себя в непотаенности и брошенное в ничто ? Зов не содержит ничего для любопытствующего уха, ничего, о чем можно посудачить на публике. Да и о чем может поведать Dasein из своей ужасающей заброшенности? Что еще остается для него, кроме Бытия-в-потенциальности, раскрываемого в тревоге? Куда же еще может призываться Dasein этим зовом, кроме как в потенциальность Бытия?
Зов не уведомляет о событиях, он зовет без всякого проговаривания. Дискурс зова это модус непотаенного и жуткого пребывания в молчании. Ибо призыв, содержащийся в зове, направлен не в сферу досужих разговоров das Man, напротив, зов отзывает Dasein отсюда к экзистенциальной открытости бытия-в-возможности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19