Жесты и пальцевые манипуляции были отодвинуты еще дальше на задворки; голос стал форменным исполнителем приговора над глухотой согласно Хайдеггеру, рука нужна в первую очередь говорящему. Стоит только прочесть все написанное Хайдеггером о способах хранить молчание и об отличии человеческой руки от обезьяньей - одна просто хватает, а другая схватывает, удерживая место для означивания и языка, - чтобы понять, что глухота и есть критическая точка для пересмотра теорий языка. Возможно, в поисках выхода нам придется привлечь литерно-наборную перчатку и мануальную семиотику Александра Грэхэма Белла, чтобы проследить и другую линию метафизического кризиса, ту, где глухота не отделяется радикально от языка в лого-мелоцентрическом смысле и не противопоставляется как большая степень деградации, скажем, пророческой слепоте.
Но сначала, позволим себе рассмотреть линию сцепки между Кристофером Финском и Миккелем Борх-Якобсеном, который поднимает вопрос о вине и о зове сознания в своем Ecoute , настойчивое envoi, адресованное анонимному tu .
{ВИНА.} Вовлекая Хайдеггера в спор с Фрейдом, он начинает с финитности. Ты, отмечает он, никогда не будешь адекватен собственной финитности, - по определению. Твоя финитность, строго говоря, не твоя. Она неопределима, до нее никак не добраться. Поскольку ты находишься там - там, как брошенный проект, пребываешь в тревожной заботе, всегда уже-заранее-пред-в этом мире и т.д., ты не перестаешь предвосхищать себя в потенциальности бытия , в возможности , в еще не и, стало быть, ты не исполнен, не вписан в Бытие-к-итогу, noch-nicht-zu-Ende-sein: ты живешь в подвешенности, не достроив, не расплатившись, с остаточным долгом der Rest einer noch zu empfangenden Schuldbegleickung (E, 88). Борх-Якобсен предпринимает любопытную попытку расшифровать этот остаток. Он говорит о том, что ты - должник смерти с точки зрения самой формы ты , ты никогда не станешь свидетелем Судного дня; расплата по долговым обязательствам никогда не наступит. Свести счеты со смертью не удается. И здесь Борх-Якобсен прибегает к ложному свидетельству (словно бы намеренно удваивая фрейдовский должок смерти, бытие-в-виновности к смерти) когда пишет Ты должен смерть Природе, как говорил еще Фрейд, цитируя Гете . (E,89). Странная деформация с цитатами и их принадлежностью и в самом деле говорит о масштабном долге, о виновности, возрастающей вдоль по линии Фрейд-Гете-Шекспир. Фрейд сделал удивительную ошибку сразу по нескольким параметрам: говоря, что цитирует Шекспира, он совершил подстановку - вместо Бога появилась Природа , что указывает явным образом на Гете, безотказного кредитора психоанализа, чье эссе О Природе служит базовым текстом для фрейдовского дискурса. Так одновременное признание и погашение обязательства (повинности) Фрейда осуществляется, в некотором смысле, благодаря векселю, предъявляемому Борх-Якобсеном, который переписывает на себя остаток задолженности Фрейда Природе. Но поскольку сам Борх-Якобсен остается должником Шекспира, жертвуя уровнем явленности ради скрытого, оператору приходится прерывать связь.
Поскольку голос обретает слышимость (это мы восстанавливаем связь с Хайдеггеровским зовом сознания), он преследует и обвиняет. Как показал Деррида, голос слышит себя только в молчании. Такова дилемма вердикта Виновен! , выносимого зовом.
Дом Бытия населен привидениями, говорит Борх-Якобсен, un-heimlich, он демонизирован и уже приобщил тебя к своей зловещей тайне. Ты восстаешь, чтобы ответить на зов бесконечной ночи, и не можешь противиться тяге к древнему, как мир, преступлению. Как сомнамбула ты отвечаешь на зов, зов преследования, в котором отсутствует сам преследователь. Ты слышишь зов не так, как слышат шум, звук, восприятие или акустический образ и уже тем более не так, как фонему или phone semantique: зов слышим без слушания. Голос не есть феномен. Он никогда не является как таковой, не представляется сознанию в форме некоего Опыта; можно, пожалуй, сказать, несмотря на все опровержения Хайдеггера, что зовет он из подсознания или даже из супер-эго (E, 90-91). Здесь Борх-Якобсен самым обычным способом прерывает связь, сводя ее к трем линиям отточий.......
..................................
..................................
ибо, пусть даже неслышимый и невразумительный, голос не перестает звать тебя, настоятельно и неодолимо. Голос , говорит Хайдеггер, и есть Ruf, окрик и крик, раздающийся внезапно, tout a coup, подобно встряске (толчку, Stoss), - ну а то, что он не слышит, вовсе не освобождает от неодолимости принятия зова. Напротив. Так, голос вполне может быть афоничен, при том не переставая быть требовательным, решающим голосом, что отчасти происходит и с голосом сознания, stimme des Gewissens, - он вокализован в той мере, в которой ты открыт для сообщаемого зова . (E, 91). Хайдеггер подчеркивает вокальный характер Gewissens. Тем не менее, эта мысль не находит дальнейшего развития, - указывает Борх-Якобсен, ибо важнее всего показать чистую спонтанную само-мотивацию, самосознание, диктующее себе собственный долг в такой прозрачности и близости, что слов не требуется. Голос молчания дан сознанию непосредственнее, чем более чуждый, другой, не представленный поэтому во внутреннем интимном монологе. Но прежде, чем слышаться во внутренней речи, он должен быть получен, принят - ты его непосредственный восприемник, но не отправитель, рецептор, но не эмиттер (E, 91). Некоторые трудности возникнут, если мы сопоставим сказанное с размышлениями Сэмюэля Вебера, касающимися зова. По сути дела, Борх-Якобсен конструирует особый способ соединения зова с инстанцией Другого, коммутируя связь через бессознательное и супер-эго. Но для этого он настаивает на раздельной локализации эмиттера и рецептора, словно пытается предотвратить попадание хайдеггеровского зова в ситуацию самому себе адресованного конверта, собирательного само-оклика Dasein. Еще настойчивее его желание выдержать принципиальную несогласованность исходного зова, в то время как Хайдеггер периодически позволяет ему прорываться через звуковые барьеры, оглашая онтический горизонт повседневности. Впрочем, он тоже специфицирует голос в особой роли данности-к-пониманию (das Zu-verstengeben) зова. Но Борх-Якобсен идет еще дальше, утверждая: ты не знаешь, кто или что зовет тебя, но, по
крайней мере, ты знаешь, что это ты сам (E, 91). Для меня, например, из прочтения Хайдеггера вовсе не следует, что это не ты сам. Конечно, много зависит от того, где ты проводишь границы Я.
Согласно Борх-Якобсену, зов приходит как дар, опережая твою инициативу, вменяя и обязывая прежде, чем ты намерен принять решение. Сам по себе циркулярный механизм даваемого и получаемого слова не вызывает сомнений, но Хайдеггеровский лексикон слушания-послушания - Horen, gehoren, zugehoren, horig, Gehorigkoit, Zusammengehorigkeit, требует, прежде всего, осмысления абсолютной асимметрии дара и зова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Но сначала, позволим себе рассмотреть линию сцепки между Кристофером Финском и Миккелем Борх-Якобсеном, который поднимает вопрос о вине и о зове сознания в своем Ecoute , настойчивое envoi, адресованное анонимному tu .
{ВИНА.} Вовлекая Хайдеггера в спор с Фрейдом, он начинает с финитности. Ты, отмечает он, никогда не будешь адекватен собственной финитности, - по определению. Твоя финитность, строго говоря, не твоя. Она неопределима, до нее никак не добраться. Поскольку ты находишься там - там, как брошенный проект, пребываешь в тревожной заботе, всегда уже-заранее-пред-в этом мире и т.д., ты не перестаешь предвосхищать себя в потенциальности бытия , в возможности , в еще не и, стало быть, ты не исполнен, не вписан в Бытие-к-итогу, noch-nicht-zu-Ende-sein: ты живешь в подвешенности, не достроив, не расплатившись, с остаточным долгом der Rest einer noch zu empfangenden Schuldbegleickung (E, 88). Борх-Якобсен предпринимает любопытную попытку расшифровать этот остаток. Он говорит о том, что ты - должник смерти с точки зрения самой формы ты , ты никогда не станешь свидетелем Судного дня; расплата по долговым обязательствам никогда не наступит. Свести счеты со смертью не удается. И здесь Борх-Якобсен прибегает к ложному свидетельству (словно бы намеренно удваивая фрейдовский должок смерти, бытие-в-виновности к смерти) когда пишет Ты должен смерть Природе, как говорил еще Фрейд, цитируя Гете . (E,89). Странная деформация с цитатами и их принадлежностью и в самом деле говорит о масштабном долге, о виновности, возрастающей вдоль по линии Фрейд-Гете-Шекспир. Фрейд сделал удивительную ошибку сразу по нескольким параметрам: говоря, что цитирует Шекспира, он совершил подстановку - вместо Бога появилась Природа , что указывает явным образом на Гете, безотказного кредитора психоанализа, чье эссе О Природе служит базовым текстом для фрейдовского дискурса. Так одновременное признание и погашение обязательства (повинности) Фрейда осуществляется, в некотором смысле, благодаря векселю, предъявляемому Борх-Якобсеном, который переписывает на себя остаток задолженности Фрейда Природе. Но поскольку сам Борх-Якобсен остается должником Шекспира, жертвуя уровнем явленности ради скрытого, оператору приходится прерывать связь.
Поскольку голос обретает слышимость (это мы восстанавливаем связь с Хайдеггеровским зовом сознания), он преследует и обвиняет. Как показал Деррида, голос слышит себя только в молчании. Такова дилемма вердикта Виновен! , выносимого зовом.
Дом Бытия населен привидениями, говорит Борх-Якобсен, un-heimlich, он демонизирован и уже приобщил тебя к своей зловещей тайне. Ты восстаешь, чтобы ответить на зов бесконечной ночи, и не можешь противиться тяге к древнему, как мир, преступлению. Как сомнамбула ты отвечаешь на зов, зов преследования, в котором отсутствует сам преследователь. Ты слышишь зов не так, как слышат шум, звук, восприятие или акустический образ и уже тем более не так, как фонему или phone semantique: зов слышим без слушания. Голос не есть феномен. Он никогда не является как таковой, не представляется сознанию в форме некоего Опыта; можно, пожалуй, сказать, несмотря на все опровержения Хайдеггера, что зовет он из подсознания или даже из супер-эго (E, 90-91). Здесь Борх-Якобсен самым обычным способом прерывает связь, сводя ее к трем линиям отточий.......
..................................
..................................
ибо, пусть даже неслышимый и невразумительный, голос не перестает звать тебя, настоятельно и неодолимо. Голос , говорит Хайдеггер, и есть Ruf, окрик и крик, раздающийся внезапно, tout a coup, подобно встряске (толчку, Stoss), - ну а то, что он не слышит, вовсе не освобождает от неодолимости принятия зова. Напротив. Так, голос вполне может быть афоничен, при том не переставая быть требовательным, решающим голосом, что отчасти происходит и с голосом сознания, stimme des Gewissens, - он вокализован в той мере, в которой ты открыт для сообщаемого зова . (E, 91). Хайдеггер подчеркивает вокальный характер Gewissens. Тем не менее, эта мысль не находит дальнейшего развития, - указывает Борх-Якобсен, ибо важнее всего показать чистую спонтанную само-мотивацию, самосознание, диктующее себе собственный долг в такой прозрачности и близости, что слов не требуется. Голос молчания дан сознанию непосредственнее, чем более чуждый, другой, не представленный поэтому во внутреннем интимном монологе. Но прежде, чем слышаться во внутренней речи, он должен быть получен, принят - ты его непосредственный восприемник, но не отправитель, рецептор, но не эмиттер (E, 91). Некоторые трудности возникнут, если мы сопоставим сказанное с размышлениями Сэмюэля Вебера, касающимися зова. По сути дела, Борх-Якобсен конструирует особый способ соединения зова с инстанцией Другого, коммутируя связь через бессознательное и супер-эго. Но для этого он настаивает на раздельной локализации эмиттера и рецептора, словно пытается предотвратить попадание хайдеггеровского зова в ситуацию самому себе адресованного конверта, собирательного само-оклика Dasein. Еще настойчивее его желание выдержать принципиальную несогласованность исходного зова, в то время как Хайдеггер периодически позволяет ему прорываться через звуковые барьеры, оглашая онтический горизонт повседневности. Впрочем, он тоже специфицирует голос в особой роли данности-к-пониманию (das Zu-verstengeben) зова. Но Борх-Якобсен идет еще дальше, утверждая: ты не знаешь, кто или что зовет тебя, но, по
крайней мере, ты знаешь, что это ты сам (E, 91). Для меня, например, из прочтения Хайдеггера вовсе не следует, что это не ты сам. Конечно, много зависит от того, где ты проводишь границы Я.
Согласно Борх-Якобсену, зов приходит как дар, опережая твою инициативу, вменяя и обязывая прежде, чем ты намерен принять решение. Сам по себе циркулярный механизм даваемого и получаемого слова не вызывает сомнений, но Хайдеггеровский лексикон слушания-послушания - Horen, gehoren, zugehoren, horig, Gehorigkoit, Zusammengehorigkeit, требует, прежде всего, осмысления абсолютной асимметрии дара и зова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19